Кофе в час Волка - Дмитрук Андрей Всеволодович - Страница 1

Андрей Всеволодович ДМИТРУК

КОФЕ В ЧАС ВОЛКА

Автор приносит благодарность за помощь

Анатолию Кириллову

Под утро художнику-оформителю приснился сон - один из тех поразительно счастливых снов, где сверкают улыбка и приключение. Не успеваешь проснуться, и вот уже испарились события, и остается только щемящая сладость - иной раз надолго, надолго...

Он лежал, не желая разнимать накрепко спаянные веки. Ловил последние вздохи приснившегося леса, глубину и свежесть; великий покой, подчеркнутый резким щебетом пичуг и гнусавым звоном насекомых. Скрипнули в вышине сучья, синицы обменялись короткими возгласами. И вдруг, сламывая и смешивая дрему, над самым ухом пробили главные часы страны, и вагонами покатились сообщения. Дикторов было двое - мужчина и женщина. Судя по категорически-бодрым голосам, они успели отменно выспаться.

Еще не в силах протянуть руку, чтобы выключить радио, он продолжал лежать, а на него уже наваливались все прелести ясного сознания. И прежде всего жгучее чувство стыда. Надо же так набраться, чтобы не помнить, как выпроводил "толпу", чтобы лечь спать при работающем динамике... У корня языка гнездилась ноющая боль, словно от царапины. Конечно, стакан воды он себе не поставил, и чайник пуст, и сейчас придется плестись к этому отвратительному крану, пахнувшему ржаво и затхло. А потом - обратно на диван, еще хотя бы на пару часов.

В "Последних известиях" мелькнула пауза, и он - уже вполне трезвым ухом - успел принять короткую морзянку дятла и понял, что ни гул ветвей, ни лесная шелестящая благодать не исчезли.

После крепкого массажа пальцами удалось разлепить веки. И тотчас, поймав боковым зрением яркий свет, зелень и трепет, он повернулся и вскочил так резко, что застоявшаяся кровь больно ударила изнутри в череп.

Посреди истоптанных, закапанных краской половиц лежал оазис густой зелени, выпуклый, как бок спящего медведя. Как если бы некто из вчерашней "толпы", решив подшутить над пьяненьким хозяином, ночью втихомолку вынул часть досок и на место их аккуратно погрузил вырезанную где-то на поляне шапку крылатого орляка, цветов и цепких трехлистий ежевики. Все это увенчивал куст шиповника, осыпанный алыми лакированными бусинами. Но, во-первых, велик был остров, как раз человеку лечь, раскинув руки и ноги для подобной шутки нужен грузовик и целая бригада рабочих. Во-вторых, вообще не мог существовать в Северном полушарии, ибо за окном полуподвала серел грязным снегом анемичный ранний апрель. И в-третьих и в главных - не только на островке стояло иное время года, что было с чудовищной натяжкой допустимо при наличии теплиц. Нет - кругом гудел, щебетал и похрустывал, своими вздохами тревожил застойную табачную муть незримый лес. Трава была освещена совершенно иначе, нежели хмурая комната, - щедрым полным солнцем. Остров исходил жаркими золотыми столбами, немного не достигавшими потолка. В солнечных колоннах сновали, вспыхивая, мошки, солидно перепархивал иссиня-багровый мотылек. Внезапно легкие отвесные тени, топчась и приплясывая, столкнулись над островом - и стало понятно, что лучи падают сквозь колеблемые ветром кроны.

Как положено при оглушительном впечатлении, после первой темноты в глазах и толчка во всем теле, подобного резкой остановке автомобиля, наступило равновесие. Перестроившись на новые условия игры, сознание наконец почувствовало себя дома. Уже почти спокойно ступил он на изрядно нагретый пол. Рука сама нащупала сигареты и зажигалку.

С весельем очарованного внимания присел наш герой перед островком, рядом с крайними стеблями.

Вещь была неоспорима. Нагретой землей, муравейником и грибницей пахло в комнате. Ласковое тепло прикоснулось ко лбу, голым коленям и рукам. Тепло живое и ощутимое, как огромная кошка, во всеоружии соблазнов лета, безделья и загара, особенно манящих для души, издерганной полугодичными холодами. Захотелось броситься с размаху прямо в солнечный туман, всем телом подмять папоротник.

И он чуть было не сделал это. Уже напряг мышцы ног - но внезапно заметил, как сизая струя, выпущенная после очередной затяжки, растекается по невидимой преграде. Как будто за стеклом золотился маленький рай... Вещее чутье заставило встать и отойти от греха.

Нестерпимый по контрасту, изо всех углов прыгнул на него сырой озноб. Бегом ворвавшись в первую комнату, он занял дощатый закуток - самодельную ванную - и подставил голову под кран. Фыркал, плевался, тер зубы пальцем; намазанным мятной пастой - черт унес куда-то щетку. В зеркале осмотрел разинутый рот и подъязычье - ничего, никаких повреждений. Голова опять напомнила о себе при небрежном повороте, и он дал клятву держать в мастерской анальгин.

"О чем это я думаю?!" - одернул он себя, возмутившись, будто совершил святотатство. Причесываясь и подстригая бородку все перед тем же зеркалом для бритья, представил себе Крымова - бригадира, старшего партнера по мастерской. Беспардонного Крылова, который мог явиться в любую минуту. Разумеется, не так рано, однако, безусловно, мог. То ли доделывать эскиз пенопластового фриза для Дворца культуры "Строитель", то ли с очередной подружкой, разомлевшей от его колоритного брюха и безудержного шутовства. Но Крымов ли страшнее всех? Еще не догадываясь, что за диво поселилось под его крышей, - хотя интуиция нашептывала что-то знакомое, - наш герой уже ревновал зеленую тайну, опасался санитарных комиссий, испытывающих охотничью страсть к мастерским; пожарных и милицейских чинов, тоже нередко жаловавших в гости и глубоко убежденных, что государство зря предоставляет отдельным, причем не лучшим своим гражданам некую площадь, помимо квартир.

Вообразив обморок должнострого лица, вслед за этим - волокиту письменных объяснений, дикое любопытство города и, как триумф справедливости, ледяной блеск научных приборов, - вообразив все это, он мрачно вернулся во вторую комнату. И успел заметить огромную, больше вороны, серо-коричневую птицу, скользнувшую, распластав маховые перья, над самыми головками лиловых колокольчиков. Птицу, бесшумно возникшую из ничего и исчезнувшую за краем солнечного потока.

Его словно обварило. Ноги задрожали так, что пришлось опять сесть на диван. Наконец-то он постиг свою судьбу в случае подчинения соблазнам островка - то есть чем обернулся бы желанный отдых на солнышке.

Слава богу, "Теорию относительности для миллионов" он в школьные годы штудировал; фантастику тоже пожирал, только давай... Пересеклись две независимо существующих Вселенных. Та, другая, вливается в точку пересечения звуками, запахами и ветром; зноем, уже заметно нагревшим комнату, и наивной пестротой лесных цветов. Реальность этой в с т р е ч и сложна и мало доступна рассудку. Во всяком случае, проникновение неравномерно. Возможно даже, односторонне. Если до сих пор еще мелькала шальная мысль, - а что же возникло т а м на месте подлеска, неужели кусок замызганного пола? - то теперь ее стерло новым, жутковатым пониманием. Островок странным образом существовал в о б о и х мирах, никуда не пропав из родного леса. Причем, очевидно, мастерская оставалась неощутимой о т т у д а. Птицы пролетали сквозь нее, и невидимые дебри, вероятно, расстилались там на месте города. Землянин, ступив через границу островка - если это возможно, - оказался бы среди трав и стволов, под небом иного бытия. Относительно Земли это было бы все равно, что умереть.

...Что делать дальше? Разориться на червонец-другой, заказать ребятам из выставочного цеха складную брезентовую ширму? Толку нет. Все равно солнце будет проникать о т т у д а, и скоро полуподвал накалится так, что придется работать при открытом окне. От чужих глаз никуда не денешься. Тем более что и время суток в двух мирах не совпадает - значит, станет сиять на весь двор среди ночи... Ах, черт бы тебя побрал! (Он курил машинально, чувствуя отвратительный вкус во рту). Опускай глухую штору на ночь, приходи в банную жару... Да, это сейчас жарко, а потом? Если там кончится лето? Вычерпывать ведрами ноябрьский ливень? Мерзнуть, зарабатывать воспаление легких, когда в комнате валит снег?