Клятва Тояна. Книга 1
(Царская грамота) - Заплавный Сергей Алексеевич - Страница 14

За Солью-Камской, как пообещал Куземка Куркин, и впрямь пошли голодные земли. Ямщики и скотники[27] со многих станов поубегали, мосты и отводы[28] давно не чинены, указных знаков почти нет. Извозные лошади не то что под гору, но и по чистополью едва-едва тащатся. На иных санях клади в пятнадцать и в шестнадцать пудов положены. А у Тояна самые тяжелые не более десяти.

Не стал испытывать судьбу Тоян. Подумав хорошенько, сам предложил обозным заправщикам поменять надсаженных лошадей на своих неутомимых атов, а лишние клади с казенных саней к себе взял.

— Вот это по-нашему! — одобрили его уступки служилые. — Понятливый татарин попался. С таким и кашу варить можно…

На другой день в темном заснеженном леске подстерегла обоз разбойная ватага. Высыпав из сугробов с рогатинами в руках, ринулась она на проводников с дикими воплями. Пока казаки и стрельцы отбивались у казенных возов, самые хваткие из нападавших прорвались через Тояна с его немногими людьми к испуганному табунку и ну разгонять коней в разные стороны. Кабы не подоспел вовремя казачий десяток Гриши Батошкова, кабы не сбил Куземка Куркин своим хромоногим мерином грабежного заводилу, не уцелеть табунку.

На радостях Тоян заменил коня и Куземке.

— Ну вот, — будто красная девица, зарделся тот, — Теперь мы с тобой прямые товарищи. У нас ведь как? Не изведан — друг, а изведан — два. Ты изведал меня, я изведал тебя. Были встречники, станем потаковщиками. А?

— Так, так, — заулыбался Тоян и не без труда выговорил: — Аферин[29] тебе, Кузем-Курки.

— И тебе аферин… А теперь скажи, к слову, чего это такое?

— Хо-ро-шо!

— Гляди-ко, вмиг русийскому слову обучился…

На Пелымском стане казацкие начальные люди устроили совет: какой дорогой дальше идти — ближней или дальней? Тояна тоже позвали: он теперь заметный человек в обозе, да и подорожная грамота на всех одна. Еще позвали старшего над повозчиками.

Обозный голова Поступинский доложил: по росписи надо следовать через Яренск, Великий Устюг, Вологду, Ярославль. Это северный путь; хоть и дальний, зато накатанный. Да вот беда — обсели его нынче грабежники, не пройти по нему, не проехать. А рисковать государевой собольей казной не можно. Остается летняя дорога — через Казань, Нижний Новгород, Владимир. Тут много короче, но ямские дворы закрыты, ездовые полосы не накатаны, легко можно завязнуть в снегах или забраться на такие отшибы, что назад не выберешься. Ежели спросить: какая из дорог лучше, то надо прямо ответить: обе хуже…

Тоян слушал торопливый шепоток толмача со словами Поступинского, а сам с тревогою думал:

«Где я? Зачем я здесь? Разве может защитить Эушту Москва, царство которой раздирают свои Ургень[30] и Эрлик?[31] Не лучше ли повернуть назад, пока не поздно?»

Но ведь старики говорят: спустив стрелу, не пробуй вернуть ее назад — в себя попадешь. Правильно говорят: раньше надо было думать, раньше надо было решать. Кто одолел полгоры, должен одолеть и гору. Нельзя возвращаться в Эушту с пустыми руками. Она сказала: «Синга ак юл!» — «Белой тебе дороги!» Белый — значит счастливый, поднимающийся до того неба, где рядом с Аллахом восседает великий Тенгри. Они ведают судьбами людей, зверей, всего мира. А Тоян ведает судьбами только одного племени. Может ли он обмануть его надежды? Лучше умереть…

— Твое слово, князь, — зашептал толмач, возвращая Тояна с небес на землю. — Какую дорогу выбираешь?

— Казань! — разом обрубил свои сомнения Тоян, а про себя подумал: «Если нельзя вернуться в родные земли, надо идти через земли сородичей. Это и будет самый короткий путь».

Дело решил его голос.

Не раз потом винили его за это проводники и служилые люди. Да и как не винить? Путь по Московской Татарии оказался намного трудней, чем виделось на Пелымском стане. Чего только не хлебнули здесь обозники! Налазились по снежным топям, через буреломы, немерзлись у костров.

Четыре раза отбивались от разбойников, потеряли трое саней и коня, меченого золотым курасом. Потом еще двух, в том числе горбоносого каракового жеребка. Но он через день прибежал следом, как пес, которого увели от хозяина. Словно почувствовал, что четыре коня — не поминок царю, можно дарить только семь, пять или три.

Пять — золотая середина…

Тоян выглянул из войлочной кибитки — отау, лишний раз желая убедиться, что кони на месте. Залюбовался ими. Не зря берег, не зря кормил отборной арпой, не зря укрывал в морозные ночи теплыми попонами. Люди измотались, а скакуны по-прежнему легки и красивы…

— Эй-й-й! Эе-е-е-ей! — издали поприветствовал его разнаряженный Куземка Куркин. — Салом, Тоян-кэллэ![32]

— Салом, Кузем Курки! — ответно помахал ему Тоян.

— Скоро главный мунцыл![33] Гой-да!

— Гой-да, — разулыбался Тоян.

Было время, когда казаки считали конину поганым мясом, но голодная дорога быстро их обломала. Терпят теперь, когда Тоян в отместку за прошлое коноедами их зовет. А как иначе! У кого берешь, тому и уступать приходится.

Раньше все служилые люди казались Тояну на одно лицо, а теперь у каждого свое появилось. Многое стало ясно Тояну за время пути. Ну вот, к примеру: в обоз на Москву немало охотников выискалось идти, да начальные люди Тобольского воеводства отобрали тех только, кто задолжался вконец, а посул воеводам дал: тот четверть[34] муки да пуд соли, да самопал, да бочку медового вина; этот — однорядку новую да кафтан камчатный ценою в пятнадцать рублев, а обозный голова — коня калмацкого, серебряный ковш, десять аршин карамзина и три целкача[35]. При удаче все это возвернется сторицей. Много способов есть, как остаться с прибытком. На пути десятки ясачных земель да торгов, где можно дешево купить, дорого продать или обменять с выгодой. Опять же подарки от зависимых людей и попутчиков вроде Тояна. У кого голова на плечах, в накладе не будет. Но главное — Москва. Там в Китай-городе сибирские меха, привезенные на продажу заодно с собольей казной, рыба, орехи нарасхват, деньги сами в кошель сыплются. Вместо съезжей избы — царские приказы, вместо деревянной крепости — белокаменный Кремль. Если поотираться на Казанском дворе, да почелобитничать, как следует, можно и пожалование за службы получить. А нет, так и не надо. Хватит и того, что в царском городе побывал, одним с государем воздухом дышал, заморских людей видел и чудеса всякие. Будет потом что в дальних походах да сибирских караулах вспоминать и другим рассказывать.

Ныне казакам прибытка нет, только убытки. Проезжие грамоты плохо кормят, на богатых прежде торгах пусто, подарков получить не с кого. И на Москву надежды упали: там, сказывают, все через пень-колоду. Сбыть меха можно, но прячучись, низкой ценой. Какие продажи в смутное время? Ограбят тут же, либо крючки государевы такие пошлины да посулы слупят, что лучше бы и не соваться в этот бедлам.

Однако надежда приразжиться в Москве еще многих тешит. На ночевках о ней пересудов больше всего. А еще о начальных людях, хмельном питие и веселых женках.

Как понял Тоян, обозного голову казаки ценят, но не любят. Чужой он для них — разумный командами, но холодный душою. Зато десятника Гришу Батошкова любят, но не ценят. В походе он прост, сметлив, улыбчив, а в остальной жизни — марас[36]. Семья от него плачет, захребетники и соседские люди тоже…