Божьи люди. Мои духовные встречи - Митрополит (Федченков) Вениамин - Страница 40

Л.А. Бруни

Скит. "Хибарки" старцев

Михаил Чехов в роли Гамлета

Н.А.Павлович на могилке о. Нектария в Холмищах (вторая половина 1960-х годов)

Рассказы об отце Нектарии^[163]

Рассказ Ириши

Когда я жила в Шамордине, к батюшке Нектарию я не ходила, а обращалась к нашему духовнику о. Мелетию. А потом я уехала домой в Гомель и там чуть замуж не вышла за оптинского же монаха манатейного, Мельхиседека.

Венчаться мы решили в церкви, монашество наше скрыв, и торопились со свадьбой — до поста недели две оставалось. Только тут вздумала я, что обязательно мне нужно получить от старца — батюшки Нектария — благословение на венец.

Надела я плюшевую шубу, красным платком повязалась, поехала в Оптину и заявилась в хибарку. Думаю: вот на общем благословении я попрошу — благословите мне замуж, а батюшка не разберется, кто я, и скажет “Бог благословит”, и я благословение хоть обманом, да получу.

А вышло-то не так.

Как я батюшке ни скажу “благословите меня замуж”, он отвернется и промолчит.

Наконец, о. Севастьян (келейник)^[164] проводил меня к батюшке в приемную, а батюшка меня встречает: “Зачем ты, шамординская монашка, пришла ко мне?”

Я так и обомлела. Ведь он меня раньше никогда не видал, да тут я еще в мирском платье.

Я говорю: “Батюшка, я к вам исповедоваться”.

“Нет, нет! Ты иди к отцу Анатолию^[165], он духовник шамординский, а мне вас запрещено принимать”.

А я опять прошу “Батюшка, если вы меня исповедовать не возьмете, я прямо домой уеду такой же, какой к вам пришла”.

Тогда он надел поручи и согласился. Я исповедуюсь, а потом сразу говорю: “А я за вашего Мельхиседека замуж собралась”.

Батюшка так и остановился, а потом дверь на крючок запер и меня подвел к иконам. Я испугалась.

“Вот что, друг мой, или ты обещайся эту мысль бросить, или я должен тебя сразу от Церкви отлучить. Вот выбирай!” — такой строгий стал.

Я плачу, прошу, чтоб меня от Церкви не отлучать.

Тогда он велел мне переехать в Оптину к сестре — сестра у меня здесь жила в сиделках, — и сестру велел к нему привести, а потом уже при ней сказал мне: “Приезжай сюда жить, а не то сама на себя пеняй! Я тебе при свидетелях говорю”.

И три раза повторил это.

* * *

Переехала я в Оптину, а Мельхиседек стал мне письма писать.

Батюшка велел все письма, что я вообще получала, сначала приносить ему, а уж потом распечатывать. Письма, что ко мне от других писались, он, бывало, перекрестит и сразу отдаст мне читать, а Мельхиседековы положит к себе в карман и носит недели по три.

Потом примет меня и скажет: “А мы-то с тобой еще письма не прочитали. Ну, читай!”

А я начну читать и ничего разобрать не могу. Все у меня в глазах мелькает, строчки сливаются.

Так я и не знаю, что он там писал.

* * *

Потом мама моя на Рождество за мной приехала, — домой увезти меня, а Мельхиседек 75 миллионов дал на дорогу.

Я прихожу к батюшке, рассказываю и домой прошусь, а он мне в ответ: “На все четыре стороны”, — и ушел к себе в келью. Я ждала его, ждала — а он не выходит. Ушла я домой, а после повечерия опять прошусь к нему, а он не принимает: “Я ей все сказал”.

Наконец, упросили его, принял он меня и маму велел позвать, а как вошла она, так строго на нее напал: “Ты зачем сюда? Молиться или людей из монастыря выманивать? Вот поговей у нас, да и уезжай домой, а дочка теперь не твоя, а Божья”.

Мама моя смирилась и стала сама меня оставлять в монастыре.

Так я домой и не уехала.

* * *

Страхования у меня начались — батюшка мне велел читать молитву: “Господи, от страха вражьего изми душу мою”, а потом велел каждый день в три часа дня читать три раза “Богородицу”, а потом “Господи, помилуй” и “Боже, милостив буди мне, грешной”.

* * *

Когда батюшку арестовали и посадили в больнице, сестра моя пробралась к нему и спросила, как нам дальше жить, к кому обращаться.

Он ее направил к о. Никону и сказал: “Тебя в Оптину Божий Промысл привел, а Ириша пусть домой едет — она здесь по недоразумению”.

А я все-таки сама захотела спросить о себе и тоже пробралась к батюшке, и он мне сказал: “Ты к о. Никону^[166] обращайся, сначала лично, а потом будешь письменно”.

А я тогда батюшки Никона не знала совсем и боялась.

Стала я спорить с батюшкой: “Я лучше буду относиться к о. Мелетию, прежнему моему духовнику!” А батюшка мне: “Нет на это моего благословения. Относись к о. Никону”.

Так и перешла я к о. Никону и очень была довольна.

Потом я пошла к батюшке в Холмици, прошу у него наставления, а он говорит:”Кто у тебя духовник?”

— Отец Никон.

— Нет! Нет у тебя духовника.

Я смутилась. Отец Никон тогда еще в Козельске жил.

Потом батюшка открывает книгу Иоанна Златоуста и говорит: “Видишь, как Олимпиада скорбела, когда учитель ее на корабле в ссылку пошел. А Златоуст-то как страдал. Там, в ссылке, климат был неподходящий, вот и болел он лихорадкой и другими болезнями”.

А я говорю: “Батюшка, к чему вы мне эту книжку показываете? Я и дома прочесть ее могу. Вы мне лучше скажите что-нибудь”.

А батюшка все свое продолжает.

Тут Мария (монашка, жившая у батюшки) вошла, требует, чтобы мы уходили, — батюшка нас и отправил и велел идти на Ивановку, 15 верст лесом, а дело было к вечеру. Мы послушались, пошли, а навстречу нам едут о. Никон с о. Геронтием^[167], расспросили нас и повернули нас в Холмищи. Там мы и заночевали.

О. Никон говорит: “Похоже, что батюшка мне ссылку предсказывает. Вот я сам спрошу у него”.

Пришел к батюшке и говорит: “Почему вы мне ничего о ссылке не говорите, а моих духовных чад смущаете?”

А батюшка в ответ ему: “Прости, отец Никон. Это я испытывал любовь к тебе твоих чад духовных. Это я пошутил”. И вытащил ватную скуфью с наушниками, взял у о. Никона его летнюю, а эту — теплую — надел ему на голову.

О. Никона выслали на Север (Соловки, потом Пинега) в день Иоанна Златоуста.

* * *

О Насте, сестре моей.

Бывало, на общем благословении возьмет батюшка ее за руку и скажет: “Вот, почтенные посетители, представляю вам эту девицу. Она сюда прислана Промыслом Божиим. Она — херувим”.

Рассказывает Феничка^[168]

Мой духовный отец о. Павел посоветовал мне обратиться к Оптинским старцам за разрешением моих некоторых вопросов. По его слову я поехала в Оптину, не зная даже, в чем состоит старческое руководство.

Сначала я попала к батюшке Анатолию, а через несколько дней — к батюшке Нектарию. Он мне дает книгу Брянчанинова — об умной молитве, написанную литературным, а не специфически монашеским языком.

Я читаю и думаю: как они здесь читают такие книги! Ведь такой язык для них страшно труден и непонятен.

На мои помыслы батюшка отвечает тончайшей улыбкой:

— Конечно, мы малограмотны и таких книг читать не можем — то ведь для таких образованных барышень^[169] как ты, написано.

Тут я не выдержала, бросила книгу и упала перед ним на колени.

* * *

Потом я еще два раза приезжала в Оптину, к старцам ходила, но спрашивать их стеснялась, и поэтому я от них никакого указания и не получала.