Политические работы 1895–1919 - Вебер Макс - Страница 59

И, наконец, в качестве третьего аргумента выдвигают растущую стандартизацию, т. е. сравнимость продукции с эталонами. Судя по всему, повсюду стремятся, — и в особенности способствует этому война, — к непрерывно возрастающим единообразию и взаимозаменимости продукции, равно как и к непрестанно усиливающейся схематизации предпринимательской деятельности. Лишь в верхних предпринимательских слоях, хотя и здесь непрерывно ослабевая, можно сказать, пока царит старый вольный дух буржуазных предпринимателей прошлого. А соответственно (выдвигается такой дальнейший аргумент) постоянно увеличивается возможность руководить таким производством, даже не обладая теми особенными предпринимательскими качествами, насчет которых буржуазное общество утверждает, будто они необходимы для работы на предприятии. В первую очередь это касается картелей и трестов, которыми вместо предпринимателя–одиночки управляют многочисленные чиновники. И это опять–таки совершенно верно. Но снова лишь с той же оговоркой: эта стандартизация тоже повышает значение одной прослойки, и притом уже многократно упомянутого чиновничества, которое должно получать совершенно определенное образование и поэтому (вот что следует добавить в качестве дополнения) имеет совершенно определенный сословный характер. Неслучайно мы видим, что коммерческие училища, ремесленные училища, технические университеты растут как грибы после дождя. К этому, по меньшей мере, в Германии примешивается мода вступать в студенческие корпорации таких училищ, получать рубцы на лице в драках и право на участие в дуэлях и при этом становиться офицерами запаса, чтобы впоследствии, сидя в конторе, иметь предпочтительные шансы добиться руки дочери начальника, т. е. ассимилироваться со слоями так называемого «общества». Что уж дальше для этой прослойки, чем солидарность с пролетариатом, от которого она скорее старается все больше отличаться! В по–разному интенсивной, но ощутимой мере, то же самое относится к многочисленным разновидностям таких служащих. Все стремятся как минимум к таким же сословным качествам, будь то для себя или для своих детей. Однозначной тенденции к пролетаризации сегодня не наблюдается.

Но как бы там ни было, в любом случае эти аргументы уже показывают, что прежние революционные упования на катастрофу, которые наделили «Коммунистический Манифест» пленительной мощью, сменились эволюционистским мировоззрением, т. е. точкой зрения, согласно которой произойдет постепенное врастание старого хозяйства с его массовой конкуренцией среди предпринимателей в хозяйство регулируемое — независимо от того, будут ли его регулировать государственные чиновники или же картели с участием чиновников. Это, а уже не сплоченность отдельных предпринимателей благодаря конкуренции и кризисам представляется предварительным этапом на пути к подлинно социалистическому хозяйству без господства. Такой эволюционистский настрой, ожидающий перехода к социалистическому обществу будущего от этой медленной перестройки, перед войной фактически заменил прежнюю теорию катастроф как во мнении профсоюзов, так и среди многочисленных интеллектуалов–социалистов. Из него были извлечены известные последствия. Возник так называемый «ревизионизм». Вождям этого ревизионизма, по меньшей мере, отчасти известно, насколько серьезным был шаг, состоящий в отнятии у масс той веры во внезапно брезжащее счастливое будущее, какую им давало коммунистическое евангелие, говорившее им, словно первым христианам: «Сегодня ночью еще может наступить спасение». Такие догматы веры, какими были «Коммунистический Манифест» и более поздняя теория социальных катастроф, можно развенчать, но тогда будет трудно заменить их другими. Между тем развитие событий уже давно проходит мимо этого спора со старой ортодоксией, возникшего из моральных сомнений в ортодоксальной вере. Этот спор слился воедино с вопросом о том, может ли, а если да, то в какой степени, социал–демократия как партия заниматься «практической политикой» — вступать в коалиции с партиями буржуазными, участвовать в руководстве, несущем политическую ответственность, занимая министерские посты, и тем самым стремиться к улучшению нынешнего положения рабочих — или же это будет «предательством собственного класса» и политической ересью, как, конечно же, должны это рассматривать убежденные политики — сторонники социальных катастроф. Давайте предположим, что в ходе постепенной эволюции, т. е. всеобщих и сплошных картелирования, стандартизации и «бюрократизации», хозяйство обретет такие формы, что когда–нибудь появится техническая возможность того, что вместо сегодняшнего частнопредпринимательского хозяйства, а значит — частной собственности на средства производства, сможет распространиться регулирование, совершенно исключающее предпринимателей. Кто же тогда возьмет в свои руки новое хозяйство и будет руководить им? Об этом «Коммунистический Манифест» умалчивает или, скорее, высказывается крайне двусмысленно.

Как же должна выглядеть та «ассоциация», о которой в нем говорится? И в особенности — что должен продемонстрировать социализм в «зародышевых клетках» таких организаций на случай, если ему фактически представится шанс захватить власть в свои руки и затем распорядиться ею по своему усмотрению? В Германской империи и, пожалуй, повсюду существует две категории социалистических организаций. Во–первых, политическая партия социал–демократии с ее депутатами, профессиональными редакторами, партийными чиновниками, доверенными лицами, а также локальными и центральными союзами, из среды которых все они избираются или назначаются. Во–вторых, профсоюзы. Но ведь каждая из этих организаций может принять как революционный, так и эволюционистский характер. А мыслители разделяются на две категории в зависимости от того, революцию или эволюцию они мыслят и желают для будущего.

Если мы будем исходить из революционных упований, то здесь противостоят друг другу две точки зрения. Первая точка зрения принадлежала нормальному марксизму и опиралась на старую традицию «Коммунистического Манифеста». Она возлагала все надежды на политическую диктатуру пролетариата и полагала, что ее носителем, как правило, должна быть политическая партийная организация, неизбежно предназначенная для предвыборной борьбы. Партия или опирающийся на нее политический диктатор должны взять политическую власть в свои руки, а затем должна возникнуть новая организация общества.

Противниками, против которых выступала такая революционная ориентация, были, во–первых, те профсоюзы, которые представляли собой не что иное, как профсоюзы в старом английском смысле, т. е. совершенно не интересовались такими планами на будущее, поскольку планы эти были устремлены слишком уж далеко, а интересовались, прежде всего, такими условиями труда, что обеспечивали существование им и их детям. Они добивались высоких зарплат, короткого рабочего дня, охраны труда и т. д. Радикальный политический марксизм и был обращен, с одной стороны, против подобного тредюнионизма. С другой же стороны он боролся против исключительно парламентской формы компромиссной политики социализма, против того, что стали называть «мильеранизмом» с тех пор, как Мильеран^[113] стал французским министром. Эта политика приводит к тому, что лидеры этого движения гораздо больше, чем революцией, интересуются собственными министерскими портфелями, а нижестоящие лидеры — тем, чтобы получить чиновничьи посты; из–за этого революционный дух оказался истреблен. Кроме того, за последние десятилетия от в прежнем смысле «радикального» и «ортодоксального» направлений отделилось еще одно, то, что обычно называют «синдикализмом», от французского слова syndicat — «профсоюз». Оно исходит из того, что не политическая диктатура, не политические лидеры и не чиновники, назначенные на свои посты этими политическими лидерами, а профсоюзы и их объединения должны в решающий момент взять экономическую власть в результате так называемого action directed^[114]. Синдикализм возвращается к более строгой точке зрения на классовый характер движения. Ведь носителем окончательного освобождения предстоит стать рабочему классу. А вот все политики, которые суетятся в столицах и интересуются лишь тем, как обстоят дела с тем или иным министерством, а также шансами той или иной парламентской конъюнктуры, являются политическими карьеристами, а не товарищами по классу. За интересами их избранного круга всегда стоят интересы редакторов и чиновников частных компаний: эти люди хотят лишь заработать в результате увеличения количества приобретенных ими избирательских голосов. Синдикализм отвергает все эти интересы, сопряженные с современной парламентской избирательной системой. Только настоящий рабочий класс, организованный в профсоюзы, может создать новое общество. Долой профессиональных политиков, живущих для политики, что на самом деле означает за счет политики, а не для создания общества с новой экономикой! Типичными средствами синдикалистов служат всеобщая забастовка и террор. От всеобщей забастовки они ожидают того, что внезапная приостановка всего производственного процесса вынудит его участников, в особенности же — предпринимателей, отказаться от собственного руководства фабриками и передаст его в руки комитетов, которые должны формироваться профсоюзами. Террор же, проповедуемый ими отчасти открыто, отчасти скрыто, отчасти же отрицаемый (тут мнения расходятся), синдикалистская организация должна внести в ряды определяющих судьбы общества и господствующих в нем слоев, чтобы парализовать их еще и политически. Само собой разумеется, этот синдикализм представляет собой такой социализм, который фактически является совершенно беспощадным противником всякого рода военных организаций, ибо любые военные организации создают заинтересованных лиц — вплоть до унтер–офицеров и даже еще ниже, до солдат, которые в данный момент, по меньшей мере, в своем пропитании зависят от функционирования военной и государственной машины, т. е. отчасти заинтересованы прямо–таки в неудаче всеобщей забастовки, да и по меньшей мере служат для нее препятствием. Его противники — это, во–первых, все политические социалистические партии, работающие в парламенте. Синдикалисты могут использовать парламент самое большее в качестве трибуны, чтобы для разжигания революционных страстей в массах под защитой парламентской неприкосновенности то и дело провозглашать оттуда, что всеобщая забастовка наступит и должна наступить. Но даже это отвлекает синдикалистов от их подлинной задачи и потому внушает опасения. Ведь с этой точки зрения заниматься в парламенте политикой всерьез не только бессмысленно, но и попросту предосудительно. Противниками синдикалистов, разумеется, являются и всевозможные эволюционисты. И если существуют такие профсоюзные деятели, которые стремятся вести одни лишь битвы за улучшение условий труда, то синдикалисты, наоборот, выдвигают аргумент, что чем меньше зарплаты, чем продолжительнее рабочее время, и вообще чем хуже ситуация, тем больше шансов на всеобщую забастовку. Или возьмем эволюционистов партийной политики, утверждающих, будто посредством возрастающей демократизации государство врастает в социализм — синдикалисты ощущают к этой точке зрения величайшее отвращение: они предпочитают царизм. Естественно, для синдикалистов эволюционизм — это, как минимум, грубый самообман. Но тогда решающим вопросом становится следующий: откуда синдикалисты надеются почерпнуть силы, чтобы взять руководство производственными процессами в свои руки? Ведь конечно же, тяжелым заблуждением было бы полагать, что если хорошо вышколенный профсоюзный деятель работает долгие годы и досконально знает условия труда, то поэтому он должен знать и фабричное производство как таковое: ведь любое современное фабричное производство сплошь и рядом основано на калькуляции, товароведении, науке об уровне спроса, технической квалификации, — а по этим предметам необходимо все в большей степени упражняться на уровне специалиста, тогда как профсоюзные деятели, рабочие в полном смысле слова, не имеют абсолютно никакой возможности этому выучиться. Следовательно, волей–неволей они тоже должны проходить обучение у нерабочих, у идеологов из прослоек интеллектуалов. И действительно бросается в глаза, что в полном противоречии к лозунгам, согласно которым спасение может прийти только от настоящих рабочих, объединивших свои усилия в профсоюзе, а не от политиков и не от каких–то посторонних, — как раз к синдикалистскому движению, основные очаги которого перед войной находились во Франции и Италии, причисляет себя огромное количество образованных интеллектуалов. Что они в нем ищут? Романтика всеобщей забастовки и романтика революционной надежды как таковая — вот что очаровывает таких интеллектуалов.