Апокрифы древних христиан - Коллектив авторов - Страница 15

В Евангелии от Луки также говорится о горе и раскаянии народа. Там рассказывается, что за Иисусом, когда его вели на казнь, шло «великое множество народа и женщин, которые плакали и рыдали о Нем» (23. 27). После же казни, согласно этому евангелию, весь народ «возвращался, бия себя в грудь» (23. 48). В одном из ранних латинских переводов Евангелия от Луки в рассказе о раскаянии народа есть слова о грядущем возмездии Иерусалиму [123], что соответствует описанию Евангелия от Петра. Описание раскаяния народа со словами: «О, горе Иерусалиму» — знал (возможно, именно по Евангелию от Петра или по более развернутой версии Евангелия от Луки) Татиан, поскольку аналогичный рассказ приведен в его Диатессароне.

Такое противопоставление народа и жречества могло восходить к иудео–христианам и даже к более ранним иудейским сектантским группам, например кумранитам, которые резко отрицательно относились к иудейским первосвященникам и к самому Иерусалимскому храму [124]. В этой связи следует сказать, что точка зрения, высказывавшаяся в научной литературе [125] об антииудейской тенденции Евангелия от Петра, представляется необоснованной: обвинение ненавистного Ирода и иудейской верхушки, а не всего народа скорее отражает острые споры внутри иудаизма, чем противопоставление иудеев и христиан.

Специфической особенностью Евангелия от Петра представляется описание жизни и воскресения Иисуса. Иисус на кресте не испытывает страданий; единственная произнесенная им фраза — «Сила моя, сила, ты оставила меня!». После этого восклицания он «вознесся» (умер). В новозаветных евангелиях последние слова Иисуса передаются по–разному: в Евангелии от Луки он говорит: «Отче! В руки Твои передаю дух Мой» (23. 46), в Евангелии от Иоанна Иисус после разговора с учеником, которому поручал мать свою, говорит: «Жажду» (евангелист прибавляет: «да сбудется Писание») — и затем произносит последнее слово: «Совершилось» (19. 28–30). Евангелии от Марка и от Матфея приводят по–арамейски цитату из ветхозаветного псалма, которую и произнес Иисус перед смертью: «Боже мой, Боже мой, для чего Ты меня оставил?» (Мф. 27. 46; Мк. 15. 34), — драматический эпизод, который восходит, по всей вероятности, к древнейшей арамейской традиции о казни Иисуса. Фрагмент Евангелия от Петра дает своеобразную перефразировку, восходящую к ранней традиции, отраженной у Марка и Матфея; автор Евангелия от Петра заменил Бога «силой», что явилось, как и совсем иные редакции последних слов Иисуса у Луки и Иоанна, следствием сакрализации его образа.

Итак, согласно Евангелию от Петра, пока некая сила находилась у Иисуса, он не испытывал страданий, но, как только она его оставила, он умер. Это восклицание не имеет того горького смысла, какой могло иметь обращение к оставившему его (т. е. как бы забывшему о нем) Богу: божественная сила покидает тело, и он перестает жить земной жизнью. Понятие о божественной силе существовало в гностических учениях (см., например, Апокриф Иоанна, где говорится о силе незримого духа, которую он дает зонам). Однако вряд ли на этом основании «силу» Евангелия от Петра следует отождествлять с гностическим понятием. Климент Александрийский писал о силе, вошедшей в Христа при крещении (Excerpta ex Thedot. Opera. 61), что соответствовало учению иудео–христиан о том, что дух вошел в проповедника Иисуса при крещении. В «Деяниях апостолов» Петр говорит, что Бог помазал Иисуса «духом святым и силою» (10. 38). Не исключено, что слова о силе вложены в уста Петра автором «Деяний апостолов» неслучайно, такая проповедь связывалась в христианской традиции (может быть, уже записанной) именно с его именем.

Текст фрагмента также не дает оснований говорить о прямом влиянии докетов, которые, по словам Серапиона, почитали это евангелие, хотя и не они писали его. Докеты, как и ряд гностических авторов, считали пребывание Иисуса на земле кажущимся (в гностическом Евангелии Истины о Христе сказано, что он пришел в «подобии тела»); но отсутствие страданий означало не кажущееся телесное существование, а лишь присутствие в теле божественной силы, которая от этих страданий избавляла. Реальность тела подчеркнута в Евангелии от Петра хотя бы тем, что, когда его сняли с креста и положили на землю, земля содрогнулась. Характерно также, что и к умершему Иисусу автор продолжает применять слово «Господь» («И тогда вытащили гвозди из рук Господа и положили его на землю». — 6. 21).

Совсем фантастично в Евангелии от Петра выглядит описание воскресения Иисуса. В новозаветных евангелиях сам момент воскресения совершается втайне: ученики видят пустую могилу, ангелов (ангела), возвещающих о воскресении, а затем им является уже воскресший Иисус. У Петра описаны все детали воскресения, и происходит оно на глазах многих свидетелей: сначала небеса раскрылись, и оттуда спустились два ангела (мужа), которые вошли в гробницу и вывели оттуда третьего, но не в прежнем, человеческом, а в фантастическом облике (голова его была «выше неба»). За ними шествует крест, причем с креста раздается ответ на вопрос, прозвучавший с неба: «Проповедовал ли Ты усопшим?» Описание воскресения не имеет параллелей в других известных нам евангелиях (не исключено, что какой–либо подобный рассказ входил и в другие не дошедшие до нас апокрифы). Но сама идея воскресения тела в преображенном виде не была чужда христианским группам. В Апокалипсисе Иоанна, наиболее близком к иудео–христианству произведении Нового завета, Христос также имеет фантастический облик. Он предстает в виде агнца «как бы закланного, имеющего семь рогов и семь очей» (5. 6), которые символизировали семь духов божиих, т. е. воскресший Христос мог являться уже в любом виде, который не столько раскрывал, сколько намекал на истинную, непостижимую сущность его. В гностическом Евангелии от Филиппа телесное воскресение трактуется особым образом: «Ни плоть, ни кровь не могут наследовать царства божия». Согласно этому речению, плоть Иисуса — Логос, а его кровь — Дух святой (23).

Все описание воскресения Иисуса близко к апокалиптической литературе. Живой крест в этом рассказе — не просто фантастическая деталь. Крест сопровождает Иисуса на небо и в Апокалипсисе Петра, приобретая тем самым смысл сакрального символа [126]. Позорное орудие казни, столь часто употреблявшееся в реальной действительности, тоже преображается, становится «древом» жизни вечной [127].

В самом конце фрагмента начинается рассказ о явлении воскресшего Иисуса его ученикам (или только одному Петру). Явление на Тибериадском море (озере) описано в ЕвангеЛии от Иоанна (21. 1), но там оно не первое. У Луки подробно описывается явление Иисуса ученикам по дороге в селение Эммаус (24. 13–15; ср.: Мк. 16. 12), но, когда эти ученики вернулись и рассказали остальным, те в свою очередь сказали, что «Господь истинно воскрес и явился Симону» (24. 34). Создается впечатление, что в этом случае в Евангелии от Луки, как и в описании суда над Иисусом, произошло объединение традиции, восходящей к самому раннему из синоптических евангелий (от Марка), и традиции, которая использовалась в Евангелии от Петра.

Итак, анализ содержания дошедшего фрагмента Евангелия от Петра указывает на то, что в основе его лежала древняя христианская традиция, использованная и в Новом завете; однако можно говорить и о существовании особой традиции, которая была связана именно с апостолом Петром и которая в канонических писаниях отражена только в отдельных упоминаниях. Автор Евангелия от Петра мог быть знаком с новозаветными писаниями, но мог пользоваться и какими–то другими источниками, какими пользовался и автор неизвестного евангелия, дошедшего во фрагментах на папирусе (см. выше). Однако эта древняя традиция была переработана в Евангелии от Петра в определенных вероучительных целях.