Казаки. Между Гитлером и Сталиным
(Крестовый поход против большевизма ) - Крикунов Петр - Страница 23

Казаки-самостийники также не остались в стороне от очередного приступа всеобщего поклонения немецким освободителям. Руководители КНОД распространяли среди своих станичников официальные приказы и пропагандистские прокламации, в которых возносили до небес героическую германскую армию и предсказывали скорое возвращение в родные края. После долгой работы был, наконец, закончен и утвержден официальный статут Казачьего национально-освободительного движения, который, по мысли создателей, должен был помочь простым казакам окончательно убедиться в том, что именно казачье национальное движение — это тот путь, который ведет их на родину Основными положениями этого чрезвычайно любопытного документа были 4 пункта: 1. Непримиримая борьба с советской властью, коммунизмом, еврейством и масонством. 2. Освобождение Казачьих Земель из-под власти СССР и его возможных наследников. 3. Образование на землях Европейского казачества единого самостоятельного государства — Казакии. 4. Объединение казаков, калмыков, горцев и других коренных жителей Казачьих Земель на основах верности своей казачьей родине и здоровых начал казачьего национализма[135] (полностью текст статута см. в Приложении 1.5).

В журнале «Казачий вестник» была развернута оживленная дискуссия о том, кто же должен возглавить казачество по возвращении в родные края (она, правда, больше походила на очередную кампанию по дискредитации старых атаманов). «Чем ближе родина, — писал казак-националист М. Карпов в статье „Вооруженные и наготове“, — тем острее напряженность, тем труднее и мучительнее ожидание. А добывание нашего государства и устроение его равноправным и свободным сочленом в семье народов новой, очищенной от московского богоискательства и дьяволонаходительства, Европы зависит только от выдержки и здорового, не проржавевшего от большевистской пропаганды или эмигрантской грызни, мышления и мироощущения, зависит от того инстинкта, который вывел подсоветских казаков из липких жидовских тенет, а казачью эмиграцию из душных и затхлых прихожих русских политических организаций — и привел их к КНД. То есть вывел к работе и стройке из ужаса советской обезлички и духовной разрухи, а эмигрантов — из небытия мечтаний, неумеренных честолюбий, раскольничьих споров и безудержной болтовни»[136]. Придя в очередной раз к выводу, что «русские эмигранты на 90 % стали красными… и видят в Сталине объединителя земель русских и их защитника»[137], самостийники заклеймили старых атаманов как предателей и призвали всех казаков верить только «здоровой части казачества», то есть лидерам КНОД.

Помимо этого, в прессе ряда европейских стран с подачи Василия Глазкова началась целая кампания по «продвижению» казачьего народа и восхвалению «великого благодетеля Адольфа Гитлера». Так, например, 27 июля 1942 года в одной из центральных болгарских газет появилась довольно обширная статья, посвященная освобождению немецкой армией донской столицы — города Новочеркасска. «Большевики сняли, — писал руководитель КНОД, — золотой купол казацкой святыни, который по своей красоте третий в Российской империи после Исаакиевского собора и храма Христа Спасителя, а сам храм превратили в склад. До большевистского нашествия в городе жило 135 тысяч жителей и ни одного еврея… За освобождение города Новочеркасска казачество навсегда признательно Гитлеру!»[138] Однако на этот раз самостийники не ограничились критикой, как всегда громкой и скандальной, но абсолютно не имеющей никакого отношения к реальности. На Северный Кавказ был послан специальный военный корреспондент — казак Ростислав Павлович Алидзаев. На протяжении долгого времени он писал большие отчеты о жизни на оккупированных территориях, которые публиковались в журнале «Казачий вестник». Ему удалось наладить довольно разветвленную корреспондентскую сеть, а также организовать доставку в ряд крупных городов журнала казаков-националистов. «Из Новочеркасска и Ростова, — написал он в одном из писем Василию Глазкову, — сообщают наши корреспонденты, что там „Казачий вестник“ расклеивается на главных площадях для более широкого ознакомления с ним казачьего населения, которое в тысячах толпится около „Казачьего вестника“ и с жадностью читает его строки»[139].

Даже генерал П.Н. Краснов, казалось бы, совсем утративший надежду на счастливое разрешение казачьих судеб, попав под влияние «победных» газетных репортажей о налаживании мирной жизни на оккупированных казачьих землях, писал 20 июля 1942 года атаману Е.И. Балабину: «…нужно уже думать о крупной переброске знающих и любящих Дон и Россию людей туда для службы с немцами и под немцами, а людей этих-то и нет». Также в эти дни его чрезвычайно заботила судьба казачьего эмигрантского музея, который, по его мнению, должен был как можно скорее «возвратиться на свое место в Новочеркасск»[140].

Однако время шло, на Дону, Кубани и Тереке понемногу начало налаживаться какое-то подобие «мирной» жизни, прошли выборы станичных и кое-где окружных атаманов, начали активно формироваться казачьи части из населения оккупированных казачьих территорий, а отношение немецкого руководства к казачьей эмиграции оставалось по-прежнему презрительно холодным. Немцы предпочитали сотрудничать с «подсоветскими» казачьими лидерами, разбивая тем самым все мечты эмигрантских атаманов о том, что именно им будет поручено заново строить казачью жизнь на родине. «Пока так же, как и повсюду, — писал П.Н. Краснов Е.И. Балабину 7 августа 1942 года, — немцы в занятых областях России стараются обходиться местными силами без эмиграции, питая к последней, и может быть основательно, недоверие. Эмиграция раскололась на толки и ориентации, а немцам, конечно, нужна только одна ориентация — немецкая»[141]. 12 декабря 1942 года генерал еще раз грустно подтвердил полное отсутствие у эмигрантов каких- либо перспектив. «В каждой станице для борьбы с большевиками, — сообщал он Е.И. Балабину, — организованы отдельные казачьи сотни, по всему фронту казаки военнопленные и казаки, добровольно перешедшие к немцам, организованы в полки и сотни, прекрасно вооружены и работают с немцами, вызывая их восхищение и удивление. При таких условиях естественно, что казакам эмигрантам, ничем, кроме сплетен, жалоб и кляуз, не проявившим себя, места там не будет… Эмиграция теперь или должна идти туда, или примириться с тем, что она так и останется эмиграцией или, в лучшем случае, приедет „домой“, когда ей разрешат, чтобы тихо и мирно жить на „пенсии“… Вы понимаете, что при таких обстоятельствах мне в 73 года просто смешно было бы куда-то соваться, кого-то возглавлять и путаться в дела, которые хорошо ли, худо ли, но уже идут»[142].

С 1943 года отношение немецкого руководства к казачьей эмиграции начало постепенно меняться. Связано это было с тяжелейшим положением на Восточном фронте, Сталинградской катастрофой и последовавшим отступлением немецкой армии с территории Северного Кавказа. Перед германским руководством встала проблема изыскания дополнительных резервов для продолжения борьбы. Немаловажная роль в этих планах отводилась населению оккупированных территорий и советским гражданам, оказавшимся в Германии в качестве военнопленных и «восточных рабочих» — все это требовало изменения традиционных методов нацистской политики по отношению к народам СССР. Чтобы заставить всех этих людей верой и правдой служить нацистской Германии, требовалось обозначить ощутимые политические цели, заинтересовать, дать веру в то, что они воюют ради своего будущего и будущего своих детей, а не ради сохранения жизни и лишней миски супа.