Северное буги - Пушкарев Яков - Страница 13

Метель, вьюга, буран, пурга — синонимы, но, возможно, метеорологи рассмеются мне в лицо и смогут подробно разъяснить, чем одно отличается от другого. Я не знаю. Мне кажется, то, что было в те дни за окнами, за дверью, за стенами этого небольшого замка, было концентрацией всех этих явлений. Непогода держалась пять долгих, растянувшихся на вялые мгновения дней. Пять дней мы не выходили за порог, не было связи, не было зоны покрытия сети. Наступало утро без солнца, и сразу приходили сумерки, но и они длились недолго и превращались в унылую бессонную ночь. Мы оказались в ловушке, как в остросюжетном детективе, в котором в конце концов кто-нибудь кого-нибудь должен был бы убить или где мог бы разразиться скандал.

Возможно, что-нибудь подобное и произошло бы, если бы у нас не было столько спиртного.

Все пять дней мы пили. Власенко, Краснов и я поначалу составили алкогольный костяк. В общем, была обычная, в меру приличная, хотя и несколько затянувшаяся, попойка. Но через пару дней я перешел на пиво, вся эта феерия словно потеряла для меня цвет, превратившись в то, что называют ожиданием. Пять дней были похожи, словно выстроенные в затылок друг другу дни сурка, с той лишь разницей, что главных героев было гораздо больше, а вариантов для времяпрепровождения на порядок меньше. Уже третий день пьянства подкосил самых стойких. По замку бродили пахнущие перегаром, перепутавшие день с ночью привидения. Меня спасло благоразумие, я вовремя перешел на пиво. Как-то на несколько часов мы потеряли нашего унтер-офицера. Оказывается, он не соразмерил количество спиртного и уснул за диваном в холле. По просьбе его жены я отнес его в их спальню. Я отнес и положил его на кровать, ей было неловко за мужа. В проеме двери возникла эта двусмысленная пауза, которая кто знает, как могла повернуть всю нашу дальнейшую жизнь. В ее глазах я прочитал: «Тебе решать, как нам быть». В день моего приезда я бы все отдал за эту двусмысленность, за возможность последнего хода, за реванш (уж насколько я не люблю это слово). Так же взглядом я ей ответил: «Уже поздно, слишком поздно, это ни к чему не приведет». Вслух я сказал:

— Надюш, поставь ему тазик, тут все-таки ковры.

Она прикрыла за мной дверь.

В одной книжке по буддизму я прочитал замечательную сентенцию и при подходящем случае, бывает, цитирую ее. Не то чтобы я был буддистом или был склонен ко всем этим восточным умствованиям, но тем не менее эта сентенция, на мой взгляд, очень хорошо отражает особенность отдельных моментов жизни. Так вот, согласно этой сентенции, человеческое «я» — это всего лишь вращающаяся дверь между внутренним и внешним миром, но только если говорить о мире в целом, то это «я» — лишнее, оно всего лишь некий механизм, мешающий циркуляции мира в себе.

Относительно тех пяти дней я бы сказал, что, несмотря на стены дома, на его окна и двери, это сумеречное, полуобморочное состояние проникло в каждый закоулок дома, превратив его в нечто бездушное, безрадостное, и даже новогодняя елка казалась пустой декорацией этого серого состояния. Да и наши отдельные «я» словно притаились, боясь обнаружить свою истинную сущность. Несмотря на то что мы еще собирались вместе на обеды и ужины, выпивали, смеялись, казалось, в наших глазах таяло что-то очень важное. Все большее время мы проводили в своих комнатах. Чтобы хоть как-то прогнать невыносимое состояние ожидания, уныние, сжечь это тусклое время, мы занимались любовью, тащили в свои комнаты шоколад, смотрели на огонь в камине и на летающих китайцев — мастеров кунгфу (это был единственный видеодиск), пили кофе, ходили в сауну.

За период нашего заточения я провел в кровати больше времени, чем, кажется, за последний год. Я уже привык к кофе и сандвичам в постель, к душу и сексу в душе, к сексу в кровати, в кресле, на трюмо, на столе, у стены, у окна. За это время Вика стала совершенно естественной частью моего бытия, и, казалось, вычеркни я ее из жизни — и мир потеряет свою целостность. Я изучил ее тело от корней волос до кончиков пальцев, по памяти я могу нарисовать карту ее родинок и повторить линии ее рук, я знаю, что больше всего она любит, когда мужчина сверху и когда быстро, и в это время ее целуют в шею или держат в ладонях ее лицо. Она краснеет при разговоре об оральном сексе. Она целует только до линии чуть ниже пупка, но позволяет, когда ее целуют ниже. Ей щекотно под мышками и когда пальцами проводишь по щиколоткам. Она оставляет тонкую полоску, когда бреет лобок. Она бреет ноги только до колена, выше у нее легкий пушок, и его брить ни к чему, он сексуален. Когда глубоко, ей больно. Зайдя в туалет, она сначала включает воду. Она любит белое постельное белье с вышивкой. Нижнее белье тоже белое и с вышивкой. Любит, когда во время секса с нее не снимают белье, а отодвигают трусики и покусывают через бюстгальтер. Не любит презервативы, тем более с запахом. Не любит смотреть порнографию, но любит читать о сексе. Никто на свете ее не убедит, что у нее нет целлюлита. Делает вид, что недовольна своими бедрами и любит, когда ее убеждают в том, что бедра у нее очень и даже очень хороши. Знает несколько сексуальных слов по-испански. Считает, что, играя в дурака на раздевание, может обыграть любого. Сердится, когда проигрывает в карты на раздевание пять раз кряду. Возбуждается, когда ее тело смазывают гелем для массажа. Не любит говорить о личной жизни. Любит с мужского тела есть мороженое. Сливы ей напоминают головки мужских членов, стесняется покупать сливы, хотя знает, что это глупости, очень любит эти самые сливы и ненавидит свой маленький бзик. Ест их с закрытыми глазами. Считает свою грудь очень сексуальной. Не из-за третьего размера, а из-за родинок. Любит смотреть во время секса в зеркало. Ей нравится, как движется мужчина. Меня считает привлекательным, но мне надо качать пресс, «а то что это такое, а?» — «это — холодный бетон», — отвечал я. Во время оргазма хватает ртом воздух, как рыбка, и не кричит. По гороскопу тоже Рыба. Ей нравится, когда мы лежим вместе и перечитываем эротические места где ОН… а ОНА… и так далее. Ей нравится рассказывать о своем детстве. Мне нравилось это слушать. Я лежал, смотрел в потолок или на нее, слушал, слушал и то думал о своем, то ловил какое-нибудь ее слово и переспрашивал или смеялся, услышав, как ОН, а вот ОНА…

— А вот-вот, — говорила она, ища нужную страницу, — ага, здесь «…когда лифт тронулся, ОНА опустилась перед ним на колени. 20-й. Сквозь белое тугое полотно его брюк чувствовалось, как напряжен его инструмент. ОНА на секунду прижалась к низу его живота, а он запустил руки в ее горячие волосы. 19-й. Одним движением она освободила его твердую плоть из тесных объятий брюк и тут же проглотила своим теплым и влажным ртом. ОН сильней обхватил ее голову и застонал от удовольствия. 17-й. Купая его головку в своих губах, ОНА чувствовала, как ОН непроизвольно то напрягает, то расслабляет свой пресс. 12-й. Мелкие поцелуи покрыли его твердый орган. 11-й. Обхватив ЕЕ голову, ОН глубоко вошел, так что у НЕЕ сперло дыхание. Дав ей вздохнуть, он стал входить нежнее, не так глубоко, лишь помогая ЕЙ доставить наивысшее наслаждение. 10-й, 9-й, 8-й, 7-й, 6-й. ОНИ уже были похожи на один целостный механизм. ОНА закрыла глаза, стала своими губами, языком, нёбом… 5-й, 4-й, 3-й, 2-й. ОН вдруг остановился, дав ей понять, что ЭТО произойдет сейчас. ОНА сильней обхватила губами и почувствовала, как вся она наполняется его горячим любовным соком… 1-й. Когда двери лифта открылись, ОНИ, улыбаясь, вышли. В лифт зашло несколько человек…»

— Подожди, там прямо так и написано — «любовным соком»? — ироническим тоном спрашивал я.

— Да. Тебе не нравится?

— Нет, почему же, нормально. Только вряд ли мужчина, если он не гей, так бы назвал сперму. Я даже сначала и не понял.

— Да все ты понял, просто издеваешься! — смеялась она.

— Ну, чуть-чуть.

— А знаешь, я, когда маленькой была, очень любила сгущенное молоко, а теперь совсем не могу его есть, очень уж оно похоже на «любовный сок».