Ложь (ЛП) - Хейл Карина - Страница 32

Мое внимание полностью, единолично приковано к ней. К Наташе. Сидящей рядом со мной в темноте, наши плечи соприкасаются, свет от проектора отражается сребристыми лучам на ее прекрасном лице. Это похоже на самое завораживающее световое шоу, меняющееся с кадрами в фильме. Я не могу отвести взгляд, и не хочу.

Она так же очарована этим фильмом, как я ей, смеясь над диалогами, съёживаясь от страха перед насилием, и я чувствую, как мое сердце раздувается внутри меня, словно красный воздушный шар, прижимаясь к грудной клетке. Судьба поставила ее на мой путь, шанс получить что-то правильное, что изначально было неправильно.

Но почему у меня такое зловещее ощущение обреченности, жужжащее в затылке?

Потому что ты этого не заслуживаешь, — говорю я себе. — Не после всего того, что сделал.

Я проглатываю стыд, отказываясь чувствовать его. Лишь раз, единственный раз, я хочу быть свободным от своих ошибок.

Я хочу быть свободным.

Мне необходимо быть храбрым.

Наташа поворачивает голову, чтобы взглянуть на меня, половина лица подсвечена экраном.

— Ты не смотришь фильм, — шепчет она.

Я наклоняюсь к ее шее, губы чуть ниже ее уха.

— Я лучше буду смотреть на тебя.

Я отстраняюсь не сразу, удерживая губу на месте близко к ее коже, вдыхая ее сладкий запах. Мысли проносятся у меня в голове, тяжёлые и непристойные, мысли, которые я не осмеливаюсь раскрывать.

Я хочу поцеловать тебя.

Облизать тебя.

Попробовать тебя на вкус.

Трахнуть.

Эта часть меня грязная и скрытная, но вполне реальная.

Словно услышав мои мысли, она застывает.

Я откидываюсь назад, чтобы посмотреть на неё, чувствуя, как мои брови сходятся вместе.

— Это было неуместно?

Она кивает глядя на экран.

— Да.

Несколько мгновений я смотрю на неё. Она не шутит. Она именно это и имеет в виду.

Воздушный шар в моей груди медленно сдувается. Самое смешное, что я не думал об этом, что только подтверждает то, насколько естественно я чувствую себя рядом с ней. Но она явно не ощущает то же самое.

Я сижу рядом с ней ещё минуту, неловкий и сконфуженный в темноте, смущение ползёт по мне, пока внезапно не поднимаюсь со своего места и не иду через проход в холл. Здесь тихо, оба экрана заняты, и я направляюсь в уборную, чтобы успокоиться.

Я плескаю немного холодной воды себе на лицо, а потом стираю ее, глядя на себя в зеркало. Мы оба изменились, и, несмотря на то, что есть ощущение, будто мы вернулись назад во времени, к тем же людям, которыми были, мы оба прошли через столько всего, что это просто невозможно.

Мы не можем вернуться к тому, что было.

Но мы можем идти вперёд.

Успокоившись, я иду в холл.

Наташа стоит там, крепко вцепившись в попкорн и вглядываясь в меня с таким беспокойством, что это чертовски очаровательно.

— Прости, — шепчет она.

— И ты меня, — говорю ей, подходя к ней так близко, что она вынуждена сделать шаг назад. — Прости за недопустимое поведение и за это тоже прости.

Я быстро наклоняюсь и целую ее. Ее мягкий крик удивления заглушается моими губами, прижатыми к ее губам в течение долгой, горячей минуты. Затем мой рот открывается, и язык скользит по ее.

Ведро попкорна падает рядом.

Мои легкие наполнены какой-то безрассудной, стремительной страстью.

Теперь я хватаю ее, рука опускается на ее затылок, на спину, притягивая ее ко мне, желая забраться глубже, поскольку языки пламени лижут мою кожу и мое желание становится более болезненным, чем когда-либо.

Не важно, что я в холле кинотеатра, на глазах у людей.

Мы могли быть хоть на Марсе, мне все равно, она все, что мне нужно, чтобы дышать.

Она тоже это чувствует. Я знаю это потому, как ее голова двигается с голодом, из-за крошечных, запыхавшихся звуков, которые она произносит, того, как ее тело ощущается рядом, дикое и напряженное и готовое взорваться.

Со вздохом она внезапно отстраняется, яркая, шипучая цепь между нами рвётся, оставляя меня пустым и ошеломленным.

— Я не могу это сделать, — мягко вскрикивает она. На лице отчётливо написана паника.

Она пытается отстраниться, но я хватаю ее за руки, удерживая на месте.

— Не можешь сделать что? — требую я.

— Это! — голос срывается, глаза наполняются слезами и болью. — Целовать тебя, быть с тобой. Все это.

В груди все холодеет.

— Почему нет? — удаётся выдавать мне, хотя я знаю, что она ответит. Я точно знаю «почему нет?». Потому что это исходит из тех же тёмных мест, где чувство вины жужжит, словно рой пчёл.

— Потому что мы бесчестим мертвых! — всхлипывает она. — Разве ты этого не чувствуешь?

Я резко отпускаю ее и втягиваю воздух.

Она тяжело дышит и смотрит на меня так, словно знает, что сделала что-то неправильное.

Я едва могу говорить.

— Они были моей семьей, Наташа. Не думай, что я не думаю о них каждый день, что я не буду думать о них всю оставшуюся жизнь

— Прости меня, — шепчет она, качая головой, слеза падает на пол. Я едва осознаю, что другой зал пустеет, люди выходят из дверей. — Бригс, мне очень жаль. Я просто смотрю на тебя и...

— Ты думаешь, что я - ошибка, — резко говорю я.

— А ты нет? — она беспокойно озирается вокруг и закрывает глаза. — Я просто не знаю, что делать.

В горле нарастает раздражение. Я хочу быть терпеливым, хочу быть понимающим. Но если у нее больше проблем с нами, чем у меня, не уверен, что могу изменить ее мнение. Я даже не уверен, правильно ли это для меня, чувствовать себя так.

Но я ведь именно так себя и чувствую.

Она наклоняется, чтобы поднять рассыпавшееся ведро попкорна, но я дотягиваюсь до него первым, и подхожу к мусорке, выбрасывая его. Теперь в холле много народу, и люди идут между нами. Шанс на серьезный разговор потерян.

Но мы не можем оставить все вот так.

Я возвращаюсь к ней.

— Давай выбираться отсюда. Пойдём куда-нибудь и поговорим.

— Здесь не о чем разговаривать, — говорит она, практически умоляя. — Спасибо за кино, Бригс.

Она поворачивается и уходит. Я секунду стою там, ошарашенный, что она фактически собирается оставить все как есть. Затем бегу за ней, пробираясь сквозь толпу, пока не оказываюсь рядом с ней, на Бейкер-стрит.

— Что случилось? Что изменилось? — шиплю я ей на ухо, когда спешу рядом с ней. — В понедельник ты отлично себя чувствовала, нам обоим было хорошо, я чувствовал себя счастливее, чем когда-либо за последние годы!

Ее брови поднимаются.

— Что случилось?! Ты взял и поцеловал меня!

— И в чем разница?

Она останавливается и отходит, чтобы не мешать пешеходам. Моргает глядя на меня.

— Разница есть. Быть друзьями достаточно сложно, но нечто большее...

Я делаю шаг вперёд, теперь нависая над ней.

— Ты когда-то любила меня. И я любил тебя.

— И посмотри, что сделала эта любовь! Она разрушила обе наши жизни!

Пульс стучит в горле, но я не могу отвернуться от нее. Часть меня хочет согласиться, соглашается, и все же это еще не вся история. Это жестоко, но все не так просто.

— Наташа, — тихо говорю я, и мои глаза блуждают по ее лицу, ища что-то, за что можно было бы зацепиться. Щёки покраснели, губа зажата между зубами. — Я не уверен, когда перестану чувствовать себя виноватым. Не уверен, когда ты перестанешь чувствовать себя виноватой. Но тот факт, что мы оба вышли из темной дыры, чтобы появиться здесь, — я развожу руками, — где мы сейчас, говорит, что мы способны отпустить. Способны двигаться дальше.

— И как мы можем двинуться дальше, если мы вернулись к тому, с чего начали?

— Потому что это не возвращение к началу, — говорю ей, нежно касаясь пальцами её подбородка. — Это не движение назад. Это движение вперёд. Мы начинаем с начала. Теперь. С нуля.

Она закрывает глаза, делай глубокий вдох. Затем качает головой.

— Тебе легко говорить, Бригс,— грустно говорит она, отходя от меня, — когда я чувствую к тебе все то, что чувствовала раньше.