Клятва Тояна. Книга 1
(Царская грамота) - Заплавный Сергей Алексеевич - Страница 58

— А я тут при чем? — с деланным равнодушием пожал плечами Нечай.

— Так ведь он на тебя ссылается! Какова наглость, а? — посочувствовал ему Сутупов. — Болтает, будто бы ты ему важным делом обязан, да мало за него дал. Слезно просит за тобой послать. На нем и осталось-то сорок рублев долгу…

— Все-то ты знаешь, Богдан Иванович, обо всём сведом. И во дворце успеваешь, и на Курятном мосту, и в Кадашах. Откуда токмо у тебя время берется?

— Оттуда же, откуда у тебя, Нечай Федорович. Одним мирром[264] мазаны, да покуда с разных сторон. Вот я и жду, когда сойдемся по-хорошему.

— Ну жди, жди, — уперся в него твердым взглядом Нечай. — Я не против.

— И на том благодарствую… Разрешил. Но я об том печалюсь, как бы не застал тебя мороз в летнем платье. Не зря говорится: по привету ответ, но заслуге почет.

— А еще говорится, — подхватил Нечай, — На суде Божьем право пойдет направо, а криво налево.

— Трудно их разделить будет. Одно с другим всегда вместе, — Сутупов сокрушенно вздохнул. — Ладно, Нечай Федорович, забудь про Кадаши. Будто про них и речи не было. Еще раз я тебе свое доброхотство покажу…

Очень уж он легко отступился. С чего бы это?

Стал Нечай думать, с чего, да так и не смог докопаться. Перекинулся мыслью на Зануду Твердохлебова, еще больше голова заболела. Очень уж крепко узелок завязан: один конец в руках у Богдана Сутупова, другой оборван и запутан. Выкупить Зануду из долга — свою с ним связь подтвердить, на старицу Олену тень бросить; оставить на правеже — не по совести, убрать — безбожно. Хватит с Нечая и умысла против доказного языка Лучки Копытина. Слава Богу, не он повинен в его смерти. Случай помог…

И вдруг новый случай: на другой день после того, как поговорил с Нечаем царский дьяк, не стало Зануды Твердохлебова. Стоял он босой у Судной избы, скулил от боли, холода и голода, а потом вдруг упал замертво, и отлетела его душа в неведомые дали.

Как тут не понять, кто его на тот свет отправил? Конечное дело, Сутупов, за спиной у которого Власьев маячит. Хоть и нет его на Москве, а будто есть. Это он Сутупова на облавной охоте оставил. Сибирь для них лакомый кус. Без Нечая с ней в одночасье не справиться, хоть Власьев и первый дьяк на Казанском дворе. Ключи-то от приказа у второго. Его словом, его связями, его знатьем многое можно повернуть. Вот и кружат около, тесня на свою сторону. Юшка Отрепьев еще не окреп как следует, не пошел захватом на Русию. Стало быть, время терпит. А царь, за которого Нечай насмерть решил стоять, не защита ему. И себе не защита.

Вот положение — хуже некуда: Годунов как след не царюет, и без него сейчас Русии погибель и разграбление.

Одно успокоило Нечая: пока Лжедмитрий далеко, его не тронут. А погонять погоняют. Загон-то крепкий.

Ну что ж, пусть гоняют. Из любого загона выход есть. Умереть сего дня — страшно, а когда-нибудь — ничего. Никто живой предела своего не изведал. Надо искать выход. Искать! искать! искать!

Годунов слеп — не на тех свирепые опалы кладет. Истинные враги Отечества у него под боком. Открыть ему глаза ни них — значит спасти Русию. Но через кого открыть-то? Старицу Олену Годунов прогнал. Четверной дьяк для него — мелкая сошка. Да и не подпустят теперь Нечая к царю. Остается царевич Федор, любимый сын и наследник Годунова. Он сам привлек Нечая к составлению сибирской ландкарты. Велел приходить запросто. На сбор и рисование нужных листов положил четыре недели. Это ли не подарок судьбы?

Нечай отправился во дворец ранее назначенного срока, но сперва переговорил с племянником князя Тояна Мамыком, новым стремянным царевича. От него узнал час, когда наследник будет один. Всё складывалось наилучшим образом. И надо же такому случиться — в последний момент явился стряпчий Вельяминов, всё такой же молодцеватый и норовистый, забрал у Нечая чертежные листы и сам понес их Федору Борисовичу. Через время вернулся и объявил, что ныне царевич у государя на беседах, а потому принять его не сможет. Просил пожаловать в другой раз.

Нечай пожаловал. И снова отговорка: царевич и его сестра Ксения берут урок у австрийского музыканта, а после намечена загородная прогулка. В третий раз объясняться с Нечаем вышел Богдан Сутупов.

— Чертежи ты изготовил добрые, Нечай Федорович, — рассыпался в похвалах он. — Царевич ими премного доволен. И государь тебе одобрение высказал. Уж как он ни строг, а справедлив еще более. Будет тебе за усердие жалованное слово, а когда, точно не могу знать, — и, не удержавшись, подъел: — Ты жди, жди… Тебя позовут, — а у самого чертики в глазах пляшут: не жди и не надейся, пока по добру к нам не перекинулся.

Вот тогда-то и вспомнил Нечай ученого шведа Петрея де Эрлезунду, по словам которого главная сибирская река Обь вытекает из Китайского озера, а Грустинская крепость на плавежной реке Ташме — это Эуштинский городок князя Тояна на реке Тоом. Царевич называл Эрлезунду Петрейшем, советовал взять себе в помощники. Нечай не взял. И зря. Теперь немчин мог бы пригодиться. Перво-наперво он грамотей, в хорографии сведом и в других науках, которые можно к Сибири приложить. К тому же протестант, что при замыслах Нечая немаловажно. Русию Петреиш не очень-то жалует, но и с католиками у него мира нет. А самозванцы — сплошь католики. Одни по вере, другие по склонности и делам своим. Стало быть, Нечай и Петреиш отчасти союзники. Еще больше они осоюзятся, коли приласкать ученого шведа соболями и чернобурыми лисами. Этот язык для многих самый убедительный и понятный. Надо только в подарках не скупиться.

Протестантов ныне в кремлевском дворце куда больше, чем папистов. Это тако ж немаловажно. Одних лекарей при царе шесть. Мало им лютеранской кирхи в Немецкой слободе на Кукуе, выстроили еще реформатскую церковь на Москве. Разгуливают по Кремлю, как у себя дома, а Годунов им во всём потакает. Злятся на это ближние дьяки, а поделать ничего не могут: время не приспело.

Пришлось укреплять знакомство с Петреишем, терпеливо выслушивать ущипливые, полные скрытого оговора пересказы европейских книг, в которых писано о Сибири.

Начал Петреиш с небылиц, будто внутри земного пояса, что отделяет Сибирь от Русии, за железными воротами сидят четырехглазые чудовища со свисающими до плеч ушами. Тело у них обросло звериной шерстью, голос напоминает шипение змеи или свист полуночной птицы. Давным-давно дошел сюда, до пределов земли, великий герой Зу-л-карнайн[265] и воздвиг непроходимую стену, чтобы оградить прочие народы от этих чудовищ. На севере полуночного царства раскинулась Страна Мраков. Там всегда темно. Нет ни солнца, ни луны. Люди живут под землей, а наверху только рыбу, соболей и горностаев ловят. Очень они от этого богаты. Из светлых земель набегают к ним татары на жеребых кобылах. Жеребят они оставляют в порубежье, дабы кобылы сами нашли обратный путь. Ведь назад им придется идти с тяжелой поклажей из награбленного.

К востоку от северного края Каменных гор лежит Сибирское Лукоморье, инако говоря, Земля в излучине Студеного моря. Тамошние люди не менее чудовинны. Одни обросли шерстью от макушки до пят, другие выглядят по-собачьи, у третьих голова и вовсе из живота начинается. Морозы там столь свирепые, что всадник к седлу примерзает. Много лежачих людей или стоячих у дерева. Точно мертвые спят они всю зиму. Извергаемая из ноздрей сопля превращается в сосульку. Умерев в конце грудня[266], они оживают как ни в чем ни бывало на другой год в конце цветеня[267]. А еще они меж собой друг друга едят, за что их прозывают самоедами. Вверх же по Оби самоеды ходят поподземлею день и ночь с огнями и выходят на озеро возле беспосадного града. Немало в том краю и вовсе диких человеков, которые ступают по снегу босой ногою, и след у них таков, как у ребенка.

Иные из небылиц, изреченных Петреишем, перешли в европейские книги из русийского дорожника. Нечай это сразу понял. А про великого героя Зу-л-карнайна он от своего толмача Тевки Аблина слышал. Про каменных чудовищ, запертых за стеной с железными воротами тоже. Имя им — Йаджудж и Маджудж. Они упоминаются в Коране, как распространители нечестия. И это хваленая западная ученость — всякие домыслы с серьезным видом излагать?