Подвиг богопознания. Письма с Афона (к Д. Бальфуру) - Сахаров Софроний - Страница 9

Держитесь ближе, насколько это возможно, к владыке Елевферию, читайте святых отцов и покамест не ищите большего. Несколько больше терпения и спокойствия; а насчет «вялой жизни» в Литве поговорим в другой раз.

Не хотелось нам прибегать к чьей бы то ни было рекомендации, а всю надежду возложить на заступление Божией Матери, но если владыка Елевферий будет испытывать Вас очень долго или требовать то, что трудно достать, то Вы напишите и нам (в монастырь игумену), и другим лицам (владыке Вениамину), сначала указав владыке Елевферию о том, что Вы многих знаете и Вас знают и могут его уверить относительно Вас.

26 июля 1932 г.

Кажется мне, что Господь хочет нас успокоить. Когда придет к Вам это письмо, то уже часть его, быть может, будет излишней. Сегодня отправляется почта. Завтра праздник св. великомученика Пантелеимона — у нас «велие торжество». Молитесь за меня, недостойного брата Вашего о Христе Иисусе, Господе нашем.

P.S. Поделился я своими мыслями с отцом Силуаном — он во всем согласился, это меня очень обрадовало и утвердило: я ему верю вполне. Думаю, что и Вас это должно утвердить, так как «при двух или трех свидетелях станет всяк глагол»^[78].

Недостойный иеродиакон Софроний

Письмо 2. Преддверие Православия

О духовном единении. О Кресте и слове о нем. О мужестве духовном. О памятовании о Боге и о смерти. О действии благодати Божией. Покаяние — начало духовной жизни

Афон, 31 июля 1932 г.^[79]

Христос посреде нас.

Дорогой мой возлюбленный о Господе брат, глубокочтимый отец Давид!

Благословите.

Для меня стало невозможным молиться за себя одного, но все время молюсь за нас обоих как бы за одного себя, так привязалась душа моя к Вашей благословенной душе. Вместо обычной молитвы «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго» или «Пресвятая Богородице, спаси мя грешнаго» говорю: «Помилуй нас»; «Спаси нас»; «Трудно нам, Владычице, помози нам, спаси нас Имиже веси судьбами». Почти непрестанно помышляю и молюсь за Вас; только во сне на короткое время, против воли моей, теряю память о Вас. Все правило, всю службу в храме и литургию превратил в молитву за Вас.

Великая ответственность легла на меня в этом деле, но я, хотя и сознаю себя совершенно недостаточным, сознаю, что оно превышает мои силы, однако благодарю Бога, что Он благоволил отчасти возложить на меня сей труд тяжелый, но блаженный. Духом, насколько помогает Господь, стараюсь не отходить от Вас.

Ничего человеческого, земного я не ищу. Если бы и нуждался в чем, то и тогда не позволил бы себе никакой земной корысти ни для себя, ни для других; но, как Вы знаете, я обеспечен по всему и путь мой до смерти определен, если Господь Сам не изменит чего — либо, а ко всему этому да не будет мне опорочить чем бы то ни было столь великое дело, как спасение свое и брата моего. В очах Божиих душа человеческая столь великая ценность, что весь видимый мир не стоит и единой души. (Посмотрите: Прп. Иоанн Лествичник. «Слово к пастырю». Лествица. Гл. 13, 18; и еще: Прп. Макарий Египетский. Беседа 4, 17.) И мне Господь дал пережить это. Так что если я погрешу против Вас, если из-за меня, окаяннейшего всех человек, душа Ваша отпадет от спасения или хотя бы потерпит вред, то кто мне даст после слезы умолить Господа за Вас и за себя, когда я сам нищ и убог. Блаженный, но тяжелый труд.

Помню, когда Вы вернулись в монастырь после путешествия по Горе, я много раз говорил Вам, что наша жизнь — Крест. В первом письме своем я писал Вам об этом же и теперь говорю, что ничего, кроме Креста, мы не проповедуем, и если зовем кого — либо идти с нами, то только на Крест, полагая в этом для себя величайшую несравненную славу. Когда Господь посещает душу, то Крест становится легким, а иногда и неизреченно сладким; когда же благоволит оставить ее на труды и болезни, тогда должны мы быть блаженны упованием на еще большую славу.

Это обстоятельство, при всей любви к людям, часто заставляет умолчать, о пути Божием не говорить, потому что то, что вожделенно любящим распятого Христа, тяжко бывает для других, и они, отяготившись, начинают клясть говорившего им. Я всегда боюсь, что они, познав отчасти Божию благодать, а потом увидев, что стяжание ее стоит великих трудов, начнут «уничижать землю желанную»^[80] или «не уразумеют чудес Его и забудут милости Его»^[81] настолько, что и самое видение первых плодов, принесенных из земли обетованной, не возможет возбудить в них мужества пойти на завоевание сей земли.

Думаю, что если, подобно Иисусу Навину и Халеву, буду убеждать, что «хороша земля сия», что «милостив Господь» и «введет нас в землю сию и даст нам ее»^[82] в вечное и неотъемлемое владение, по неложному обещанию Господа^[83], что не должно малодушно «бояться народа земли той»^[84], то есть скорбей, которые только кажутся непреодолимыми гигантами, на деле же немощны и рассеются, как дым, то, кто знает, будут потом меня ненавидеть, захотят «побить камнями»^[85].

Боюсь я и того иногда, что если, достигнув уже окраин земли обетованной, они смалодушествуют и начнут искать себе вождя вести их обратно в Египет, то весь труд мой плодом своим будет иметь лишь еще большую скорбь и страдание тех, кого так возлюбила душа моя. Трудное душевное состояние бывает в эти минуты, и не знаешь, что делать: говорить или не говорить? Не человеческое это дело; и ничего не остается делать, как только от скорби и от сознания своего бессилия и вместе и ответственности пасть, подобно Моисею и Аарону, на лице свое^[86].

Не на простое обычное место Вас зовет Господь, но на большее служение и больший обычного подвиг; а потому я все время понуждаюсь говорить Вам о том, о чем другим никогда не решился бы сказать, дабы их не привести в уныние или даже отчаяние. Но я верю в мужество Вашей души, а потому и говорю, и еще немногое дальше, то есть позднее скажу, чтобы потом и самому мне пользоваться от Вас, так как душе моей радостно смиряться пред Вами в чувстве сердца. И я счел бы великою радостию и милостию Божиею послужить Вам при совершении литургии, особенно в тот момент, когда диакон говорит: «Благослови, Владыко, Святый Хлеб», и иерей: «И сотвори убо Хлеб сей честное Тело Христа Твоего»… В этот момент огненная благодать сходит и касается сердца, а иногда с великою силою обновляет всего человека.

Выше я сказал о мужестве душевном, или, лучше, духовном. Оно состоит в твердом несомненном уповании на милость Божию, что бы с нами ни случилось, какое бы ни постигло нас искушение, хотя бы земля под нами расседалась, хотя бы весь мир или весь ад восстал против нас. Всякое другое мужество в нашей брани духовной не должно иметь места. Запомните, дорогой, это на всю жизнь…

К этому мужеству духовному — то есть несомненному упованию на милость Божию, добавьте то, о чем написал я Вам в первом письме — никаких помыслов не принимать. Это великая тайна, которую мало кто уразумевает. Простые слова и мало их, но делание великое, наитруднейшее и возводящее человека к видению. Сразу этому не научишься, потребны труд и время и благодатная помощь.

У Вас есть желание предаться старцу на послушание. Храните это желание. Отсекайте свою волю и разумение пред духовным отцом, пред владыкою и даже перед братом. За это получите благодать и дар рассуждения. Хочу еще раз обратить Ваше внимание на то, что Вы за последние три месяца многому уже научились такому, о чем раньше, быть может, мало и задумывались.

Поступили в особую школу для того, чтобы прийти к истинному богопознанию; в этой особой школе все особенное, не похожее на другие школы, а учителем в ней — Божественная благодать. Так теперь Вы скорбями и искушениями постепенно возводитесь к постоянному памятованию о Боге. Прежде Вы, быть может, никогда так не молились и не жили. Если потерпите и дальше, то увидите плоды молитвы и памяти о Боге. Все существо человеческое перерождается, особенно ум прежде всего. После, если душа полюбит сладость пребывания с Богом, уже не захочет оторваться от памяти Божией ни на кратчайшее время.