Жандарм. На пороге двадцатого века - Саликов Андрей - Страница 12

– Есть.

Подождав, когда за Владимиром захлопнется дверь, я достал карту…

– Алёна, где ты? – Вошедший в сени Иван Лукич положил на лавку портупею, снял папаху с шинелью.

Погода в очередной раз показала свой норов: метель с мокрым снегом живо напомнила, что весна тут ещё не полновластная хозяйка.

– Батюшка. – Старшая дочь вынырнула из горницы.

– Просуши, – кивнул он на лежащие вещи.

Та мигом подхватила шинель с папахой и скрылась обратно в горнице…

– Что случилось-то? – Марьюшка тихо сидела рядом, смотря, как он ест только-только сваренные щи.

– Ты вот что, гости к нам придут, собери там нам…

Жена кивнула, а у Ивана снова кольнуло в груди. После того, как сынка убили ироды, стала его любушка очень тихой. Скрипнув зубами, он вспомнил, как принесли ему голову Алёшки. Ну да ничего, посчитался он с ними, вот только мало! Ништо, сегодня переговорил с ним жандармский ротмистр. Команду предложил возглавить… Согласился он, а как не согласиться-то? Чудно, раньше за такое на каторгу могли определить или без мундира оставить. Зато сейчас делай, что хошь, главное – племя это извести.

– …Вот так, Никодим. – Закончив, Иван разлил по стаканам «казёнку».

– Ишь чего, – покачал тот в ответ головой.

– Ну а ты чего молчишь, Фёдор? – обратился Ильин к третьему участнику застолья, кряжистому мужику со шрамом на лбу.

– Тут, Ваня, и хочется, и колется. – Замолчав на минуту, тот вздохнул и поднял стакан. – Что, вздрогнули? – Обжигающий комок провалился внутрь, пробивая слезу, но многоопытные мужики заели солёным огурчиком и после неторопливо закинули в себя по ложке горячей картошки с мясом. – Надо, Никодим, сами потом локти кусать будем…

– Да я разве против, – пожал Никодим плечами, мол, куда от вас денусь. – Главное, старшой у жандармов дюже лютый…

– И что теперь? – Иван подозрительно посмотрел на него.

– Нет, просто ВСЁ можно припомнить, – многозначительно произнёс Никодим.

А командир батальона жандармов сидел у себя и вместо карты видел картины прошлого…

Выйдя наконец из особняка, я решил не торопясь прогуляться, дабы лучше изучить город. К чему это? Хм, что ж, вот уже почти полгода, как народовольцы убили Александра II Освободителя. Какие склоки происходили в Зимнем, я не знаю (и знать не желаю, здоровей буду), но сейчас нами правит государь император Александр III. Тогда, в ночь с первого на второе число, когда промёрзший курьер доставил приказ из губернского отделения, у меня ёкнуло: началось. О том, что семья Александра II не ладит с семьёй цесаревича, мне шепнули, когда я с оказией был в Твери. Поручик Смилин тихо шепнул, что «эта женщина» начинает претендовать на ВЛАСТЬ. Я тогда, честно, охренел и поинтересовался, не собирается ли светлейшая княгиня Юрьевская заиметь себе вензель? Тот лишь молча кивнул, похоже, у нашего царя-батюшки помутнение – идти поперёк мнению даже не света (эти все примут), а здравому смыслу. О её гешефтах мне поведал покойный Фекленко, сколько «отстёгивали» железнодорожные бароны за нужный результат. Рассказал о жадности, о попытках «кинуть» соискателей… Вот такая у нас императрица. Вдобавок она явно собирается заменить Александра Александровича на Гогу. Услышав это, я крепко задумался. То, что меня пока не трогают, – результат вхождения в команду цесаревича. И если последнего отстранят, то меня попрут в отставку – сажать не будут, но мундира лишат, как пить дать. Поэтому, едва ознакомившись с приказом (молодец, Смилин), оставив Курта с отделением и велев ему перегородить Волгу, сам, оседлав чугунку, появился в Твери.

Пикантность ситуации была в том, что практически никто так и не понял, что произошёл мягкий переворот, партия Юрьевской так и не решилась выступить, но это уже другая история. Второй раз меня и моей роты смена власти коснулась в апреле, когда пришёл приказ откомандировать в Москву роту осназа. Как было написано в приказе, «для сбережения жизни и имущества подданных империи». А по-простому – предотвращать еврейские погромы (хотя откуда они могли быть, если последним было запрещено селиться в городах), ибо среди фигурантов дела было много лиц данной национальности. И кстати, с нами в Белокаменную перебирается наш начальник, Стрешнев Илья Иванович. Как он сумел в губернское управление попасть, минуя уездное, покрыто мраком неизвестности. Причём не тверское, а московское! Узнав о таком моменте, светское общество нашего городка изошло злобой и желчью. Однако травли у них не получилось: когда «звезда» бомонда Ада Николаевна (жена городничего) элегантно (ну не отнять этого, специалистка) подпустила в разговоре очередную шпильку, то милейший Илья Иванович просто посоветовал ей съездить на воды в Липецк (намекнув, что на заграницу у их семейки грошей не хватит), дабы привести в порядок нервную систему. С наглой ухмылкой выслушав её визг, он попросил её заткнуться, дабы не омрачать божественную речь такой простонародной похабщиной. А поскольку терять ему было нечего (не простят ему такой взлёт, и если оступится, то возвращаться сюда не следует), он намеренно довёл сию мадам до состояния базарной торговки в момент ссоры. Выглядела «первая леди» отвратительно, после этого с ним (а он вдовец, дети уже давно разъехались) перестали общаться, что его нисколько не расстроило. А напоследок он направил документы о злоупотреблениях особо «отличившихся» лиц во вторую канцелярию департамента полиции.

К чему это я всё рассказываю? Это был для меня урок, что можно и таким способом расправиться с врагами. А зарезать можно и попозже, когда их «выкинут из обоймы».

Когда рота обустроилась в Петровских казармах, меня вызвали пред светлые очи начальства. Я с удивлением слушал ротмистра Панкратова, главу губернского жандармского отделения: как оказалось, ловля террористов – это, конечно, нужная вещь, но, молодой человек, не забывайте и о вашей прямой обязанности. Ею оказалась помощь сыщикам, работающим, как сейчас говорят, в ОБЭП, назывался он на самом деле департаментом торговли и мануфактур. И для начала я прослушал инструктаж о порядках у Сухаревской башни, где был одноимённый рынок. Нет, то, что там творилось, меня, выросшего в «лихие девяностые», не удивило. Больше поразило отношение власти. Когда я только начинал службу, такого ещё не было, чтобы содержатель ночлежек и кабаков самого низкого пошиба мог присутствовать на балах, это был бы моветон. А теперь, пожалуйста, известный меценат на «короткой» ноге с уважаемыми людьми, высокопоставленными аристократами, заметьте! И к губернатору, говорят, вхож… А губер у нас – князь Долгорукий.

– Нужны карты, рекогносцировку провести, личный состав ознакомить с местностью, – начал я доклад. Хм, а ведь никто не ухмыляется, все присутствующие с явным одобрением слушают меня. Это и настораживало, вместо привычного начальственного крика «давай-давай, неча тут умничать», такое, кхе, человеческое отношение. – Естественно, все будут в штатском, с проработанными «легендами».

– Изрядно. – Аполлон Митрофанович Засядько[6], отвечающий «за ОБЭП» (это я так для себя окрестил), выглядел довольным.

Пошедший смолоду по гражданской службе, к сорока пяти годам он выбился в люди, но особых отношений с купцами у него не сложилось. Причём сам он был не против «помочь», вот только игнорировали его, заходя напрямую к начальству. Нет, кое-что и ему перепадало, но рупь или трёшка. Для умного и честолюбивого Засядько это было прямым оскорблением, а взгляды, господа, взгляды… – как на пустое место! Однако он усмирил своё негодование на купеческих толстосумов и начал делать карьеру. Вот так и оказался в кресле московского столоначальника, и тут уже развернулся. Исподволь, незаметно плёл он свою паутину, не брезговал даже самым завалящим человечком, где надо, помогал, где надо, наоборот, ножку подставлял, но своего добился. И по прошествии пяти лет московское купечество ощутило на своей шее его стальную хватку.