Морские люди (СИ) - Григорьев Юрий Гаврилович - Страница 33

Галочка зарделась, с готовностью показала все тридцать два зуба и в тон ответила, игриво поблескивая подведенными глазками:

— Да ладно, будет врать-то… Хорошеешь… Уже с полмесяца военторговской машины не видели.

Петр Иванович поскучнел, пожелал Галочке крепкого здоровья, хорошего жениха и всяческих удач на трудовом фронте.

Вышли. Направились в сторону сложенных из ящиков базарных рядов. Петр Иванович остановился у первой же старушки. В наполовину заполненном водой эмалированном ведре сиротливо чахло несколько худосочных гвоздик. Бабуля взбодрила бутоны, ловко отщипнула увядший длинный узкий лист, елейно пропела:

— Забирайте сыночки. Последнее, что осталось. С утра здесь маюсь, устала очень.

Клим дернул товарища за рукав, кивнул на соседний ряд. Там ярко пламенели гладиолусы. Петр Иванович поднял брови:

— Какая разница, покупай эти. Хотя нет, постой, на тех цветков больше.

— Вы куда, сыночки? Я сейчас, быстренько.

— В следующий раз, мать. Э, э, э бабка, зачем? Не надо!

Хозяйка гвоздик бросила на обрывок газеты свой товар, решительно выплеснула воду и перевернула ведро вверх дном. Через минуту Клим с сомнением вертел в руках мокрый сверток. Петр Иванович почесал в затылке, крякнул и пробормотал:

— Бабушка, мы хотели гладиолусы. Чего вы, в самом деле.

Та не слушала, целиком была поглощена сдачей с новенькой сиреневой бумажки. Клим взял несколько мятых трешниц и предложил Петрусенко:

— Давай купим те цветы, а эти выбросим. Денег, может быть, хватит.

Тот решительно отсоветовал:

— Не надо. Пойдем отсюда.

На тротуар вышли молча. Постояли. Обернулись, посмотрели назад. Возле торговки гладиолусами стоял молоденький лейтенант, видимо, приценивался. Старший мичман авторитетно заявил Климу, что гладиолусы принято дарить только невестам. Клим вспомнил о совете Коломийцева, но подумал и, решив, что практичный Петрусенко в этих делах должен разбираться лучше комдива, просиял.

Получилось очень даже хорошо, решили они. Гвоздики, конечно, малость того, подкачали, попались не совсем такие, какие хотелось бы, но главное не подарок, а внимание. Пусть.

Видимо главный боцман был прав, потому что когда Борисов пришел домой, Ольга при виде цветов счастливо завопила и повисла у него на шее, а баба Шура тотчас кинулась в комнаты и появилась с хрустальной вазой. Цветы бережно поставили на середину стола. Ольга успела незаметно переодеться в нарядное платье, ей не сиделось на месте, она проворно сновала из кухни в комнату, гремела кастрюльками. Баба Шура нахваливала ее:

— Такой хозяйки я давно не видывала. Молодец, просто молодец.

Когда баба Шура наливала воду в рукомойник, Клим, уже по пояс раздетый крикнул, что их сегодня вечером ждут в гости. Ольга выглянула во двор, удивилась:

— В гости? Зачем? Рано утром ты снова уйдешь неизвестно на сколько дней. Нет, лучше побыть дома. Сейчас поедим, плохо, что ли.

— Понимаешь, товарищ по службе позвал, мы с ним живем в одной каюте. Тебе же надо с кем-то познакомиться. Люди они семейные, неплохие.

Баба Шура поддержала его:

— Почему бы не сходить, доченька? Прогуляйтесь, прогуляйтесь. Но долго там не засиживайтесь, чай, свой угол имеется.

Клим решил пойти одетым в гражданское. Петрусенко привык видеть его в форме, вот, наверное, удивится. Костюм по сравнению с тужуркой, казалось, висел мешком, был чересчур просторным что ли. Пришлось даже пошевелить плечами. Нет, вроде все нормально. Полное спокойствие пришло, когда галстук привычно плотно обхватил шею. Ольга озабоченно крутилась у зеркала. Как иначе, не хухры-мухры, шли к сослуживцам.

Баба Шура проводила постояльцев за калитку, отозвала его в сторону, сунула семисотграммовую бутылку:

— Домашняя настойка, еще в прошлом году делала, черемуховая. Знаю я вас, мужиков! Ну, счастливо. Приходите скорей, ждать буду.

Легко вздохнув, Ольга взяла Клима под руку:

— Давай, потренируюсь.

— Ты о чем?

— А вот напьешься, я тебя пьяного домой поведу.

Она ступала легко, маленькими шажками. Клим чувствовал тепло ее плеча, было приятно и он уже жалел, что не остались дома.

— Я написала письма, теперь мамы знают, что мы устроились. Одно плохо, утром тебе на службу, я опять буду одинешенька. Жалко. Потом, когда появишься, не знаю.

— Я тоже. Когда отпустят. Хочешь, убегу.

— Не бегай, не надо. Я раньше такая дурочка была, до замужества. Думала, что военные живут совсем по-другому. Ну, как в кино, например. Каждый вечер мужья домой приходят и только когда корабль в море, жены сидят одни.

— Тебе, наверное, скучно.

Нет, ей, выросшей в маленьком поселке, не было скучно. Просто раньше она не задумывалась над тем, как это можно мужу и жене, людям семейным, жить без собственной крыши над головой. Оказывается, в гарнизоне квартир на всех нет. Детский сад и школа перегружены. В магазине ни колбасы, ни мяса, ни молока, ни яиц. За всеми свежими продуктами надо ехать в райцентр, к гражданским.

Она слышала по телевизору, по радио, что военные имеют все необходимое и верила этому. Оказывается, данные красивые слова не имеют никакого отношения к житейским условиям. Что, трудно решить столь существенные для людей вопросы? Пусть одним кораблем там, самолетом будет меньше, зато на такие деньги много чего можно построить: квартиры, детские сады, школы, даже производственные предприятия. Вон сколько жен сидит без дела.

— Клим, будет у нас ребенок и не увидит он много чего. В здешний детсад знаешь, какая очередь? Придется вести его к бабы Шуриной соседке, она нянчит на дому. Подрастет сын, пойдет в школу, а там классы маленькие, ни спортзала, ни пособий учебных. Хуже, чем в нашем поселке, даже школой назвать стыдно. Ходила я туда, интересовалась насчет работы. Плохо живете, товарищ Климентий Иванович.

— Мы что, мы живем хорошо. Лично у меня на корабле есть каюта. Был такой адмирал в царское еще время, звали его Степаном Осиповичем по фамилии Макаров. Так он говорил, что в море — дома, на берегу — в гостях.

— Тогда зачем жениться? Плавали бы на своих кораблях в свое удовольствие, как эгоисты.

— Эй, послушай, ты пока еще не все понимаешь, язык надо придержать, или это тебе трудно сделать? Не забывай никогда, ты теперь наша, военной породы. Тебе не положено хаять Вооруженные силы.

Кажется, дело шло к крупной ссоре. Молодые обязательно разругались бы вдрызг, хорошо, что гарнизон невелик и они уже подошли к дому, где жили Петрусенко.

Стычка

Швартовы отдали утром, обедали уже в море. Клим не стал задерживаться за столом, пришел в каюту, задраил иллюминатор, залез на свою койку на втором ярусе, скороговоркой прошептал: «Спать-спать-спать-спать» и закрыл глаза. Привычный ко сну после обеда организм, покачивание корабля на широкой волне, убаюкивающее пение турбин сделали свое дело. Он уснул и проснулся через два часа, свежий и веселый. Петра Ивановича не было. «Люди уже пашут по-черному, трум-турум-турум», — запел он. — «Вперед, труба зовет, трум-трум».

Клим направился на боевой пост гидроакустиков, но сразу начать работу не пришлось, из-за очень даже серьезного скандала. Соколики ругались. После яркого коридорного света тусклые плафоны боевого освещения не давали возможности как следует разглядеть лица разошедшихся моряков. Собственно в этом особой нужды не было. Мичман по голосу великолепно различил матроса Иванова, кричавшего в полную силу легких:

— А я тебе говорю, что правильно он сделал, понял? И пошел ты со своим карканьем в баню, понял?

— Чего орешь? Ну чего ты орешь? Успокойся! — не менее возбужденно отвечал старшина второй статьи Карнаухов. — Вот увидишь, достанется главному боцману по первое число. Мало не покажется. Как бы его с корабля за такие дела не турнули.

— Кого, Иваныча? За твоего поганого Зверева и с корабля? Ну тогда это барахло железно за бортом будет, ребята спустят.

Остальные молчали, но Клим почувствовал, что они следят за спором с большим вниманием. Иванов охрип, видимо, долго воевал с Карнауховым.