Успеть изменить до рассвета - Литвиновы Анна и Сергей - Страница 7

Транспорт выскочил за пределы МКАДа и очень скоро въехал по эстакаде в Мытищи.

– Молодой человек, вы тоже к Кордубцеву едете? – подошла сзади и тронула Данилова за плечо бодрая и стройная пожилая леди с голубыми букольками.

«И впрямь, куда я еду? Наверное, действительно к Кордубцеву, раз меня даже посторонние спрашивают?»

– Да, а что?

– Попросим водителя остановиться?

– Ну, попросим.

После того как Алексей согласился, старушка повеселела. Большинство светофоров в Мытищах либо не работали, либо были переведены в автоматический режим – мигал желтый свет, поэтому городские кварталы автобус миновал довольно бодро.

– Пора просить, – настойчиво проговорила давешняя пожилая дама, и Алексей встал, двинулся по проходу и похлопал водителя по плечу: «Можете остановить вблизи Кордубцева?»

– Опять! – выругался шофер. – Когда вы уж все вместе с ним вознесетесь? – Потом он выругался беззвучно и слабо понятно, что-то вроде, в переводе на литературный русский, «Надоели святоши!» – однако через три минуты лихо тормознул у тротуара и выкрикнул: – Кордубские! С вещами на выход! Дальше «кирпич». Пешком идите.

Данилов выскочил первым и, в силу природной вежливости, подал руку старушке. Она с достоинством вдовствующей королевы оперлась на его ладонь, спустилась и молвила: «Благодарю вас, молодой человек». Автобус бодро отвалил от бордюра и скрылся в переулке. «Вот кто может рассказать мне, что происходит», – подумал молодой человек в адрес пожилой леди.

– Извините меня! – окликнул он ее. – Не могли бы вы, пока мы идем, кое-что мне пояснить?

– Пояснить? Что же?

– Вы знаете – вы только не смейтесь, я вас не разыгрываю, – но у меня случай амнезии, довольно редкий. – Бабуля заинтересованно слушала. – Я ровным счетом ничего не помню из того, что происходило в мире в последние пятнадцать лет. Прямо-таки ничегошеньки. Поэтому хочу спросить: что случилось? Что творится? Со страной и людьми? Почему так мало людей на улицах? И машин? И бензоколонки закрыты? И нефть такая дешевая?

– Да ты хохмишь! – недоверчиво глянула старушка. – Косишь под придурочного?

Косишь и хохмишь как-то выпадали из традиционного старушечьего лексикона, но потом Алексей прикинул, что пожилой леди на вид, верно, лет восемьдесят – восемьдесят пять. Стало быть, она – тысяча девятьсот пятидесятого – пятьдесят пятого года рождения, поэтому словечки как раз звучали из ее поколения.

– Ни разу не вру.

– Во всем виноват Трамп, – убежденно и эпически молвила женщина. – Как он сказал, гад, в восемнадцатом году: «Мы эту Россию проучим», – так оно и вышло. Правильно его пристрелили.

– Пристрелили?! Кто?

– Один чернокожий фанатик-демократ. Его судили, да оправдали потом.

– А что же Трамп нам сделал?

– Договорился с империалистической кликой, олигархами, – стала шпарить, как по писаному, бабуля, – что они свои разработки возобновляемых источников энергии перестанут под спудом держать, а откроют и начнут ими широко пользоваться. Так оно и вышло. Машины стали на водороде ездить да на электричестве. Электростанций понастроили ветряных да солнечных. Вот нефть и рухнула. Все специально, чтобы нам, России, досадить.

– А почему в Москве машины-то не ездят? Нефти в стране полно – значит, бензину должно быть дешевого – хоть залейся.

– Э, неправильно это. Нам Киселев все объяснил…

– Он живой еще?!

– А что с ним будет? Киселев, – проговорила старушка с придыханием, – это наш министр культуры и энергетики.

– Какой кошмар, – проговорил Алексей, спохватился и добавил: – То есть я рад за него и за всех нас.

– Короче говоря, – продолжила вещать леди, – невыгодно стало нефтюшку нашу российскую в стране перерабатывать. Нефтяные компании разорились. Один магнат – такой, широкомордый – сам застрелился. Другого, толстенького, за долги пришили. В общем, бензина теперь в стране больше нету. Кто богатый – на водороде ездит. Но богатые у нас, как обычно, наперечет… – И она меленько рассмеялась.

– А почему народу в Москве так мало?

– А потому и мало. Что тут делать-то теперь? Денег нет, налогов нет. Еле на пенсии наскребают. Все подались в деревню, на природу. Картошку растят, курей заводят, кроликов. Кто помоложе, коров, бычков выращивают. Маслодельни, сыродельни всякие организуют.

– А что с памятником покорителям космоса случилось? И с Останкинской башней? И с «Рабочим и колхозницей»?

– Подвальные озоруют.

– Какие «подвальные»?

– Позиционеры. Террористы. Которые хотят нашего великого президента скинуть.

Тем временем они дошли по пустынной улице до городской площади. Ее зрелище реально впечатляло. Вся она оказалась окружена по периметру железными полицейскими барьерами, просветы в которых охраняли фигуристые бойцы нацгвардии в бронежилетах, касках и с электрошокерами на поясе. Несмотря на это, внутри, за загородками, вся площадь была переполнена народом. Тысяч пять, а то и десять здесь собралось. Люди стояли группами, поодиночке, переходили с места на место. В центре, словно на каком-нибудь майдане, зеленело штук семь больших армейских палаток и дымила полевая кухня. На краю площади возвышался целый строй синеньких пластиковых туалетов.

Бабулька с сиреневыми букольками воткнулась в нац-гвардейца рядом с оградкой и стала умолять его пропустить на площадь – а тот лишь повторял, довольно ласково: «Здесь вход закрыт».

– Где ж он открыт? – вскричала пожилая леди.

– Попробуйте с противоположного конца площади.

Старушка бодро бросилась обходить, но Алексей откуда-то понимал, что это все туфта, ни там, ни где-нибудь еще даму не пропустят. А вот он почему-то может пройти. И когда пожилая леди удалилась от него на достаточное расстояние (жаль было огорчать ее), Данилов подошел к тому же гвардейцу и тихо сказал:

– Моя фамилия Данилов. Я есть в списке.

Гвардеец немедленно связался с кем-то по рации – отвернувшись и произнося слова так тихо, что Алексей ничего не понял, а потом отодвинул свое огромное бронированное тело: «Можете пройти».

Многочисленная толпа, собравшаяся на площади, тяготела к административному зданию, стоявшему на ее краю. В ту сторону она как-то густела, плотнела – да и вообще народ чаще обращался туда взглядами, будто бы ждал чего-то. Некогда в здании, возможно, заседала власть: конструктивистский стиль, три этажа, башенка с часами, длинный балкон. «Не на этом ли балконе, – мелькнуло в голове у Данилова, – происходило действо, что описали в радиопередаче? Раздача еды и исцеление страждущих?» Он пробирался сквозь толпу в сторону здания. Миновал две полевые кухни, оттуда несло гречневой кашей, и люди отходили с плошками, переполненными едой.

Встретилась еще одна цепь из загородок, охраняемая гвардейцами. Повторился тот же диалог: Алексей уверил, что состоит в неких списках – и его пропустили.

Наконец он достиг подъезда здания – его сторожили не только бойцы, но и пара человек в штатском, у которых, однако, на боку болтались автоматы Калашникова. В ответ на фамилию Данилова в их руках явились пресловутые списки, по которым один из вооруженных штатских помусолил пальцем, нашел искомое и мотнул вовнутрь стволом автомата: «Пройдите».

Внутри складывалось впечатление, что здание недавно захвачено и используется явно не по назначению. Что-то вроде революционного Смольного.

То и дело проходят деловитые штатские люди – но многие из них с огнестрельным оружием, кто-то тащит под мышкой партию листовок, в кабинете, куда случайно распахивается дверь, идет совещание, и оттуда вдруг доносится обрывок фразы: «…Вопрос не в том, когда мы выступим на Москву, а…» – но дверь на самом интересном месте захлопывают.

Провожатый довольно споро ведет Данилова по коридорам – Алексей едва за ним поспевает. Наконец они достигают некой приемной. Там сидит довольно строгая тетя в роли секретарши – руки на клавиатуре ноутбука, – а также двое охранников в штатском с автоматами.