Королева воздушного замка (СИ) - Серебрянская София - Страница 13

Каждая лента – надежда на встречу среди морских просторов. Надежда, которую не стёрло время: тот, кто не ждёт, не приходит к каменному древу. Шантия дотронулась до выцветшей, почти серой ленты: сколько же лет минуло с того дня, как её повязали? Сколько лет должна она колыхаться на ветру, чтобы истлеть и потерять остатки цвета?

А между тем послышались за спиной шаги. Откуда? Ведь не видно у берегов другой лодки или плота. Но, тем не менее, она приближалась – женщина в длинном плаще с капюшоном, полностью скрывавшим лицо. А есть ли оно там, лицо, или же только пустота?

Но, если задуматься, что страшного может случиться здесь, так недалеко от дома? И Шантия заговорила, надеясь, что дрожь в голосе не слишком заметна:

- Вы… кого-то ждёте?

Глупый, глупый вопрос: как можно задавать его там, куда приходят только лишь затем, чтобы молить о возвращении? Но незнакомка не удивилась, лишь сделала ещё несколько шагов вперёд – будто плывёт по воздуху. Не поймёшь толком, сколько же ей лет: поступь легка, но сгорблены плечи и опущена голова, будто сверху на неё навалился невидимый груз.

- Ждала. Десять лет.

- Десять?.. Это… много, - Шантия отдёрнула руку от истрёпанной ленты: наверное, именно её некогда повязала женщина в плаще. Хотелось спросить, кого же она желала встретить – дочь или сына, мужа или брата?.. Чей корабль растворился в синеве, чтобы никогда более не пристать у родного берега?..

А между тем темнело небо краснело, раскалялось, будто горн в кузнице; и не туман уже кругом, и не облака, а чёрный, душащий дым. Сочился он с небес, из твердеющей воды, из каждой прорехи в плаще незнакомки. Тем временем подняла она голову – и опалило всё кругом пламя. Шантия вскрикнула и попятилась к дереву, но и оно уже полыхало. Разве может гореть камень, убеждала себя она, но оттого не становилось прохладнее.

Женщина, сотканная из пламени, держала в руках истлевшую ленту, отчего-то не желавшую гореть, и едва шевелились её губы, повторяя слова, которые, быть может, страшнее всего прочего в уже знакомом сне.

Я ждала тебя.

Шантия широко распахнула глаза, но не увидела ничего, как если бы они всё ещё оставались закрытыми. Приподнявшись, она поползла по холодному каменному полу, чтобы пальцы вскоре нащупали решётку. Пленница ткнулась лицом в преграду. Вот бы, как в сказках, обернуться водяной струёй – и просочиться наружу, там, где есть и воздух, и свет.

Варвары грозились выколоть ей глаза. Вдруг так они и сделали, и не спала она на самом деле, а лишилась чувств от боли? Прислушалась – не вернулись ли стражники?..

Лучше бы не просыпаться, и уж тем более – не пытаться расслышать хоть звук. Где-то вдалеке капает вода – наверное, там горят свечи или факелы, раз она не обратилась в лёд. Богиня, как же темно! Шантия дышала через раз, едва-едва втягивая воздух и выпуская те же жалкие крохи, но всё равно казалось слишком громким дыхание, слишком громким – биение сердца.

Даже не будь сейчас во рту проклятой тряпки, она бы не сумела закричать – не хватило бы духу. Тишина, воцарившаяся в подземельях, представлялась ей в чём-то священной – как в храме; негоже нарушать её просьбами о помощи, и уж точно – воплями. Это и есть, на самом деле, храм; храм трёхглавого Антара, Разрушителя. Так и должна выглядеть обитель того, кто жадно прятал солнце от чужих взоров лишь потому, что не желал, чтобы кто-то ещё любовался огненным блеском. Ни искорки, ни вспышки. Огонь – он есть, там, вдалеке, где капает, быть может, даже не вода, а кровь из чьей-нибудь перерубленной шеи: кап-кап-кап…

Разнёсся по подземелью звук, показавшийся Шантии похожим на рык чудовища, и вослед – бешенный стук сердца. Нет, не монстр из легенд: всего лишь урчит в животе. Сколько она уже здесь? День?.. Два?.. Из камеры не видно неба, не видно солнца. Когда, когда же вода прекратит капать?! Слишком напоминает она о том, что пересохло во рту, что неплохо бы взять в горсть немного сверкающего снега, держать, пока не растает – и слизывать, слизывать с пальцев живительную влагу.

А принесут ли ей вообще хоть крошку еды или каплю воды? Может, они решили вовсе оставить её здесь, в темнице, и дождаться… дождаться… Неожиданная мысль оказалась слишком страшной – и Шантия попыталась закричать, насколько позволял кляп. Звук, похожий одновременно на мычание и икоту, оказался неожиданно громким; эхо подхватило его и бережно понесло по каждому уголку тёмного царства. Но никто не отозвался. В храме Трёхглавого не место живому голосу.

Никто не слышал, как пленница рыдала, бросаясь на решётку – может, они услышат грохот, они решат, что ведьма вырвалась, они придут, они должны…

А после она лежала на полу камеры и смотрела в потолок, уже не плача. И молча пыталась вытолкнуть изо рта тряпку, чтобы слизнуть кровь, текущую из разбитого лба.

========== Путь отчаяния. Глава VI ==========

В храме тьмы по-прежнему не слышались голоса, и лишь одно живое существо, оказавшееся во мраке, продолжало – назло невидимым чудовищам из снов – жить и дышать.

К темноте Шантия привыкла, и даже почти свыклась с мыслью: не сбежать. Когда-то в детстве Незрячие Сёстры спели ей песню об Исари, стойкой духом. В её родной край явились чудовища с далёкого запада; старейшие члены племени собрали мужчин и женщин, детей и старцев, и спрятались в глубине острова, осталась лишь одна Исари, желавшая уйти с родной земли последней. Одинокую женщину схватили чудовища и сказали: расскажи, где твои соплеменники, и мы помилуем тебя, наградим долей нашей крови – и станешь ты одной из нас, наравне с прочими жёнами, дочерями и сёстрами. И ответила Исари, что не станет говорить. Чудовища выворачивали её руки и ноги, так, что кости трескались и порою оказывались снаружи; её терзали и мучили, ей не давали воды и пищи. Прожила Исари пятнадцать дней, на шестнадцатый же душа её отправилась по лунной тропе. Все эти дни стояла она на вершине холма со скованными руками и ногами, но и не подумала склонить колени. Даже смерть не заставила её упасть в пыль пред мучителями: обратилась она скалой, и по сию пору глядит на спасённых сородичей. А ведь не текла в жилах её божественная кровь, и родилась она всего лишь одной из многих женщин своего рода; если не сдалась Исари, значит, и далёкой её преемнице не пристало сдаваться так рано.

Во мраке подземелий Шантия ощупывала каждый каменный блок, толкала и скребла особо неустойчивые, смутно надеясь: сейчас, вот сейчас поддастся и рухнет решётка. Но прежде стали неподатливыми, стёрлись в кровь пальцы, а вытащить удалось всего только один камень, и то лишь потому, что вскоре, он, наверное, и без того выпал бы. Сперва ещё получалось продолжать работу – и плакать от боли в руках, в пустом желудке, где словно свернулся дикий зверь, готовый пожрать «хозяйку» изнутри за неимением другой пищи. Но настал миг, когда силы иссякли.

Так сложно понять, сон кругом или явь, особенно когда они плавно перетекают друг в друга. Сперва пленница ещё понимала: фантастические фигуры, сотканные из тумана и огня, не приходят в реальности, они – лишь порождение воспалённого сознания. Но с каждым днём всё теснее сплеталась одна реальность с другой; порою прямо в камеру приходили и тут же исчезали полупрозрачные призраки. Возможно, у них и вовсе не имелось лиц, а может, напротив, было слишком много, и потому лица бесконечно перетекали одно в другое, ни на мгновение не замирая.

Поэтому, когда послышались вновь голоса, Шантия решила: очередной сон.

- … Почему она здесь?

- Не извольте гневаться! Виноватая она, это точно.

- Я думал, право вершить суд в этих землях остаётся за мной, а не за кем-либо из подданных. Если бы Кродор хотел, чтобы за главного остались вы или ещё кто, он бы всенепременно сообщил.

- Так-с… Это… Да мы ж токмо безопасности ради! Ведьма ж она, ей-ей, мамонькой своей клянусь! Посередь ночи на снегу плясала, совсем почти что голая, королеву ведьм к себе на танец звала. По имени кликала – мол, приди, Гвинрун, помоги! Да ещё как это по-ведьмовски делала – молитву нашу взяла, да наизнанку повывернула, не к богам, чтобы, значит, а к этим… силам тёмным…