Клятва Тояна. Книга 1
(Царская грамота) - Заплавный Сергей Алексеевич - Страница 28

Когда Казань завоевали русы, Сибирь была у тайбугинов Едигера и Бекбулата, а сын бухарского правителя Муртазы Кучум-хан хотел ее у них отобрать. Крепки русы, если смогли обложить данью тех, кто много поколений с них дань брал. Завидев волка, собаки разных юртов забывают собственные распри. Так и люди. Едигер и Бекбулат признали царя русов своим царем, чтобы стать за его спину против Кучума, да не успели прочно ясаком скрепиться. Напал-таки на них Кучум, захватил Сибирский улус, велел умертвить братьев-тайбугинов, а Москве, которую они на помощь позвали, вызов бросил: отступись или воюй! Знал, что у нее на пути еще много непокорных земель, а сбоку астраханские и ногайские ханы, а сзади крымский Девлет-Гирей. Попробуй, дотянись!

И стал Кучум-хан властителем Сибири, и велел всем поклоняться Аллаху, а кто не поклонится и не сделает обрезания, того предавать смерти. Откачнулись очу от единого Бога, которого принес на острых копьях бухарского войска старший брат Кучума Ахмет-Гирей, отбежали к тем же алтай-кижи и в степи Барабы и в Чаты[81] на Умаре. Здесь и услышали они о божестве по имени Мать-Тоом.

Никто не видел ее каменного дома, но все знали, что стоит он в стране солнечных гор Карлыган, а из них выбегает ледяной ручей и становится Темной Рекой. И течет она, принимая в себя другие реки, до самого Умара. И пошли люди вдоль Томи искать дом Матери этих мест, и поселились на ее берегах — в том самом месте, где первый человек Эушта боролся когда-то с духом тайги и получил в жены его дочь. И стали называть они себя эушталар или дети Эушты.

А потом появился в их юрте странник в зеленой чалме — Хаджи[82]. И принес он с собой слова из небесной книги Коран, которую Аллах вложил в уста пророку Мухаммеду, а пророк Мухаммед — в сердца людей. И вспомнили эушталар, что слышали уже эти слова в прежней жизни, задолго до Кучума и Ахмат-Гирея, и потянулись к Аллаху, и увидели впереди свет земли и небес, подобный светильнику в нише, и стали молиться ему. Но и капище свое оставили в целости. Ведь на его высоком деревянном помосте сам Эушта когда-то приносил жертвы духам тайги, воды, неба, удачной охоты. Не может Аллах гневаться на Эушту, не может не любить Мать-Тоом, потому что они едины. Иль алла!

Так это было или нет, но было.

А еще был песчаный остров Тамак-Тобол[83], на котором стало твориться неладное. Приплывет к нему в полдень со стороны Иртыша черный охотничий пес, и тотчас со стороны Тобола выйдет навстречу ему полк с серебристо-белой шерстью.

Рядом с ним нес казался беспомощным недоростком. Но когда они в беззвучной ярости набрасывались один на другого и долго катались по песку, метя его кровью и клочьями шерсти, пес всегда оказывался победителем. Исчезали звери так же внезапно, как и появлялись. Будто их вода проглатывала.

Весть об этом полетела от реки к реке, от юрта к юрту, от человека к человеку. Дошла и до Кучума. Захотел он сам увидеть поединок белого волка с охотничьим псом, спрятался в кустах напротив песчаного острова. Так и есть! Еще немного — и загрыз бы пес волка, да смыло их водой, унесло в разные стороны.

Позвал Кучум прорицателей, чтобы объяснили, как это понимать. Долго не осмеливались они сделать неугодное Кучуму толкование. Наконец решились: Большой зверь — это могучий хан, которого убелило небо. Маленький — воин русов, который придет из-за Камня, чтобы взять Искер[84]. Обоих проглотит речная вода, но в разное время и в разных местах.

Разгневался Кучум, велел разорвать прорицателей конями. Но вскоре — о чудо! — выбежал из-за Камня с малой ратью казацкий атаман Ермак и в наказание за смерть Едигера и Бекбулата, за обиды своему царю повоевал Кучума.

Едва спасся от него стареющий хан, в дальних юртах укрылся он, стал запугивать своих ясаклы бесчинствами русов, которые уже не раз де приходили грабить Сибирь.

А те и без него испугались. Еще бы! У казаков огненные стрелы, острые сабли и железные руки. Бороды у них, как у лесных духов. На хоругвях — страшные лики. И дерутся они до последнего вздоха. Но жилища после боя не жгут, детей, женщин и стариков не убивают. Напротив, шлют к побежденным, чтоб передали: «Мир вам! Ничего не замышляем ни против вас, ни против ваших богов, а только против Шибанова рода. Целуйте казацкую саблю на верность московскому царю, и положит он ясак на вас меньше кучумова, а бережения даст больше».

Так научил их Ермак.

У него обычай: добром пришел, добром встречен. А если кто из казаков забудет этот обычай или не исполнит заповеди Бога русов, тех атаман велел сечь жгутами или садить в воду с камнями и песком за пазухой. Пусть все видят, что у него справедливая сила.

Но узнав об этом, пришел к нему уштяцкий князец Ишбердей, встал напротив, и поменяли они в знак согласия лук на огненный бой. То же сделал князец с Конды Суклем. А князец Елегей хотел отдать Ермаку красавицу дочь, да Ермак сказал, что все племена Сибирской Татарии для него равны, со всеми он готов породниться, но у русов не принято иметь много жен, одну только. Нет у него ни русой, ни белой жены, не возьмет он и черноволосую. Его спутница — вечная дорога, его воля — казацкий круг, его сила — крестная Русия, и ни с кем больше не дано ему делить себя.

В ту пору Тоян был одних лет со своим старшим сыном Танаем, и так же, как он, сидел на ковре кенеша и думал, что делать, если доберется до Томи Ермак.

Велика Сибирь, много в ней пустых мест, а спрятаться негде. Нашли путь к ее убежищу и колмаки, и ногаи, и бухарцы, и люди казахской орды, отыскали даруги[85] изгнанного из Искера Кучум-хана. То одни набегут, то другие. Так устроен мир: берущему не прожить без дающего. Сильный притесняет слабого, большой малого, громкий тихого. Но тихому дано направить копье громкого в грудь сильного, а слабому закрыться большим. Одна дань легче трех, одна власть лучше межвластия. Вот и решил кенеш: если доберется до Томи Ермак, встретить его как почетного гостя, а там видно будет.

Но опередил Ермака Кучум-хан, явился нежданно, стал требовать, чтобы Эушта пополнила его припасы, а сыновья мурзы Эрмашета с зависимыми людьми вступили в его войско.

И ответил Эрмашет, отец Тояна:

— Сыновья мои еще не вошли в годы воина. Их слуги никогда не сражались с врагами. Мы — народ мирного очага. Пусть же закрытый котел останется закрытым, прошу тебя!

Не поверил мурзе Кучум-хан, велел поставить перед собой его сыновей подростков, стал дырявить их пронзительным взглядом. А они с любопытством и страхом поглядывали на него.

Тоян, который был тогда Емеком, ожидал увидеть перед собой белого волка, а увидел красную облинявшую лисицу. У нее были маленькие подслеповатые глаза, запрятанные в дряблые мешочки, плохие желтые зубы и живот, вздувшийся на сухоньком теле, как рыбий пузырь. Но глаза жгли умной недоверчивой улыбкой, зубы таили неутолимую жажду грызть, а живот под золочеными одеждами перекатывался, будто у змеи, заглотившей беспечную зверушку.

— Никудышный воин и в юности стар, — решил подразнить Емека Кучум. — Или мурза Эрмашет неправду сказал? Или я не так услышал? Что молчишь?

— Я не молчу, высокочтимый, я слушаю, — с поклоном ответил Емек.

— Хочешь пойти со мной, мальчик? Я сделаю тебя сегиз кырлы[86].

— У меня есть отец.

— Но я больше, чем отец. Я властелин Сибери[87]. Это отменяет все другие права.

— Разве можно отменить утро, из которого вырастает день?

— Ты дерзок, как недозревшая колючка, — начал терять терпение хан. Его желтое, будто натертое воском лицо стало пепельным. — Прикуси язык, а не то я укорочу его ровно наполовину!