Живые и мёртвые - Уорнер Уильям Ллойд - Страница 25

Враждебные символы осмеяния и унижения, постепенно скапливавшиеся вокруг Бигги, с нарастающей частотой стали появляться и во внешней прессе. Наметилась тенденция к уменьшению благосклонного восприятия его как защитника «маленьких» людей и забавного малого, превратившего высокопоставленных и могущественных в мишень своей низкой комедии. Теперь его показывали в образе, все больше и больше походившем на образ, представляемый городской газетой Янки-Сити. В конце концов, когда после двух сроков пребывания в должности мэра он впервые потерпел поражение, об этом событии сообщил журнал «Тайм». Очевидно, что досье журнала были набиты вырезками из нью-йоркских и бостонских газет.

Когда публичный персонаж утрачивает свою героическую стать, его роль часто сменяется ролью дурака или злодея. Ему трудно возвратиться к жизни обычного человека; люди в своих мифах и легендах вряд ли позволят ему такое счастье. Отчасти это связано с тем, что герой и злодей очевидным образом взаимосвязаны, отчасти — с тем, что разные социальные слои пользуются этими символами для выражения своих различий и взаимной враждебности. Всегда трудно понять злодея, если не знать, что собой представляет герой; и наоборот, для описания роли героя необходимо понимание того, что такое злодей. Эти роли воспринимаются в нашем обществе двойственно, давая воображаемые пределы двум нравственным крайностям. Каждая из них символически воплощает в образе некоего человека моральный кодекс группы, дает выражение негативным и позитивным моральным представлениям и ценностям группы и обеспечивает их непрерывное воспроизводство, в ходе которого они приспосабливаются к ее вечно меняющейся, но в то же время неизменно постоянной форме.

В более широком смысле представляемых этими ролями стандартов, или идеалов, там, где есть одна, должна быть и другая, поскольку обе эти роли созданы одними и теми же закономерностями, действующими в индивидах и тех системах жизни, которые связывают их в единое целое и обеспечивают культурную и биологическую преемственность. Если некоторые осязаемые знаки — например, символы тотема, христианский крест или иудейская звезда — нужны для того, чтобы выразить любовь и одобрение народа в отношении верований и ценностей своей группы, и если эти объекты воплощают в себе спроецированное на них моральное самоуважение каждого индивида, служа образцами для воспитания и ориентирами для поведения, то другие материальные объекты нужны для возбуждения ненависти и страха по отношению к силам и вещам, угрожающим существованию группы или принадлежащих к ней индивидов. Кроме того, они нужны для выражения негативных ценностей, заключенных в той амбивалентности, с которой все относятся к механизмам контроля, наказаниям и фрустрациям, необходимым для удержания человеческой плоти и человеческих эмоций в упорядоченных границах социальной системы. Надлежаще прорисованный образ злодея позволяет аудитории косвенным образом вырваться из приручающих ограничений общества и сопутствующего чувства чрезмерной скованности в первозданный неприрученный мир злодейства. Очевидно, что каждый индивид нередко испытывает — но обычно подавляет — желание нанести удар и причинить ущерб любому человеку или социальному объекту, которые становятся на пути осуществления его личных устремлений в то время, когда он эгоцентрически борется за достижение своих эгоистических целей. Иногда удовлетворение может черпаться из того чувства удовольствия, которое реализуется в воображаемом или реальном причинении боли — причем зачастую тем, кого больше всех любят. Здесь заложено зло, и символ злодея дает ему косвенное выражение.

Злодей, в его идеальной форме, должен обладать еще одним качеством. Недостаточно, чтобы он воплощал в своей персоне злые качества всех людей и давал им драматическое выражение в критических ситуациях. В идеале, злодей должен быть членом мы-группы, ибо тогда он наиболее эффективно выполняет функции символа и выражает амбивалентность, испытываемую всеми индивидами по отношению к своей цивилизованности и ограничениям, накладываемым групповой принадлежностью. Такой злодей драматизирует их страх перед дезинтеграцией группы и наказанием, ожидающим тех, кто преднамеренно выступает против социального порядка. Для американцев такую функцию превосходно выполняет Бенедикт Арнольд[46], для христиан — Иуда Искариот, один из двенадцати апостолов, и для всех людей — Яго[47], предающий своего друга.

Индивид, находящийся вне группы, может быть удобным объектом для ненависти, однако редко бывает идеальным злодеем, поскольку ему недостает важных качеств, необходимых для того, чтобы возбуждать, направлять и организовывать некоторые эмоции, ощущаемые в нашем современном обществе каждым человеком. Должна присутствовать измена базисному моральному порядку группы, к которой принадлежат как он, так и те, кто считает его злодеем. Такую роль может адекватно играть только член самой этой группы. Пилат[48] и римские воины, напавшие на Иисуса Христа и способствовавшие его гибели, могут быть внушающими ненависть символами внешнего мира, но Иуда, один из Двенадцати, принимавших участие в священных таинствах Тайной Вечери и Первой Обедни, превосходит все подобные фигуры в христианском понимании злодейства. Георг III, Корнуоллис и «красные мундиры»[49] — ненавистные символы эпохи основания Америки — никогда не смогут быть такими кандидатами на злодейскую роль, как предатель Бенедикт Арнольд.

Проблема, возникающая в связи с пониманием значения предательства и злодейства, неизбежно выводит нас на роль героя и ее значение для человеческого общества. В народной мифологии роль героя позитивно подтверждает и укрепляет идеалы моральной структуры группы; роль злодея как вызывающего ненависть отступника, изменившего группе и ее моральным принципам, позволяет выразить моральное неодобрение антисоциальным действиям и в то же время получить от них косвенное удовлетворение, тем самым подтверждая и укрепляя личные убеждения каждого члена группы и моральную жизнь группы в целом.

Для многих жителей Янки-Сити Бигги Малдун был злодеем, навлекшим позор на них и их город. Если другие американцы, жившие за пределами данного сообщества и не отождествлявшие себя с ним, могли видеть в нем умного придворного шута, смеяться вместе с ним и получать от этого удовольствие, то многие жители Янки-Сити испытывали унижение, поскольку как его сограждане вынуждены были чувствовать себя отождествляемыми с ним. В результате многие его возненавидели, а некоторые и помогли нанести ему поражение, когда он вновь баллотировался в мэры.