Катавасия (СИ) - Семёнов Игорь - Страница 24

      - Здравко, слышь, а берегини эти,... Ты-то как к ним попал? Давно живёшь?

      - Сам из них буду. Что рот открыл, аль у вас в берегини только жёнки подаются? Тяжко тогда им... Чтооо? Совсем нет? А как же вы? Вот, бедолаги-то, а коли помрёт кто, куда он?

      Выяснилось, что берегини живут совсем, как люди, немного лишь подольше, и семьи у них людские, и дети, как везде рождаются. Здравко рассказывал:

      - Только, чтобы зачала берегиня дитя, надо, чтобы в людских селениях кто-нибудь перед смертью сам выбрал, что душа его после кончины тела, в берегиню воплотится. И это только те, кто от старости век свой кончают. Остальным два пути - либо к Змею в пекло, либо в вирий к светлым богам. А старики - те еще могут домовыми остаться, к своим поближе, да и кусочки повкуснее от детей-внуков достаются. Потому и детей сейчас мало, Златка вон как родилась одна, так после неё десять лет никто не рождался, вот и избаловали её все, единственную-то. Мужиков-то, кто доживает, под старость всё больше в домовые тянет, спокойнее оно. Да тут еще ратиться стали чаще, в боях много гибнет: с полудня да с восхода - кочевники пробираются, на полуночь - дикие люди озлели, охотников славенских губить начали. Ямурлаки ещё, нечисть всякая головы подымать начали. Того хуже: свои же, славенского корня племена друг с дружкой сварятся, да меж своими-то ещё злее бьются за пустяк всякий: за ловли рыбные, за угодья лесные, за земли пахотные, народ воеводы да князья друг у дружки переманивают, а то и просто - силой угоняют. Но то больше не у нас, на закате. В здешних местах поспокойнее народ, посовестливее. Вот такие, брат, дела. А у вас как, не воюют?

      Двинцов ответил, что чего-чего, а войн и у них хватает.

      Здравко вздохнул:

      - Значит, повсюду таково... А жаль! Я вот, только когда у берегинь родился, только и понял, что ни к чему всё это, не с тем бьёмся, а Навьё кругом ходит, науськивает, раздору радуется.

      - А навьи - это разве не предки?

      - То навьи, а то Навьё! Да и навьи разные бывают, добрые-то к живым не ходят.

      - Так ты что ж, кем раньше был - помнишь?

      - А то как же! Племя моё было - вятичи, что на закат отсель. Сам - охотничал, борти держал, пчёл обихаживал. И повоевать довелось... Слава Богам, родной, славенской крови не пролил ни разу, правда... вот только с козарами - биться раз пришлось, они тогда князя своего нам посадить хотели. Тоже - не дело, миром надо бы, а как? Степняков кочевых гоняли от градов. Да там тож, если разобраться, злобы настоящей не было: то ратимся, а то - роднимся, сватами и звали. С ямурлаками тож ратились, с упырями, но то - нелюди, дело иное.

      Оделись, Двинцов рассматривал выданную обнову: белая, навыпуск рубашка, вышитая на груди, обшлагах и понизу красными земляничинами и зелёной листвой, зелёные штаны, мягкие сапоги на небольшом каблучке, витой кожаный ремешок. Пошли на поляну, где ждал дед Семён. По дороге Здравко рассказывал:

      - Ты сразу-то не уходи, погости малость. У нас вот праздник завтра: У Светланки сынок первый шаг по Земле ступит. Останься, посмотришь.

      Вадим собрался расспросить, в чём заключается празднование, ступил на поляну и... замер, забыв закрыть рот, приготовленный было для вопроса. Дыхание перехватило.

      Семён, посмеиваясь в длинные, запорожские усы, стоял поодаль. А навстречу..., в лучах рассветного солнца, захлёбываясь в радостном лае, отбрасывая далеко когтями пучки травы, неслись бок-о-бок... Фома и Пух!

      Кинулись на грудь, сбили с ног, облизывали, покусывали, гавкая, весело рыча и по-щенячьи повизгивая, со скоростью пропеллеров мотались в стороны счастливые хвосты. Двинцов, задыхаясь от волнения, неожиданности, радости, собачьих "поцелуев", валялся на спине, обнимал псов, восклицал:

      - Хлопцы!... Фома! Пух!... Как же это вы?... Откуда?... Как нашли?... Ой!... Хлопцы!... Да мы ж теперь!... Да мы!... Горы свернём!... Ух!... Пустите! Хватит!...

      Поднялись наконец, пошли рядышком (Двинцов - посредине), радостно ловя взгляды друг друга.

      Вадим подошёл к Семёну:

      - Ну, дедушка, вот обрадовал! И молчал! Это ж мои хлопцы, мои псины родные! Да я ж с ними,... да мы ж теперь, вместе-то, такого шороху наведём, вся нечисть чесаться будет! Ты только пальцем укажи, куда идти и кому там глотки рвать, а мы уж управимся! Да мы втроём горы свернём! Я ж с ними..., они ж мне как братья!

Глава 8

      Семён рассказал Двинцову, что псы прибежали прямо в посёлок берегинь (который правильно назывался - весь) ещё прошлым вечером.

      - Голодные были, грязные, лапы чуть не до кости стёрли. Сколь дён без передыху, без еды бежали. Накормили, перевязали, вычесали. Стали расспрашивать, сказали, что человека ищут, правда так тебя описали, что и не узнал бы ни в жизнь. То ли ты так изменился, то ли псы тебя подзабыть успели...

      - Постой, дедушка! Как это: сказали, описали? Ты что - речь их понимаешь?

      - А то как! Это из людей мало кто помнит-разумеет, а нам положено всякую молвь знать, окромя родной, да всеобщей. Вот дружки-то твои, что странно, не люди, а всеобщего языка не знают, и как только с тобой они разговаривают? Псу ведь людской речи не осилить, понимать - поймёт, а вымолвить - язык не так устроен.

      - Так и живём: я - говорю, они - слушают.

      - Тяжко так-то..., - Семён вздохнул, - Ну, то - не беда, возжелаешь, так и выучишься.

      - Смогу ли?

      - С охотой и не то сможешь, охота, она - пуще неволи. Да и у себя там, небось, захотел бы, так и постиг бы. Запрета на то и у вас быть не должно.

      - Так я, ведь, не сказал ещё, откуда я взялся. Я, дедушка, как начну рассказывать, так вы, наверное, и не поверите. Я ведь...

      Старик перебил:

      - Да знаю, знаю. Не от мира сего ты, с Земли Отрубной, Богами оставленной, явился. И что живёте там невеждами - и про то ведаю. Как к нам пробрался, да почему вратами пропущен был, то - иной вопрос, да и не с тебя спрашивать, и не мне вопрошать. Да ладно, вечор погутарим, там видно будет, что с тобой делать, далеко ль тебя отсылать. Коли пропущен был, так не даром, знать - нужен ты для чего-то.

      - А у вас остаться нельзя? Я бы...

      - Ишь чего! - рявкнул дед, - Тоже, удумал! Аль тебе Здравко не поведал, отколь берегини берутся? Покуда жизни своей не скончал, до того срока - и думать о нас не смей! Да и после, коли и выберешь, так не мужем к нам явишься - младенем голопузым. Ежли, конечно, до старости жив останешься... Время-то нынче - смутное.

      Двинцов смущённо переминался с ноги на ногу, стоя перед Семёном, как невыучивший урок школяр перед грозным экзаменатором. Старик продолжал уже спокойно:

      - Мы ведь путника толечко на три денька приютить можем. Задержись кто доле - Чернобоговым слугам путь откроется. Следы твои в место заповедное, обратных следов не чуя, светоммутным в ночи нальются, защитою от сторожевых наговоров для нави станут. По твоим следам и проберётся злое в нашу весь. Народ мы непростой, да ведь и у нас дети малые есть, беззащитные. Да и только в своём дому берегиню жизни так лишить можно, что самое душу пленив в рабство вековечное. В миру-то нам никакое людское оружье на страшно, а от нави смерть приняв, души свободные, чистые в вирий возлетают, откуда роду своему, людству всему помогать мочны. Не смерти страшимся. Нет! Кто раз до старости дожил, единожды с телом расставшись, для того смерть принять - как одёжку старую сбросить. Паче рабства души, навью на потеху, нет горше доли, нет и страшнее. И до срока уходить не хотелось бы, потому как малыми станицами да заставами по миру стоя, многое доброе сделать способны, многим помочь-выручить.

      - Да я же не знал, не хотел я...

      - Будет! Спать ступай. Вон глаза кровью налил, что ворона белая. И так - всю ночь в бане прошалберничали... Да шуткую я, шуткую. Тебя, Вадим, от грязи телесной да душевной за меньшее время и не отмыть было б. Здравко!