Одна из тридцати пяти (СИ) - Ромова Елена Александровна - Страница 52

— Значит, — мрачно осведомился старый лорд, — вы ничего не сделаете, чтобы спасти его?

— Я же сказала, — ее голос зазвенел от раздражения и злости, — гораздо важнее благополучие Хегея, чем ваш сын. Если власть достанется Райту мы все покойники, вы это понимаете?

— Но ведь Берингер согласился отречься от трона, — напомнил де Хог об обещании переговорщиков, — разве вы не можете выторговать у него моего сына?

— Как же смехотворно ваше требование, — с сожалением отметила Генриетта, — Райт рассмеется мне в лицо, если я озвучу нечто подобное, — она прошла мимо собеседника, хотя ее сердце разрывалось на части и призывало обернуться.

Королева вошла в зал, заставляя советников, которые разместились за столом, замолчать и подняться. Де Хог прошептав что-то невнятное, вошел следом за ней.

Эдмунд в ослепительно-белом камзоле, с золотой цепочкой, скрепляющей алый плащ, с высоким белокурым хвостом и запудренным лицом восседал во главе стола там, где обычно сидел его отец. Что-то неприязненное, даже злое, скользнуло в его взгляде, когда он увидел мать.

— Присядьте, лорды, — снизошла Генриетта, занимая место по левую руку от своего сына. — Переговорщики Берингера сообщили этим утром о его готовности отречься от престола…

Эдмунд расслабленно откинулся на спинку стула, улыбаясь. Королева сбилась на секунду, краем глаза замечая, как он довольно усмехается от мысли, что Райт добровольно сдастся.

— Не время радоваться! — рявкнула она, ударяя ладонью по столу. — Райт не идиот! Он не откажется от трона ради постельной шлюхи! — вспышка гнева тотчас уступила усталости, навалившейся внезапно, тяжело, и Генриетта продолжила уже спокойно: — Раньше я считала, что он не посмеет стянуть к столице армию, испугавшись мести понтифика, и ему ничего не останется, как принять условия нашей игры. Но он оказался умнее, чем я предполагала, и… бесстрашнее. Он не остановится, не пощадит никого из нас, и во всем, что происходит я чувствую подвох.

— Что может случиться, ваше величество, когда он прибудет ко двору, чтобы соблюсти процедуру отречения? — спросил один из советников. — С ним будет лишь небольшая свита его приближенных.

— Вы зря беспокоитесь, — невозмутимо протянул Эдмунд, глядя на мать, — что может поделать человек, когда окажется здесь?

— Райт не простой человек…

— Вы слишком идеализируете его, — вдруг произнес Эдмунд со свойственным ему упрямством, — будто он и вправду всемогущ. Да он просто мешок дерьма с костями. И когда меня коронуют, я докажу это, вспоров его брюхо!

То, что раньше вызывало умиление в этом белокуром красавце, теперь безумно злило королеву.

— Я чувствую, что он что-то затевает.

— Вы сейчас должны чувствовать лишь одно — радость, — упрямо заголосил Эдмунд, — потому что завтра ваш сын станет королем Хегея. Но вы, кажется, совершенно позабыли об этом, ваше величество.

В нем кипела обида и ненависть, ибо на рассвете Генриетта позволила себе недопустимое — оскорбила его в присутствии слуг. Невероятная глупость в сложившейся ситуации.

— Я никогда не забываю об этом, сын мой, — проговорила она довольно ласково, — и действую только в ваших интересах, возможно, переходя грани, но таков мой материнский долг — наставлять вас на путь истинный.

Ее рука накрыла его спокойно лежащую на столе кисть. Эдмунд резко повернул голову.

— Я есть правда и истина, я — закон, я — монарх! Я не нуждаюсь в ваших наставлениях!

— Сын мой, я…

— И я не понимаю, — между тем взревел принц, — для чего сейчас обсуждать то, что очевидно и не подвергается сомнению?

Королева опустила взгляд долу с притворным смирением. Все-таки Эдмунд станет королем, капризным королем, которому она должна подчиняться.

— Я лишь говорю о своем предчувствии, — сдержанно вымолвила она, — которое редко меня подводило. И я считаю, мы должны обсудить все варианты, даже те, которые очевидны и не подлежат сомнению.

Эдмунд покраснел, белки его глаз тоже налились кровью. Он громыхнул по столу кулаком:

— Все вон!

Когда лорды вопросительно уставились на королеву, она лишь прикрыла веки. Зал стремительно опустел, и она сказала сыну:

— Сейчас нам обоим тяжело, Эдмунд, но ты должен слушать меня, потому что…

— Ты хочешь выставить меня дураком? — закричал принц, вскакивая на ноги. — Ты унизила меня! Ты меня используешь…

— Нет, — примирительно протянула Генриетта, — нет, сын, это не так. Я на твоей стороне. Но ты чуть было все не испортил с этой девчонкой. Зачем нужно было бить ее? Эдмунд, она гарант нашей безопасности.

— Ты унизила меня! Предала! — все еще восклицал тот, энергично ходя по залу, — я буду вынужден поменять слуг, к которым привык, чтобы они не разносили слухи, чтобы никто не смел шептаться за моей спиной.

— Эдмунд, — укорительно.

— Мы делаем только то, что хочешь ты! А как же мои желания? Я — король! И я хотел выдрать эту потаскуху! А теперь ее заберет Райт!

Он сел на стул, понуро опустив голову. Усмирился, но все еще скрежетал зубами.

— Может быть, — отозвалась Генриетта, — но только после того, как Райт подпишет отречение.

— А потом? Он просто уедет? — упавшим голосом спросил Эдмунд.

— Да, мой дорогой, потому что его армия все еще будет у стен Хегея. Но этим ничего не закончится. Я найду способ уничтожить его, а ты возьмешь его суку, хоть один раз, хоть тысячу.

Эдмунд вскинул покрасневшие глаза.

— Хорошо, мама, — вымолвил он, — но никогда больше не смей обращаться со мной так, как ты обращалась этим утром, иначе…

— Обещаю, мой сын, — кивнула она, — этого больше не повторится.

Глядя в светлые глаза принца, Генриетта невольно вспомнила приснившийся накануне сон.

Боли уже не было, а вот слабость — гнетущая, холодная, неумолимая — не отпускала ни на секунду. Полуденное солнце проникало в покои сквозь узкую щелку между шторами. В комнате были служанки, сидящие у камина. До меня доносился лишь тихий рокот их голосов. Я то слышала его, то нет, то проваливалась в густую непроглядную тьму.

— Здравствуй, Джина, — ласковый участливый голос пробудил дремавшее сознание, моих губ коснулись края чашки.

Мою голову приподняли, и я сделала несколько глотков, только после этого приоткрыла тяжелые от усталости веки. Передо мной сидела королева, ее тонкие пальцы с длинными ноготками прикасались к моему лбу и волосам.

— Бедная девочка, мне так жаль тебя, — сорвались с ее губ неожиданные слова, — ты осталась одна, ты трепещешь и боишься, и ты абсолютно ни в чем не виновата. Но уж прости, моя дорогая, так вышло, что без тебя я не смогу оставаться королевой. А мне нужно это, Джина, кто бы знал, как нужно…

Она продолжала неспешно гладить меня, рассматривая мое изнуренное лицо.

— Я была такой же неопытной, наивной и смелой, как ты, — шептали ее накрашенные губы, — много-много лет назад. И я жаждала счастья… увы, в этом мире все подчинено своим законам. Очень многое за нас решают мужчины… Мы подчинены мужчинам, они считают нас своей собственностью, удовольствием на ложе, усладой их тела… Сколько мне пришлось пройти, чтобы превратиться из никчемной девчонки во взрослую женщину, вкусившую власть. О, Джина… сейчас твой любовник, который считает тебя всего лишь желанной вещью, пытается отнять у меня то, что я заслужила. Я положила на алтарь власти очень многое, я заплатила невероятную цену, и я не могу сдаться… прости, дорогая.

Она поднялась, все еще глядя на меня сверху вниз, и приказала прислуге:

— Оденьте леди эль-Берссо, она сегодня будет принимать гостей с нами.

Вот сейчас ее голос прозвучал искренне — холодно, жестоко, надменно. Было ей жаль меня? Сомневаюсь.

— Выберите все самое лучшее. Не жалейте драгоценностей и украшений. Хочу, чтобы Райт оценил свою игрушку по достоинству. А ты, милая, — снова в мою сторону, — приготовься хорошенько, и запомни то, что я скажу. Твоему отцу не удалось добраться до Хоупса. А знаешь почему? — она искренне пыталась уловить тревогу в моих расширившихся глазах. — Потому что Берингер поймал его и казнил. Вот так просто. Он мужчина, и вряд ли задумается о твоих чувствах или желаниях, а когда придет, заберет тебя и будет трахать в своей постели, всегда помни, что именно он стал причиной твоих бед и убил твоего отца.