Время золота, время серебра (СИ) - "Laise" - Страница 78

Он соскользнул ниже, не отводя взгляда от глаз любовника, сбросил одеяло на пол, с силой погладил руками крепкие бедра и кончиком языка обвел налитую головку.

Отабек выдохнул шумно, вплел пальцы в его шевелюру, на мгновение сжал волосы и отпустил, пригладив прядки и направляя ненавязчиво.

— Ну, можешь по частям взять, если надо…

Крис солгал тогда, при самой первой встрече. Или с ним Отабек был совсем другим. Обычно не очень выразительное лицо сейчас было открыто, позволяя видеть мельчайшие оттенки эмоций на нем.

— Частяяяями… — Юрка лизнул его, долго, с оттягом, как лизнул бы мороженное, снова взял в плен головку, погладил языком. Медленно опустился на него, пропуская глубже в расслабленное горло, замер, медленно выпустил, облизнулся, глядя совершенно шалым взглядом. — Я люблю тебя.

Отабек стиснул пальцы в его волосах, причиняя легкую боль, и отпустил. Провел по припухшим губам и криво улыбнулся, глядя странно, тяжело, пронзительно.

— Ты… не говорил раньше.

— Это, оказывается, охереть как сложно сказать, — Юрка зажмурился, снова облизнулся и потянулся вверх, накрыл его губы своими, вламываясь в рот, целуя, отбирая остатки дыхания. — Сложнее, чем орать на тебя после твоего первого рейда.

— Орал ты на меня без особых моральных усилий, как я помню, — усмехнулся Отабек, отвечая на его поцелуй. Непристойный, с влажным пошловатым звуком соприкасающихся губ. Раздвинув бедра так, чтобы Юрка оказался между ними, он согнул ноги и приподнялся, потираясь влажной плотью, дразня и возбуждая еще сильнее. — Надеюсь, парни вытаскали не все запасы смазки…

— Не все, — Юра улыбнулся. — Я запасливый. Ну и… нашел еще одну аптеку, до которой наши еще не добрались. Подумываю создать личный НЗ… и моральные усилия мне были необходимы совершенно для другого, как ты помнишь…

— О да, твои храбрые попытки сделать вид, что тебе ничуть не страшно в первый раз, я тоже помню, — Отабек рассмеялся, ладонями провел по спине, бокам, стиснул ягодицы. — И когда ты решил повторить, хотя тебе было больно. Но я рад, что ты решился.

— Это ерунда на самом деле, — Юра гортанно застонал и выгнулся в его руках. — Зато я теперь знаю то, чего не знают остальные «чистые» и «меченные». Больно только сначала. Больно до тех пор, пока боишься. Больно не телу, больно в мозгах. Это как защитная реакция. А я защищаться от тебя не хочу. Я хочу тебя. Всего и всегда.

— Какой жадный, — Отабек хмыкнул. — Очень и очень жадный.

Он сел на кровати так, что Юра оказался на его бедрах, обнял, прижимая к себе, дернул за кончики еще больше отросших волос и вломился в рот поцелуем.

— Но я все еще очень ленивый. И сонный, — он целовал неторопливо, покусывая, терзая шею, плечи, ключицы.

— Ленивый, да…

Это все еще неприятно. Иногда. И все еще немного стыдно. Но тоже иногда. Изредка. Особенно, когда вот так, глаза в глаза. Юрка облизал собственные пальцы и аккуратно ввел их в себя. Закусил губу, напряженно выдохнул, запрокинув голову, отчего горло напряглось, а острый кадык дернулся. Замер, позволяя себе привыкнуть, двинул пальцами внутри, растягивая себя. Сердце бешено колотилось в груди, стало безумно жарко, но еще жарче стало, когда он извлек из себя пальцы и, погладив ладонью напряженный член Бека, направил его в себя.

— Тш-ш, — придержал его Отабек. — Не так быстро, резкий мальчик.

Несколько секунд просто обнимал его, лаская шею, а потом опрокинулся на спину, увлекая Юру за собой и задевая головкой члена простату. Юрка охнул:

— Ты же сонный вроде… а я все сам… твою мать, Бека, — и лицом в основание шеи, чтоб губами накрыть ниточку пульса под кожей.

— А я и есть сонный. И ты все сам, — тот усмехнулся, накрыл ладонями его ягодицы и подался бедрами навстречу. Почти грубо. Сильно. Не давая выбора. — Только сам…

Юрка сжал его бедра своими, рванулся назад, будто недостаточно глубоким и сильным было проникновение. Будто ему все равно было мало. Чуть не до крови прокусил губу, сдерживая не то стон, не то почти звериный рык.

На этот раз Отабек сдерживать его не стал. Только поглаживал бедра, живот, дразня налитой член прикосновениями. А когда из стонов ушло эхо боли и мышцы расслабились, принимая его без сопротивления, остановил Юру, опрокинул на спину, нависая над ним. Перехватил руки за запястья и прижал над головой к матрасу. Заглянул в глаза, облизнулся почти демонстративно, и качнул бедрами, входя в разработанное тело глубже.

— Так что на счет лени, Бек? — едва слышный шепот и дурная усмешка на искусанных губах.

— Просто я наконец проснулся. Так что ей пришлось уснуть. Есть что-то против? — Отабек склонился еще ниже, дыханием согрел лицо, подразнил губы. Он был внутри. Чувствовался, распирал, давил, дразнил. Вот только ни вперед не двинешься, ни назад. Только обнять ногами бедра, поймать в капкан.

Это как маленький ритуал. Сначала пленен один, а потом они оба заперты друг в друге. Скованы друг другом. И желания разорвать эти узы нет.

— С добрым утром, О-та-бек! — Юрка приподнял голову в попытке поймать его губы и рассмеялся негромко, хрипло.

Отабек сам сдался в плен его поцелуя. Сам подставился, сам раскрылся. И отпустил себя. Застонал в голос, подушечкой пальцев приласкал запястья и задвигался. Сначала неторопливо, равномерно, неглубоко. Но с каждым новым вдохом он входил сильнее, резче, грубее, до самого конца. Слизывал капельки пота с тела, оставлял укусы, прихватывал зубами торчащие потемневшие соски, словно того, что он уже делал, было мало.

В какой-то момент запястья Юры оказались свободны, и ладони тут же накрыли широкие плечи, ровно до следующего размашистого толчка. Ногти оставили на теле царапины, которые сам же Юрка потом и будет целовать, и лечить. И беситься, потому что Бек снова позволил ему это.

В какой-то момент его тело напряглось до звона, и сорвалось в крупную дрожь под гортанный вскрик и стон в поцелуй, еще один, из многих, из целой череды жадных глубоких непристойных поцелуев. Не ангел, не тварь, просто человек, слишком чувственный и жадный до жизни.

— Я люблю тебя, — выдох Отабека был тихим, почти робким и странно болезненным. Тело еще тлело, плавая в удовольствии, но руки он разжимать не собирался. Так и лежал наполовину на Юрке, наполовину на кровати, пряча лицо во влажных спутанных волосах. — Я так тебя люблю…

— Я не знаю, кто сравнил тебя с медведем, — вдруг шепнул тот, обеими руками обнимая Отабека за шею. — Тебя нельзя ни с кем сравнивать. Таких, как ты, больше в этом мире просто не существует. Ты один такой. Единственный. Ты мой. А я был просто слепым, если не увидел и не понял всего сразу. Ты мой, Отабек. Ты мой Зверь, Стрелец. И, боже, как же я тебя люблю!

— Я знаю, — Отабек пригладил его прядки, выдыхая расслабленно, счастливо. Даже если через пять минут Юрка опять взорвется, наорет, все равно счастливо. Потому что глаза Плисецкого все равно будут сиять. И о том, как получилось из крохотной робкой искорки, зажегшейся всего-то год назад, разжечь такой пожар, Отабек думать не хотел. Ему хватало самого факта. Юрка был нужен ему, как воздух. Такой, какой есть — иногда резкий, взбалмошный, ветреный и убийственно серьезный. Ехидный, ранимый, злой, беззащитный. Просто Юрка. И даже первый секс у них получился не как у людей, но кому какая разница, если он по-прежнему может завести Юрку одним поцелуем? А все равно щемит в груди. Страшно, что когда-нибудь это вот исчезнет. Или Юрка решит, что иногда тормозящий и слишком основательный казах ему не пара. Больно. И сладко. И за каким-то чертом тянет на телячьи нежности.

В дверь поскреблись. Настойчиво так, будто пытались проскрести в двери лаз. Потом к шкрябанью добавилось возмущенное: «Бвау-вау-вау-вааааа…» Потом к возмущенному гласу голодной Скотины присоединился вполне узнаваемый голодный вой Джея.

Леруа выводил рулады почище, чем когда пел в душе. Он заливался воем и скулежом, он скребся в дверь аккурат над охреневшей от такого пассажа Скотиной. Леруа был намерен добиваться своего любой ценой. И не отступать.