Китайский секрет - Данько Елена Яковлевна - Страница 4

Едва д’Антреколль пытался сказать хоть словечко, мандарин опять начинал кланяться. Наконец д’Антреколль вынул свои грамоты и протянул их кланявшемуся мандарину.

Что тут сделалось с мандарином! Он бросился на пол ничком и стал стучать лбом о соломенные цыновки. Красная кисточка упала ему на глаза, а коса извивалась на спине, как змея.

Наконец он встал и сказал:

— Тебя прислал великий дракон, сын неба, наш мудрый богдыхан. Да будет счастлив твой приход!

И он наговорил монаху сотню китайских любезностей и пожелал ему пять земных блаженств.

А эти пять блаженств были — тугой кошелек, крепкий сон, толстый живот, долгая жизнь и легкая смерть.

В углах комнаты в красивых фарфоровых вазах миндаль и яблони поднимали свои легкие ветки, усыпанные бело-розовыми цветами. На медном треножнике в очаге кипел чайник.

Мандарин налил чаю в голубые чашки без ручек и угощал гостя орехами с медом из зеленой вазы. Эти орехи были выкрашены красной краской — киноварью. У д’Антреколля губы и зубы стали красными, как кирпич. Китайцы считали это красивым.

Вежливо и осторожно мандарин расспрашивал, что привело «посланца дракона» в их город.

Ногти на левой руке у мандарина были отращены на два вершка. Он прятал их в золоченые бамбуковые наперстки.

Пока д’Антреколль говорил, мандарин то снимал наперстки и поглаживал свои зеленоватые ногти, то опять надевал их, а сам пытливо вглядывался в собеседника.

А монах разливался соловьем. Он приехал сюда посмотреть город, он пишет большую книгу о Китае, чтобы его братья европейцы узнали, какая это чудесная страна и какие в ней мудрые мандарины. Какой удивительный порядок в городе Кин-те-чене, как умно управляет им мандарин! (Про фарфор хитрец не вымолвил ни слова.)

От улыбок лицо мандарина расплылось в лепешку. Хитрые глазки превратились в щелочки. Ему захотелось, чтобы д’Антреколль написал про него что-нибудь хорошее в своей книжке. Начертив тушью на бумаге какие-то знаки, он велел слугам взять фонари и проводить гостя в дом, где он мог переночевать.

Опять начались поклоны, приседания, любезности. Д’Антреколль и слуги уже поворачивали в темный переулок, а мандарин все еще стоял под фонарем на пороге и кланялся. Потом он вошел в дом, надел плащ и, прицепив сбоку большой меч, пошел в ночной обход по городу с десятью полицейскими.

Д’Антреколль шел по пустым улицам. Огни печей пылали теперь еще ярче, потому что наступила ночь. В городе было таинственно и тихо, только у печей двигались темные фигуры мастеров.

Д’Антреколль поселился в доме старого китайца, хозяина нескольких парусных джонок. Монах бродил по городу и каждый день узнавал что-нибудь новое про фарфоровые фабрики.

В убогих хижинах рабочие жили впроголодь. Рис, заменяющий китайцам хлеб, стоил в Кин-те-чене дорого: его привозили издалека.

Когда д’Антреколль рассказал рабочим, как высоко ценится в Европе их фарфор, они ему не поверили.

Всю прибыль брали себе купцы, а рабочие получали жалкие гроши.

Великолепные вазы, которыми восхищалась Европа, пышные и нарядные, украшенные золотом, были сделаны бедняками, полуголодными рабочими.

Их прилежные пальцы делали чудеса из фарфора.

Двор богдыхана требовал каждый год:

В приказах богдыхана по фабрикам говорилось, что посуда для двора должна быть голубая, как небо после дождя в промежутках между облаками, блестящая, как зеркало, тонкая, как бумага, звонкая, как гонг, гладкая и сияющая, как озеро в солнечный день.

Все это исполняли фабрики Кин-те-чена.

Рабочие умели делать удивительные вещи: посуду белую, как цветы яблони, посуду лиловатую, как аметист, и еще — красную матовую посуду, похожую на коралл, всю в резных узорах. Они делали фонари, расписанные пурпурными пионами, которые чудесно светились, если внутри зажечь огонь. Другие фонари — в виде рыб и драконов с горящими глазами.

Д’Антреколль видел там один фонарь — большую фарфоровую кошку с горящими глазами. Он рассказывал в письмах, что крысы боялись ее больше, чем живых кошек.

Еще там были коробочки с кружевными фарфоровыми стенками, в которые сажали пойманных бабочек, были чашки, у которых сквозь дырочки в первой — кружевной — стенке виднелась вторая — сплошная. На ней были нарисованы горы, дома и китаянки с корзинами цветов.

Из таких чашек можно было пить какой угодно горячий чай, не обжигая руки, потому что от кипятка нагревалась только внутренняя, сплошная стенка, а кружевная оставалась прохладной.

Некоторые чашки были с таким фокусом, что когда вы начинали пить, вода вдруг бурлила и брызгала вам в нос.

А однажды мандарин показал д’Антреколлю чудесную белую чашу. Когда в нее наливали воду, на ее стенках вдруг появлялись, словно выплывали, голубые рыбы. Выливали воду — чаша опять становилась белой.

Но больше всего славилась в Китае фарфоровая нанкинская башня. Ее девять этажей поднимались вверх на 80 метров. Стены были выложены белыми фарфоровыми плитками. Плитки у окон и дверей были желтые и зеленые. На них извивались выпуклые драконы. На острых выступах башни висели фарфоровые колокольчики. Их было восемьдесят штук. Они нежно звенели от дуновения ветра.[2]

Но были вещи, которые даже китайские искусные мастера не могли сделать. Из фарфора можно было делать большие вазы и блюда, но плоские пластины гнулись и кривились в обжиге, если они были больше одного квадратного фута.

Богдыханы, как назло, заказывали такие пластины. То им нужны были фарфоровые плиты для облицовки дворцов, длиной в три, а шириной в два с половиной фута, то фарфоровые ящики, имевшие четыре фута в длину и два в высоту.

Одному богдыхану даже пришло в голову заказать фарфоровый орган с четырнадцатью трубками, издававшими разные тона.

Рабочие делали фарфоровые флейты и флажолеты[3], но орга́н им не удалось сделать.

Вместо орга́на они сделали богдыхану другой инструмент из фарфоровых пластинок, висевших рядами. Ударяя по ним палочкой, можно было исполнять целые пьесы, потому что каждая пластинка издавала свою ноту, как струна в рояле.

Это тоже трудно было сделать. Для того чтобы пластинки звучали разными тонами, их надо было делать разной толщины и обжигать при разной температуре: одни — при очень высокой, другие — при более низкой.

Богдыхан не принял этого инструмента, — подавай ему орга́н, да и только!

У «великого дракона» и сердце было драконье. Над неисполнимыми заказами рабочие мучились по три, по четыре года. Они тратили свои деньги на дрова и глину и впадали в еще большую нищету. С отчаяния они просили мандаринов отменить заказы. Но мандарины старались выслужиться — получить павлинье перышко на шапочку в знак милости императора. Они били рабочих палками по пяткам и заставляли их приниматься опять за ту же работу.

Если «великий дракон» умирал, все китайцы в знак печали не стриглись и не брились в течение ста дней, их головы и подбородки зарастали черной щетиной. А рабочие втихомолку радовались: ведь наследник богдыхана — новый «дракон» — всегда отменял прежние заказы.

Одному богдыхану приспичило заказать вазу, такую большую и такую нескладную по форме, что она трескалась каждый раз, как рабочие ставили ее в печь. Тогда приходилось начинать работу сызнова. У рабочих болели пятки от побоев.