Казаки. Между Гитлером и Сталиным
(Крестовый поход против большевизма ) - Крикунов Петр - Страница 47

Если бы дело касалось исключительно молока и прочих продуктов, это еще можно было стерпеть, но немцы заставляли платить за все, — даже счастливые обладатели «четвероногих друзей» вынуждены были раскошеливаться. К сентябрю 1942 года дворняжка стоила 50 рублей в месяц (примерно 5 рейхсмарок), а породистая собака в два раза дороже[258]. Кроме того, казаков сильно раздражали различного рода приказы и постановления, которые ущемляли их человеческое достоинство и природную гордость. В некоторых городах, например в Майкопе, для передвижения по городу было необходимо иметь на правом рукаве белую повязку с черной полосой посередине, при этом в город без особого разрешения можно было попасть исключительно до 19.00[259]. На всей территории Краснодарского края местные власти без оформления соответствующих документов запрещали ловить рыбу и рубить плодовые деревья. Населению строжайшим образом воспрещалась охота, а за самогоноварение налагался штраф в размере от 3 до 5 тысяч рублей. Но все же особое недовольство у казаков вызвал запрет немецких властей на роспуск колхозов. Тем более что многие из тех, кто проявил инициативу и самовольно распустил ненавистные образования, были строго наказаны: вплоть до порки, арестов и даже расстрелов.

Политика восточного министерства в аграрной области на оккупированных территориях была сложной и во многом непоследовательной. Так, в 1941 году в целях захвата богатого колхозного урожая немецкие оккупационные власти, несмотря на все свои обещания, полностью сохранили принцип коллективного труда и не предпринимали даже малейших попыток изменить существующий строй. Военные комендатуры повсеместно издавали приказы: «Уборку и обмолот хлебов производить существующим до сего времени порядком, т. е. коллективно»[260].

15 февраля 1942 года Альфред Розенберг подписал документ под названием «Новый аграрный порядок», в котором предусматривалось преобразование всех колхозов в общинные хозяйства, подчиняющиеся немецкой администрации, совхозы переименовывались в государственные имения, а МТС — в сельскохозяйственные опорные пункты. Суть этого закона сводилась к следующему: отменялись все законы и декреты советского правительства, касающиеся коллективных хозяйств; земля переходила в ведение германского сельскохозяйственного ведомства и должна была обрабатываться крестьянскими общинами под руководством управляющих. То есть даже те отдельные «правильные» крестьяне, которые уже получили для индивидуального пользования бывшую колхозную землю (в некоторых местах особо отличившихся поощряли небольшими земельными наделами), разделенную на полосы, обязаны были объединяться в товарищества по обработке земли, а по сути — в те же коллективные хозяйства. Единственным (и весьма сомнительным) преимуществом этой системы землепользования перед советской было то, что крестьянин мог иметь небольшой приусадебный участок, официально не облагаемый налогами (военные реквизиции не в счет), и держать некоторое количество скота. И лишь в далекой перспективе планировалось создание сельскохозяйственных кооперативов, представляющих собой объединения индивидуальных хозяйств, из которых впоследствии должны были естественным путем выделиться частные единоличные хозяйства. Все это, однако, было весьма далекой перспективой.

В различных оккупированных регионах немцы пытались провести аграрную реформу по-разному. На Украине они осторожничали, так как очень боялись резкими переменами дезорганизовать производство в этом богатейшем сельскохозяйственном регионе; в Белоруссии действовали более решительно и в большинстве районов даже произвели раздел земли, однако единый принцип при этом не соблюдался. В некоторых районах крестьяне получали лишь по две десятины, а остальная земля оставалась в общинном фонде, из которого жаловали всех, кто отличился перед оккупантами. В большинстве же районов России нововведения чаще всего ограничивались тем, что немного увеличивались приусадебные участки, но сохранялись колхозные структуры. Администрация неслучайно стремилась сохранить колхозы, изменив лишь название. Ведь она оставляла за собой право устанавливать объемы поставок сельхозпродукции, за выполнение которых община несла коллективную ответственность — это было гораздо удобнее, чем иметь дело с отдельными хозяевами.

Естественно, казаки были крайне недовольны тем, что время идет, а ничего из обещанного оккупационными властями в отношении отмены колхозного строя не происходит. А ведь сразу же после прихода немцев среди населения Ростовской области начали распространяться весьма многообещающие листовки, фотоальбомы и брошюры. 17 августа 1942 года недавно созданный отдел земледелия города Ростова опубликовал воззвание к крестьянам, произведшее фурор. «У вас не было самого главного — собственности, — говорилось в этом послании. — Ваш двор и Ваши приусадебные участки уже являются Вашей собственностью. Размеры приусадебных участков будут увеличены. Уже после окончания уборки урожая начнется выделение и закрепление приусадебных участков, и постепенно будет охвачено все крестьянское население. Главное — колхозы будут уничтожены. Постепенно в одной деревне за другой будет общинная земля предоставляться для пользования отдельным семьям»[261].

Естественно, после таких обещаний казаки со дня на день ждали окончательного упразднения колхозной системы. Но они ошибались, на большей части казачьих территорий колхозная система была полностью сохранена. Более того, на некоторых территориях она была еще и ужесточена: «Все колхозы, — описывается в партизанской разведсводке с оккупированной территории Кубани, — по приказу коменданта функционируют по прежней колхозной структуре. Для всех колхозников, рабочих и служащих обязательный выход на полевые работы, причем установлены часы работы с 6.00 до 19.00, с 19.00 до 20.00 время прихода домой. С 20.00 по всякому появившемуся в населенном пункте открывается стрельба без предупреждения. По приказу коменданта колхозники, рабочие и служащие на полевые работы обязаны являться со своими продуктами питания. В колхозе разрешено питаться за счет колхозных фондов только кукурузой, и то в минимальной норме. Каждый колхозник, рабочий и служащий, имеющие коров, обязан ежедневно сдавать на сборный пункт 2 литра молока с коровы и 5 штук яиц в неделю с каждой курицы. За несвоевременную сдачу расстрел»[262].

И лишь в некоторых местах (единичные случаи) колхозы начали ликвидироваться. В этих случаях каждый колхозник получал в личное пользование 1 гектар земли. Иногда немцы разрешали раздавать общественный скот и имущество, отобранное при коллективизации, но это делалось очень редко. Порой землю выдавали и в качестве вознаграждения за активное участие в антипартизанской борьбе. Но в целом меры, предпринимаемые немецким оккупационным режимом в отношении ликвидации колхозного хозяйства, казаки признавали недостаточными. А тут еще оккупационные газеты под рубриками с «полей страны» начали публиковать ничем не отличающиеся от советских бравурные репортажи о сельскохозяйственных победах новых старых колхозов: «Колхоз „Казак“ под руководством старосты Петрова из убранных 854 га зерновых обмолотил 785 га… Уборка подсолнуха произведена машинами на 163 га и вручную на 27 га. Выкопка картофеля закончена… Идет заготовка, отбор и засыпка семян к яровому севу»[263].

Как следствие подобной политики германских оккупационных властей, среди казаков начало резко расти недовольство новым режимом. Даже те, кто с «хлебом и солью» встречали немецких оккупантов, начали поговаривать: «лучше уж свои поработители, чем чужие». Немцы попытались было исправить положение с помощью воззвания генерала Краснова, в котором он, в частности, призывал не сопротивляться немецкой хозяйственной структуре, утверждая, что это всего лишь временное явление. Но эффект оказался обратным — обращение вызвало большое недоумение среди казачьего населения, а незыблемый прежде авторитет генерала Краснова был сильно подорван: «Я удивлен содержанию письма-воззвания ген. Краснова, — вспоминает свою реакцию П.Н. Донсков. — Ген. Краснов предлагает беспрекословно подчиняться немцам и не оказывать противодействие их хозяйственной структуре, т. е. той же колхозно-коммунальной системе, в которой наместо коммунистических руководителей сели гитлеровские партийцы. Как же может восстать казачество, почти уничтоженное Советской властью и вновь закабаленное национально и хозяйственно немцами?»[264] Не с этим ли связан существенный рост партизанского движения в это время?