Иномирянка для министра (СИ) - Замосковная Анна - Страница 54

Она останется здесь и умрёт.

Сквозь гул в ушах послышался бодрый ответ Лавентина:

— Магоеду нужен прямой контакт, а корней в колодце не было. Корни опутали Какики потому, что его кровь приобрела структуру, схожую со структурой источника. Иначе целью они бы его не восприняли.

А ещё могут взбеситься ящеры. Сбить Лену, укусить, затоптать…

— Ты успел исследовать осколки источника? — спросил император.

— Нет.

Это ведь случиться не сразу. Сначала Лена станет моей женой в полном смысле этого слова. Мы будем спать вместе, она будет совсем моя, такая нежная и ласковая… А может она возненавидит меня за то, что я её убиваю? Может, она не выдержит ожидания? Ожидание смерти страшнее самой смерти…

— Тогда откуда уверенность, что кровь стала именно такой структуры? — прогудел вопрос императора.

Возненавидит, если я приведу в дом другую жену. Но самое страшное — она просто умрёт. Мы все умрём, но она — очень скоро. У меня ведь много врагов, любой из них может попытаться достать меня через неё.

Лавентин отозвался:

— Да я как-то от своего источника кусочек отколол посмотреть.

Лена просто умрёт.

Это невыносимо!

Но есть способ её спасти: это же моё проклятие. Умру я — не станет и его.

Я выпил вино, которого оказалось удручающе мало. Меня снова мутило. Хотелось выцарапать из груди леденеющее сердце.

1…4

СЛЕД.ЧАСТЬ

— Лавентин, — пророкотал император, поднимаясь из кресла. — Чтобы больше никогда ни разу ты даже не думал что-нибудь такое сотворить. Ты чем думал?!

— Интересно было.

Лавентину всё интересно.

— Интересно ему! — Император швырнул ручку на стол. — Ты весь род мог, ты… — Тяжело дышащий император опасно багровел. — У тебя никаких понятий, никакой ответственности, ты!.. — Он схватился за сердце. — Вон! С глаз моих вон.

Я бросился к нему. Лавентин потащил жену к двери, на ходу обещая вызвать врача.

— Источник! От источника кусочек отколол! Да… это… — причитал задыхавшийся император.

У меня не было слов. И возмущённые возгласы императора я едва слышал, поглощённый внезапной мыслью о том, что единственным способом спасти Лену может оказаться моя смерть.

Тосковать и трепетно ждать встречи я разучилась ещё в средней школе, когда отец за полгода не удосужился ни разу меня навестить, хотя обещал забирать к себе на выходные, а потом через выходные. С тех пор ожидание стало механическим процессом, задействовавшим эмоции только в одном случае — если из-за чьего-то опоздания рисковала опоздать я.

Я забыла, каково это — изнывать от нетерпения, волноваться, трепетать в предвкушении момента, когда ожидание наконец закончится облегчением, счастьем.

Тем приятнее и беспокойнее было ждать Раввера, ведь я знала, что помимо тысяч роковых случайностей его могут подстерегать враги.

«Он говорил, что будет поздно», — напоминала себе, расхаживая по просторной комнате с видом на нарисованные виноградники.

«Надо поспать», — думала, забираясь в огромную кровать.

А беспокойство росло.

— Пока ваш браслет цельный — с хозяином всё в порядке, — сказала из стены Саранда.

И теперь, расхаживая по комнате или лёжа в постели, я постоянно трогала браслет, проверяла все плетения — целые, гладкие. А усталость придавливала к постели, одолевала…

В полуспящем разуме тревожные мысли о безопасности Раввера вставали чёрными тенями, всплывали сумрачными образами: Раввер наливал в стакан воду из графина, пил, бледнел и с остановившимся взглядом и синеющими губами падал на пол. Вскрикивая, я просыпалась, лихорадочно проверяла браслет, без сил падала на подушку, и в сумрачном мире снов начинался очередной кошмар: Раввер выходил из дома, и меткий выстрел прошивал его грудь, алая кровь растекалась по дорожке. Беззвучный крик рвался из груди, выбрасывая меня в реальность. Я опять падала в забытье, где Раввера травили, перерезали ему горло, били камнем по затылку, стреляли, взрывали.

На грани сна и бодрствования меня лихорадило от ужаса, тело казалось слишком тяжёлым, словно, это я отравлена, убита, попала в ловушку, и выхода нет…

***

Показывать Лавентину спрятанные в кристаллах трупы я сначала не собирался, но не выдержал — требовалось с кем-то поделиться, посоветоваться, а император…

Он злился на Лавентина и моё упрямство («Я же о вас беспокоюсь, — жаловался император, хлебая разбавленные в воде сердечные капли. — А вы ведёте себя, как дети, упрямитесь. Не понимаете, что для вас хорошо»), последнее время в нём слишком часто брала верх старческая ворчливость. Он бы меня не понял.

Глядя, как Лавентин осматривает осколки источника магии рода Какики и скрытый в нём труп, я хотел одного — напиться. До потери сознания, только бы не думать об этом, об угрозе Лене, о предложении императора, о том, что мне, возможно, придётся умереть. И я совсем не уверен, что способен уйти из жизни сам.

Но если Лавентин не найдёт иного способа спасти Лену, останется только этот. Я потёр лицо руками.

И ещё плохо, что Лавентин узнал о тайном убежище. Он не осудит, но я чувствовал себя крайне неловко от осознания, что ему известен этот мой странный, даже неприличный секрет: где это видано, чтобы главы рода себе норы под землёй рыли?

Всё шло наперекос. Моя жизнь резко перевернулась и помчалась неведомо куда.

Лавентин застыл над обломками. Для него всё это — просто любопытное исследование. И с женой своей он волен куда угодно ходить, на крыльце с ней чуть не в обнимку стоять, остаться с ней, если пожелает. Всё ему простится. Счастливчик…

Подойдя ближе, я тоже уставился на мумию, но думал о Лавентине: ему всегда всё было позволено, и теперь он без страха переступал любое ограничение, ведь на нём не лежала огромная ответственность, он мог позволить себе так много… Изгоняя эти мысли, я смотрел на сморщенные, искажённые останки, вплавленные в теоретически неразрушимый кристалл. Что это такое? Кто? Это иссушённое тело невероятно… пугало. Казалось, чем больше смотрел, тем сильнее меня затягивало в какой-то неведомый омут.

Нужно разорвать эту связь.

Я потянулся за простынёй. Пальцы подрагивали от напряжения. Пить хотелось неимоверно. Стал раскладывать ткань, Лавентин подхватил её, помог накрыть тело. Белое полотно охватило мощи, топорщилось углами осколков.