Катавасия (СИ) - Семёнов Игорь - Страница 39

      Двинцов вжался в днище, стараясь дышать потише. "Упыри!" - других вариантов не возникало. "Господи, как же это я нарвался? Забыл, идиот, проверить перед ночлегом, есть рядом болото, нет ли! Предупреждали же! А, может, не учуют?" Выпустил из судорожно сжавшихся пальцев меч, приготовил самострел, замер. Храбрецом себя Вадим не считал никогда и ни при каких обстоятельствах. Более того, считал себя отъявленным и закоренелым трусом. Боялся всегда дико, почему-то особенно страшился получить по морде. Даже если это была обычная драка в подростковой компании или короткая стычка с подвыпившим любителем приключений. Страх в любом случае оказывался сильнее Вадима. А уж если обстоятельства были хотя бы чуть-чуть серьёзнее, это было вообще непереносимо. Потому Двинцов всегда, как мог, старался избежать стычки. А если уж не выходило никак, мешал ли стыд перед товарищами, прохожими, или просто некуда было бежать, как вот сейчас, то страх полностью брал Вадима в свои руки. Сразу холодело внизу живота, и словно бы кто-то шептал в ухо: "Вот и конец твой пришёл". Выручало обычно то, что при этом, вероятно, и самому двинцовскому страху становилось от слов таких невыносимо жутко, осознавал он, скотина, что с концом Двинцова конец придет и ему самому, отчего и прятался двинцовский страх в самые отдалённые глубины хозяйского рассудка, не показываясь до конца заварушки. Поэтому на душе сразу становилось легко и спокойно, на то что, якобы "пришёл конец", становилось, вобщем-то, глубочайше наплевать, а тело уж, не смущаемое более никакими чувствами, кроме злости, в том числе и на самого себя, прекрасно управлялось с ситуацией на уровне навыков и рефлексов. И только тогда, когда всё уже благополучно оканчивалось, страх вновь вылазил наружу. И тут уж он вовсю, на полную катушку отыгрывался на хозяине за всё пережитое. Выражалось это в том, что Двинцова, одновременно с сознанием того, что "пронесло", начинало трясти, что продолжалось не менее минут пяти-десяти, в зависимости от количества принятого собственным страхом переживаний.

      Так случилось и в этот раз. Накатило резко, до похолодания в животе, растеклось ледяными струйками по всему телу, буравило разом со всех сторон голову.

      Двое чудищ настороженно осматривались, третий ковырялся в остатках Двинцовского ужина: поднял котелок с ухой, принюхался, проворчал что-то, отшвырнул в сторону. Нашёл у кострища топор, опробовал когтем заточку, ухватился умело, примерился, как сподручнее рубить. Удовлетворённо хмыкнул, сунул топорищем за пояс. Самый длинный из упырей, тупо хихикая, помочился в тлеющие уголья. Зашипело. Упырина потолще остальных развернулся в сторону лодки, уставился немигающе, широкие ноздри его ритмично раздувались. Ветерок до сей поры, к счастью для Вадима, дул в его сторону, донося тошнотворную волну тухлятины. Вадим с трудом сдерживал позывы к рвоте. Собаки, ожидая команды, затаились. Внезапно ветер резко сменил направление на почти противоположное. Толстый, видимо учуяв человека, предостерегающе поднял руку над головой, тихонько свистнул, подзывая. Подошли, о чём-то переговаривались, толстый тыкал когтем в сторону лодки.

      Терять больше было нечего. В голове прозвучало долгожданное: "Вот и всё!" Страх слинял в глубины подсознания, если ещё не глубже. Тело обрело спокойствие, Вадим, тщательно прицелившись, уже совершенно спокойно нажал на спуск. Тяжёлый стальной болт, кратко свистнув, прошил насквозь жирное брюхо и впился в запястье второго, пришпилив его левую руку к бедру. Вадим, успев уже сто раз пожалеть о сброшенной кольчуге, схватил меч, выскочил из лодки навстречу противнику, крича на ходу псам. Толстый катался по земле, визжа от страшной боли, раздирая когтями рану. Второй вскрикнув было от боли, здоровой рукой вырвал болт, метнул в Вадима, промахнулся, выхватил топор, оскалился и не спеша, приставными шагами, пригнувшись, приближался к Вадиму. Третий, хотя и вытянул нож, не двигался, выжидая, что-то кричал своим, видимо, командуя. Псы первых троих проигнорировали, проскочив мимо, резонно (с собачьей точки зрения) полагая, что с тремя противниками человек должен управиться самостоятельно. Вскоре Вадим услышал пронзительный визг, сопровождающийся гулким ударом о землю массивного тела. Псы дрались молча, верные своему принципу: только за горло! Сменить тактику не помогли и курсы защитно-караульной службы.

      Сошлись. Изучая противника медленно кружили. Двинцов перехватил меч обоими руками, выставил перед собой, ударить первым не решался. Упырь прыгнул влево, одновременно рубанул сверху вниз. Вадим шагнул назад, подставил клинок. Топор с шипением скользнул по мечу, отскочил от стальной крестовины. Двинцов попытался нанести колющий удар в живот, упырь отскочил, одновременно шарахнув обухом по мечу, пригибая к земле, тут же коротко ударил от левого плеча вправо, целясь в голову. Двинцов, понимая, что не успевает, дёрнул голову влево, уводя от удара, одновременно ткнул мечом в живот противника. Совсем уйти от удара не вышло, лезвие топора, скользнув, глубоко рассекло кожу над правой бровью. Упырю тоже досталось: кончик меча, чиркнув слегка по животу, впился во внутреннюю сторону бедра. От первых ран оба пришли в дикую ярость, почти не думая уже о защите, яростно и бестолочно рубили, нанося и получая множество мелких царапин. Упырь, взревев, занёс топор над головой. Вадим ударил навстречу, перехватывая. Клинок, снеся верхние фаланги, перерубил топорище. Обрубок выпал из покалеченной лапы. Двинцов взметнул меч для последнего удара, но в этот момент левую ногу рвануло назад, в икру, разрывая голенище, вонзились когти. Развернулся: толстый, схватив ногу обоими лапами, тянул к себе, отринув собственную боль, желая повалить, упасть сверху и, покуда не окоченел окончательно от потери крови, исторгающейся из пробитого кишечника, рвать, рвать клыками, когтями ненавистную человеческую плоть, из последних сил сжимая мертвеющие челюсти на горле своего убийцы. Зло ударил мечом, срубая запястья, рубанул по голове. Меч рассёк надвое череп, ушёл в почву, завяз. Вадим дёрнул, в этот миг сзади, хрипя, навалился первый упырь, обхватил лапами горло, запрокидывая назад. Двинцов выпустил меч, вильнул тазом влево, наотмашь врезал рукой в промежность чудища. Старый, как мир, приём сработал безотказно: упырь, взвыв от резкой боли, согнулся крючком, выпустив человека, прижав лапы к ушибленному месту.

      Вадим, памятуя о третьем противнике, не имея времени оглянуться, припустил к лодке, "ласточкой" нырнул внутрь, лихорадочно нашарил рогатину, выскочил наружу. Вовремя! Вытаращив налитые кровью глаза, яростно мыча, размахивая удерживаемым в раненой лапе мечом, на него бежал упырь, в трех шагах за ним поспевал второй, завладевший топором. Двинцов упёрся ногами, успел выставить рогатину. Обезумевший от боли и ярости враг не успел отклонится, по инерции, влекомый вперёд собственным немалым весом, напоролся на широкую, с ладонь насадку. Мечевидное обоюдоострое лезвие рогатины с тихим хрустом вошло в грудь гиганта. Тот, пошатнувшись, с поднятым для удара мечом, сделал ещё шаг вперёд, глубже насаживая себя на древко, навалился ещё, упёршись телом в стальную поперечину, попытался ударить, но меч выпал из уже неживой лапы, воткнувшись в землю между противниками. Из мёртвой пасти показалась густая чёрная струйка крови. Неожиданно спало напряжение, исчезла скованность, проснулись, долго лежащие без употребления в дальних чуланах памяти, необходимые навыки, древние инстинкты, превращая человека в боевую машину, смывая напрочь остатки цивилизованности. Вадим дёрнул назад, высвобождая оружие, прыгнул в сторону, ударом тупого конца ратовища, словно прикладом автомата, отбил топор. Выпад! Отбить удар! Отход! Укол! Есть! Острие, неожиданно легко разрезая мышцы, вонзилось в упыря чуть ниже правой ключицы. Топор ему уже не удержать! Ещё укол! Срезано ухо! Развернулся, бежит! Догнать! Добить! Всадить рогатину в мелькающую голую спину! Вот сюда - меж лопаток, где судорожно перекатываются под зеленоватой кожей острые позвонки, чувствуя приближающуюся гибель! Чёео-орт!