Армия шутит. Антология военного юмора - Шамбаров Валерий - Страница 11

– Разрешите мне не участвовать. У меня как раз месячные.

Нормативы по плаванию у нас всегда сдавали в конце августа, а по лыжам – где-нибудь в середине марта. Потому что про это забывали, откладывали за более важными заботами, а потом штаб спохватывался: скоро сезон кончится, а у нас еще нормы не сданы. Съездить искупаться в августе – это отлично, особенно если жара стоит. Но бежать на лыжах, когда они уже по проталинам скребут, и мокрый снег по пуду налипает – удовольствие ниже среднего. Как только объявляли кросс, у многих офицеров сразу находились причины отмазаться. У одного «вчера лыжа сломалась», у другого «крепление полетело», у третьего неотложная работа.

Обычно на это смотрели сквозь пальцы. Но однажды мы уже приехали в часть без лыж, а нашего начальника, полковника Овсянникова, назначили главным судьей. Он преисполнился ответственности и поставил задачу – явиться на старт всем. Хоть с лыжами, хоть без них. Заявил, что главное – не победа, а участие. А раз так, надо всем прийти и отметиться. Вот и будет участие стопроцентным.

Что ж, приказ есть приказ. После обеда народ отправился переодеваться, а группа офицеров, пытавшихся сачкануть, села «забить козла». За этим увлекательным занятием мы малость подзадержались. Пришли на лыжню, когда соревнования уже начались, первые участники вышли на дистанцию. Мы идем вдоль лыжни, они бегут мимо нас. Мы за них «поболели», поулюлюкали, поорали: «Давай-давай!». А дальше все, как планировалось – пришли на старт, отметились и потихонечку в сторону, по домам. Хотя одной детали мы не учли. В свитерах и вязаных шапочках не сразу узнаешь, кто есть кто. А среди тех, кому мы улюлюкали и «давай-давайкали» бежал замкомандира части полковник Федосеев.

На следующее утро, принимая по селектору доклады от начальников подразделений, он сделал Овсянникову втык. Указал, что группа его подчиненных в шинелях шастала по лыжне и улюлюкала, игнорируя участие в общем мероприятии. Велел «разобраться и доложить». Тут-то наш начальник задергался. В принципе, сам был виноват. Если бы вообще не пришли, никто бы не заметил. Сам же приказал явиться даже без лыж и спортивной формы. Но теперь Овсянникову требовалось выкручиваться перед командованием. Под впечатлением свежего разноса он собрал нас, пятерых сачков, и отдал новое приказание. Немедленно всем идти в санчасть и получить освобождение от физкультуры.

Делать нечего. Козырнули: «Есть!» и потопали. В принципе, для офицера получить освобождение можно было всегда. Прийти к врачу и сказать, что вчера вечером была температура, 37 и 5. А утром аспирин выпил, температура нормальная, но слабость, голова болит. Поверит врач или нет, но вдруг ты и впрямь болен? Поставит диагноз ОРЗ и даст освобождение от службы на три дня. Мы такой возможностью не злоупотребляли, это считалось не слишком красивым.

Сейчас был особый случай. Но ведь нас было пятеро! Явиться толпой по одному сценарию со «вчерашней температурой» никак не годилось. А терапевтов принимало трое. Их застолбили для себя Володя Панов, Саша Яковлев и Саша Финогенов. Сергею Надтоке и мне пришлось что-нибудь другое изобретать. Сергей решил заново поэксплуатировать мучивший его когда-то радикулит. А я вспомнил, как пару месяцев назад меня на футболе «подковали». Недели две хромал. Ко времени лыжного кросса все давно уже прошло, но я вспомнил симптомы и отправился к хирургу. Описал ему случившееся с поправкой, будто «подковали» меня не два месяца назад, а вчера. Он потрогал, направил на рентген. И уж не знаю, как там получилось – обнаружили перелом пальца ноги. Впрочем, при том качестве аппаратуры и пленки, которыми наша медицина пользовалась, обнаружить могли что угодно. А может, я тогда на футболе заработал трещинку, уже сросшуюся? Но в результате меня окружили вниманием, прибинтовали к пальцу щепочку и дали освобождение от службы… на десять дней!

Выхожу от хирурга сияющий. А навстречу, из кабинета невропатолога, Надтока с улыбкой до ушей:

– Ну как?

– Нормально! А у тебя?

– И у меня нормально. У тебя что?

– Радикулит! А у тебя?

– Перелом!

Мы радостно зашагали в часть. Приближаясь к ее воротам, оба скособочились, захромали, по-братски опираясь друг на друга. Являемся к Овсянникову, кладем на стол освобождения. Он удовлетворенно хмыкает: «Вот это другое дело!» А Сергей ему: «Разрешите убыть домой?» Тот аж опешил: «Как – домой?»

– А так. Вы разве не видите – освобождение не только от физкультуры, а от служебных обязанностей. Как же нам с радикулитом и переломом на службе оставаться?

Честно говоря, я не рискнул бы упорствовать. Но Серега был гораздо опытнее и решил, что такого ляпа, как приказ идти в санчасть, начальству спускать нельзя. Ткнул меня незаметно, чтобы не сдавался. У Овсянникова глаза на лоб – отправлял за справками здоровых людей, а пришли скрюченный и поломанный. Он схватился за телефон, вздумал уличить нас в подделке справок. Позвонил в регистратуру, но там по нашим медицинским книжкам подтвердили, что на приеме мы были, диагнозы соответствуют, да и рентген делался. Против рентгена спорить он уже не мог. Мы отправились по домам. Нежданно-негаданно заработали себе по 10 суток отпуска!

А у терапевтов очереди были длиннее, и ребят с «ОРЗ» мы опередили. Когда они тоже выложили справки с трехдневными освобождениями от службы, Овсянников их все-таки не отпустил. Расшумелся, что у него вообще офицеров не останется. Ну а зачем же такие приказы давать? Семь раз отмерь – один прикажи.

В строевых войсках полковник был большой величиной. Командир полка, заместитель командира дивизии. Но в высоких инстанциях кругом были полковники, и в Генштабе их делили на три категории – «товарищ полковник», просто «полковник» и «эй, полковник». К «товарищам полковникам» относили тех, кому полагалась служебная машина. К просто «полковникам» – если был отдельный кабинет. А остальные порученцы и служащие были «эй полковниками».

В советское время квартирный вопрос стоял очень остро. У военных было полегче, но только в дальних гарнизонах. А в Подмосковье бесквартирные лет по 5–7, а то и больше в очереди стояли. Если же семья выросла и стало тесно, надо было во вторую очередь записываться, «на улучшение». Но моему сослуживцу Валере Ляпину сказочно повезло. Он нашел одинокую бабульку, которая согласилась за солидную доплату (в те времена доплата была сугубо неофициальной) обменять свою трехкомнатную на его «однушку». Кроме того, старушка попросила, чтобы ей переезд обеспечили. Как водилось в подобных случаях, Валера кликнул бригаду из сослуживцев. Явились они по указанному адресу, сунулись в квартиру – и пулями назад, на лестницу! У всех слезы из глаз, дыхание перехватило, судорожно ртами воздух хватают…

Потому что у бабульки жили кошки. Штук десять. А может, двадцать. Валера потом утверждал, что их было пятьдесят, но тут он явно преувеличивал – такую ораву старушка на свою пенсию не прокормила бы. Но когда кошек много, и они по разным комнатам перемещаются, то установить их точное количество затруднительно. Факт тот, что по первому впечатлению кошки там были всюду. Куда ни глянь – кошку увидишь. Да сами-то кошки еще ладно. Но от их ароматов впечатление было куда более сногсшибательным. Атмосфера в квартире была настолько ими насыщена, что представляла собой как бы сплошные пары аммиака. Старушка-то, видать, привыкла, адаптировалась – может, даже подлечивалась от своих болезней этой дыхательной уринотерапией. Но для посторонних воздух в ее доме оказывался не более пригодным для дыхания, чем в газовой камере.

При переезде хозяйка своих кошек никому не доверила. Сама их пересчитывала по хвостам и головам, перетаскивала партиями, чтобы не забыть ни одной любимицы. Но запахов-то они с собой не забрали. Поэтому дальнейшая процедура переезда выглядела следующим образом. Грузчики-добровольцы на лестничной площадке набирали в легкие побольше воздуха. Задержав дыхание и зажмурив глаза, ныряли в квартиру. Хватали первый попавшийся предмет и быстренько волокли наружу, делая выдох уже за дверью. А на улице после каждой носки устраивали долгий перерыв, вентилируя легкие кислородом и никотином.