Катавасия (СИ) - Семёнов Игорь - Страница 27

      Ратибор раздражённо перебил:

      - Погоди чуток! Ты-то сам какого ученья держишься?

      - Крещёный в православии, христианин.

      - А знак, что последователи Христа на себе носят, у тебя есть?

      - Вот он, - Вадим, вынув из-за ворота, показал крестик.

      Ратибор, хмурясь, продолжал допрос:

      - Ты тут говорил, что христиане верят, что Бог един. Так? А коли так, то почто сами же младших Богов признают: святых, ангелов, архангелов? Почему им молятся? Имяны не суть! Почему сыном божьим одного Христа признали? А остальные люди как? Пасынки что ль? Христос - он выше уже, Бог! Главная молитва есть? Молвь!

      Двинцов начал:

      - Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя твое,...

      Выслушав до конца, Ратибор, раздражённо жестикулируя, продолжил критику:

      - Вот видишь: "ОТЧЕ НАШ!". А почто тогда сами себя в рабы возвели? Не может быть у доброго да светлого рабов. Рабов Навь ищет, Чернобог рабством жив. И нет в том разницы: силою ли в рабство забрали, сам ли человек за блага какие в рабы продался - всё то от Врага! Сам сказал, за язык не тянули, что жрецы ваши Врага князем не только лишь тьмы назвали, "Князем мира сего" признают. Видано ль? - САМИ Врага над собой княжить призвали! Сами! Христа за сына Божия признали, и то хорошо. Только он ли учил рабами себя признавать, он ли говорил, что молиться можно по-вашему: "Дай! Дай то, дай другое, третье!" Нет этого в твоей молитве, что от Христа пошла. Так откуда же иные молитвы, на попрошайство толкающие? Не от врага ли? Чтоб отвыкли люди сами нужного добиваться, а ждали безропотно: авось подадут! Да и Христа ли вы чтите? Он смерть страшную за вас принял, смертию своей вознадеявшись хотя бы Человеков, воистину Сынов Божьих сотворить. А вы?! Не ему поклоняетесь - орудию, на котором умучили Спасителя вашего - кресту кровавому! Стыд! А коли бы топором его рубили - топору бы кланялись, благ себе выпрашивая? Иль склянице с ядом? И по славенской вере сын Божий Дажьбог Морёной распят был, только на скале. Так нам что, пред камнем на колени пасть, да лоб разбивать в поклонах? Говорил ты, были у Христа ученики, писали после, что поняли, что запомнили. А женщину кто в нечеловека превратил? Кто сказал, что ей и волос своих открыть нельзя, что красота её - от Врага? Христос? Иль кто из тех, кто за ним ходил? Нет! Павел жён унижал! Кто он? Бродник безродный, ум потерявший, сам из гонителей Христовых вышедший! Враг - врагом остаётся, пусть и другом прикинется. Змею хитрую, Смока ядовитого в Павле приняли. Да мало, что приняли, - в главу поставили, его ученье выше Учителевых слов поставили! Кто же вы после этого, чьи вы слуги, чью волю несёте? Можно и змею подколодную лебедем называть, только поубавится ли оттого названия нового у неё яду смертного в зубах? Говорите: "Господи, помилуй!". Кого миловать просите? Пред кем на коленях стоите? Кому на радость женщину - мать сущего всего низводите? Кто сказал, что злое творить можно и прощён будешь, лишь потому, что жрецу втайне о зле содеянном поведал? Ой, ли? Нет! Коли бы преступник при всём народе, на вече, иль по миру ходя, в кастях своих сознавался, да у всего мира прощенья просил - дал бы я такому веру в сожалении его. А тайное... Жрец, волхв ли - не Бог! Не может он за всех прощать. Да, согласен, прощенье - дело великое, высоко душу простившего вознести может. Но дело то - каждого!

      Вадим стоял растерянный, ощущая себя на скамье подсудимых, не знал даже, что и ответить. Ратибор продолжал:

      - Конечно, от раздела миров наших многие зимы пролетели, не счесть. И деяния Богов, здесь оставшихся, в памяти людской не могут вечно храниться. Но уж коли слал Род к вам сыновей своих лучших, как там ты их называл? (Двинцов напомнил) Сынов своих: Христа твоего, а, может и иных - то не мне судить, так и помнили бы их, ими сказанное не коверкая Врагу на радость! Им бы поклонялись, коль уж не кланяться не можете. Им! А не тому, чем казнили их. Ставили бы в капища свои да погосты изваяние Христа, а не креста изображение, коль уж надобен вам для души невежественной образ зримый. Храм ведь истинный не в стенах, не в творениях рук людских, храм Бога истинный в душе у каждого должен быть. О конце света баите? Будет вам и конец света, вашими же руками сотворённый. Коли уж прокормить себя не можете, земли-матушки не изгаживая, рек-озёр не грязня, воздуха отравой не полня, так нужны ли вы Земле, ни её, ни себя не щадящие, родства с миром не помнящие, одним днём живущие? Нет! И даже коль сами себя не потравите, не сожжете, Земля от вас избавится. Как и зверь любой, блохой укушенный, терпит её до поры, но, стоит умножиться ей, расплодится, находит зверь средство верное и губит разом мерзость кусающую. И даже вмешательства Божьего не понадобится, природа сама всё сделает.

      Вот и вопрошаю я тебя, человече: с чем ты в наш мир пришёл, что в душе своей несёшь? Битва и здесь идёт, долгая, страшная. Так чью ты руку возьмёшь в брани этой, от начала времён длящейся? Рода ли? Мало веры в том у меня, порченый ты. Да и кто знать может, какую гадость с собой ты пронёс, что из знаний твоих, что из умений горе людям нести может? На бой вызвать не могу тебя, коли уж гостем к нам проник. Но говорю при всех тебе: ежели решит народ, и не здесь, а в миру, по делам твоим, что опасен ты - искать тебя буду, и бою со мной не миновать тебе. В жизни прежней дружины кривичские водил, и ныне рука слабей не стала. Паче роту дал, жизнь новую в берегинях выбирая, что биться буду с отродьем Чернобоговым, нападения не ожидая, сам ворога сыскивая, и уж не за племя одно - за весь белый свет в бою стоя! Помни то!

      Совсем уже стемнело, языки костра плескали всполохами в лицо бывшего воеводы, и казалось, что не костёр, а сам он пылает посреди поляны.

      Двинцов попытался было оправдываться, но, перебив его, за гостя вступилась Красава:

      - Уймись, воин! Да, порченый, да - невежею пришёл. Одначе - не ворога в нём зреть надобно, а дитё малое, неразумное! Учить его надо. На то и берегини мы, чтоб от порчи чёрной пришлеца сберечь.

      - Да я и не говорил, что мол, касть он. Но остеречь лишь желал. А учить? Времени на то нет у нас. Дале - жизнь научит. А выбрать, за кого в битву идти, всё одно - сам должен будет, - твёрдо, без капли смущения, без единой нотки оправдания в голосе, выговорил Ратибор.

      Вадим взорвался:

      - Умные, да? Знаете всё! Загодя меня в служки гадские записали? Учить поздно! Да, леший с вами, обойдусь как-нибудь! Без вас выучусь. За тупицу-то не держите. Злое от доброго и без вас отличить мог. А в богословие ваше дурацкое и не влазил никогда, да и рабом себя ничьим никогда не числил!

      Дубок примиряюще молвил:

      - Успокойся, друже! Никто покуда тебя во вражий стан не записывал. Но и своим признать, обижайся, нет ли, не можем пока. Верить хочу тебе, тем более, что вижу: о мире своём без утайки рассказывал. А, про боговщину говоря, сам ошибся, коли ни малым словом о своём ко всему отношении не обмолвился.

      Откуда-то слева прозвенел девичий голосок:

      - А он, может, и не думал о том ни разу. Рассказывал ведь, что в державе вовсе безбожной рос. Пусть даже и сняли запреты на веру, так на то, чтоб люди душою к Богу пришли, не годы - сотни лет нужны. Какой же тут спрос с него?

      Семён подытожил:

      - Любава верно сказала, одначе спрос всегда есть, а с него, раз уж в наш мир попал, и тем паче. Скидок на душу его незрелую здесь никто давать не будет. О том тебе, Вадим, свет-Игоревич, помнить должно неусыпно. На том всё, спрос твой покончен. О мире твоём горьком, как ты его видишь, мы многое поведали. А о нашем - сам всё узришь, всё руками потрогаешь. Нет у нас хитроумий железных, зато нет и рек отравленных, нет повозок самокатных да самолётных, но нет и облак ядовитых. А войны всякой ты и у нас навидишься: и святой, и безумной, и бессмысленной. И любая она - страшная, слёзы да горе несущая. Да то ты и у себя знал. Многое ты про мир наш мальцом в сказках читал. Нынче сказки те за правду почитать станешь. Чудес на твой век хватит. Книги и здесь есть. Вот черты да резы наши постигнешь, так книгу открыв, в такой чудный мир окунёшься, что нищим доселе сознавать себя начнёшь. Много у нас искусников словесных было. А я ваших бы прочёл, да где их взять? Нет, чтобы с собой какую книговину протащил! Жаль.