Принцесса для императора (СИ) - Замосковная Анна - Страница 9

***

Цокот копыт и сотни отголосков эха рассыпаются по старому городу, я мчусь к его сердцу, яростно стискивая поводья, подстёгивая вороного. Гнев сжигает меня изнутри. Гнев на себя, Фероуза, решившего дать мне проспаться, и на Викара. Пока я валялся, портрет показали караульным у всех ворот. Спешно созванные художники скопировали изображение, и в столице, наверное, не осталось стражника, который не знает, как выглядит Мун, но результата это не принесло. Мун не возвращалась к Октазии. Не пыталась выйти из города. И в домах, в которых она бывала по приказу Октазии, в домах, где, как рассказывали знавшие её женщины, у неё были знакомые, Мун тоже не появлялась. Едва проснувшись и выслушав эти донесения, я подумал о Викаре. Он должен знать, где она. Может даже направил её к какому-нибудь тайному ходу из города. Конечно, она не может услышать его голос, но Викар только что поел и может сильнее влиять на окружающую обстановку. Например, бродячими псами гнать девчонку к нужному месту, открыть потайную дверь, потом закрыть, вынуждая двигаться дальше. По коже проносится вихрь уколов, дёргаю поводья, и стена сада падает под копыта взвивающегося на дыбы вороного. Конь храпит, шатко отступает и роняет стройные передние ноги в месиво камней. Хруст и безумное ржание. Успеваю спрыгнуть, перекатываюсь, отскакиваю от летящего камня. Булыжник падает на голову коня, и тот умолкает. По мостовой течёт кровь. Стена рядом покачивается, скрипит, но мою кожу больше не колют невидимые иглы, а значит, у Викара осталось слишком мало сил, чтобы сдвинуть камни. — Прекрати! — грозно смотрю кругом. Затем на прекрасного, но мёртвого скакуна. Чёрная шкура лоснится на солнце, кровь блестит. — Зачем убивать животное, — рычу сквозь стиснутые зубы. Но Викар из чистой вредности столько сил расходовать бы не стал. Он надеялся убить меня или только задержать здесь? Если он хочет задержать, мне следует торопиться. Закрываю глаза и острее чувствую его присутствие в камнях и земле. Простираю руки. Магия вырывается из сердца и растекается по телу вместе с кровью, теперь я чувствую растянутые всюду щупальца и пульсирующий лиловый комок — средоточие силы. Магия золотыми нитями тянется к нему. Викар уклоняется, но он привязан к месту и в конце концов попадает в расставленную сеть. Тяну его к себе. Приходится напрячься, сердце бешено стучит, выбрасывая больше и больше магии, зубы скрипят. С болезненным рыком я выдираю Викара из земли и открываю глаза. Лиловое в голубых кольцах тело опутано золотыми нитями. Даже приятно, что они врезаются в призрачную, содрогающуюся от боли плоть. Утираю мокрый лоб: — Где она? — Не понимаю, о ком ты. — Солнце в огромных чёрных глазах не отражается. — Всё ты понимаешь, — дёргаю сеть, и туша, дёрнувшись, оказывается ближе. — Где принцесса, где Мун? — Не знаю. — Лжёшь. — Возможно. Если бы мой взгляд мог испепелять духов, этот бы уже сдох. Облизываю пересохшие губы и стараюсь говорить спокойно: — Я не причиню ей вреда. Ты… ты ведь знаешь, что я проклят? Знаешь условия? — Чары межродового примирения загорян, — прибоем рокочет голос Викара. — Прелестная вещь. — Принцессу будут любить, а в будущем она получит трон. Но если я умру, у неё не будет шанса вновь стать королевой. Ты это понимаешь? Понимаешь, что ей выгодно вернуться во дворец. Жить достойно, а не скитаться по стране. Викар трясётся от хриплого плещущего хохота: — А ты глупее, чем кажется. Сеть сжимается туже, и смех обрывается. Викар шипит: — Когда ты умрёшь, некому будет меня сдерживать, принцесса вернёт трон и выберет мужа по своему разумению, а не по твоему выбору, сын пустыни. На несколько мгновений лишаюсь дара речи. — Вот как. — Ухмыляюсь. — Решил от меня избавиться? Я позволяю магии затопить меня, собраться в кулаке — и, крепко удерживая натянувшуюся сеть, с разбега врезаю Викару в глаз. Слышимый только мне вой наполняет воздух. Гигантский осьминог извивается и шипит под моими ударами. Убить его сил не хватит, но я могу сделать больно, очень больно. Я обращаю магию в огонь.

ГЛАВА 8. Сёстры в беде Грудь слишком велика, чтобы мужская одежда могла сделать меня похожей на юношу, поэтому я иду не по тракту, а по тропке между виноградных полей. Огромные лозы скрывают меня от посторонних взглядов и палящего солнца, обещают убежище, если сюда наведается голос Императора или стражники. Ремешки дешёвых сандалий натирают ногу, и я мечтаю о часе, когда доберусь до постоялого двора и куплю ослика, мула или даже коня. Надеюсь, украденных денег хватить хоть на что-нибудь. А если сильно повезёт, семья земледельцев меня подвезёт (с одним мужчиной я ехать не осмелюсь). Иду, старательно прислушиваясь, не зацокают ли копыта, не разнесётся ли по полям командный клич стражников. Вокруг спокойно. Слишком спокойно. Мысли невольно откатываются назад, к тому, как я бежала сквозь затхлый мокрый воздух тоннеля, а в спину ударил страшный, предсмертный вой, и после этого голос неведомого спасителя стих. Кто мне помог? Зачем? Его ли захлёбывающийся вой я слышала в темноте? Не было ли моим долгом помочь спасителю? Сомнения, вопросы — это всё лишнее, когда главная цель — добраться до дома и спасти родных от гнева Императора или его сына. Иду. С каждой минутой воздух становится горячее. Сладковатый запах виноградных листьев пьянит. Ноги тяжелеют, но я упорно иду вперёд. Надеюсь, преследователи уверены, что я до сих пор в столице. Надеюсь, хватит сил дойти до постоялого двора. Иду. Иду. Волочу ноги. Во рту сухо. Язык распухает от жажды. К потной коже липнет пыльца. Иду. Должна двигаться. Перед глазами плывёт. «Двигайся, двигайся… вперёд». Мешочек с деньгами, привешенный на шнурке между грудями, тянет к земле, точно глыба. Больше всего на свете хочется свалиться под куст и дать отдых гудящим ногам, но понимаю, стоит сесть — усну. Не хватит сил подняться. И я бреду, запинаясь о сорняки и отростки лоз. Пот стекает по вискам и спине, жжёт подмышками. Бреду, зажмурившись, и оплавленный жарой разум рисует на веках лицо Императора. Убила? Ранила? Что я натворила… Лучше не думать об этом. Думать только о цели. Воспоминание об истошном крике в старом городе толкают вперёд. Виноградные поля тянутся бесконечно, я ненавижу их — и благодарю за укрытие. Двигаюсь, потрясённая тем, что ещё могу передвигать натёртые ноги. Глубоко за полдень я вынуждена снять сандалии и, сцепив ремешками, повесить на плечо. Земля тёплая, сухие травинки и колючие травы впиваются в стопы, изнеженные годами городской жизни. Но я слишком устала, чтобы всерьёз обращать на это внимание. Надо идти. И я иду. Солнце тоже идёт по небосклону, тот медленно меняет цвет. Слишком медленно. Мир превращается в смазанные тени, только через пару сотен шагов, оказавшись перед деревом, я осознаю, что вышла с виноградника. Поворачиваюсь: оказывается, я прошла сквозь калитку в изгороди из прутьев. Передо мной начинается редкий лесок. Тракта не видно. Где-то тихо журчит вода. Меня обдаёт жаром и холодом, я иду на звук, раздвигаю кусты и молодую поросль, огибаю тонкие деревья и пни. Ручей. Где-то рядом ручей. Во рту будто песок набит, я задыхаюсь от желания напиться. Овражек. Вода блестит и переливается на солнце. Вкуснее этой леденящей хрустальной воды я не пила. Хватаю её руками, жадно втягиваю ртом, бросаю на лицо, обтираю шею, вновь приникаю губами. Колени стоят в ледяной воде, но мне всё равно, главное — можно пить. Пить… просто пить. Насытившись божественной влагой, погрузив в неё руки, застываю. Слёзы срываются с ресниц и бесшумно падают в ручей. Я вырвалась из города. Надо идти дальше. Найти постоялый двор и узнать, что с Императором. Невероятным усилием воли заставляю себя подняться. Вскоре вновь приходится надеть ужасно неудобные сандалии. И хотя надо сдвигаться в сторону тракта, я долго бреду вдоль ручья. Только когда под кронами воцаряется сумрак, я из страха перед дикими зверями поворачиваю в ту сторону, где по моим представлениям находится тракт. Выхожу на него, ковыляя, как отъявленная старушка. С одной стороны выложенной камнями широкой дороги редкий лес, с другой — пшеничные поля. Далеко до постоялого двора? Кажется, он в дне ходьбы от города (помнится, так говорили на кухне). Учитывая, что вышла я поздно, двигалась не слишком ходко, мне повезёт, если доберусь до места ночью. Оглядываю кусты и тонкие деревья. В принципе, если услышу цокот копыт, успею спрятаться. Воздух влажный, сильные порывы ветра гонят по темнеющему с розовыми проблесками небу тяжёлые тёмные облака. Камни на тракте гладкие, я снова разуваюсь и иду куда быстрее, чем по лесу. Я горжусь тем, что до сих пор иду. Вдали сухо гремит. Похоже, мне предстоит искупаться в дождевой воде. Иду, постоянно оглядываясь, подгоняя себя. Дважды пришлось спрятаться от всадников. Один раз проехала мимо телега, но я не решилась ехать с мужчиной. Напряжённый воздух пронзает крик. Далеко впереди из-за изгиба дороги выбегают несколько фигур. Отпрянув в куст, задыхаясь от заполошного биения сердца, я наблюдаю. Крик повторяется пронзительно, страшно. Темноволосая девушка бежит от мужчин. Сердце сжимается, ногти впиваются в ладони. Гул в ушах не заглушает страшного зова. Она бежит, вскидывая ноги. Чёрные пряди взвиваются. Мужчин много, пять или шесть. Уже вижу лица, и внутренности охватывает льдом: девушка похожа на Фриду. Это не может быть Фрида, но она так похожа… Из-за поворота вылетает всадник. Надежда отогревает внутренности: он поможет, он разгонит бандитов и спасёт девушку, так похожую на мою сестру. Мужчины отскакивают от всадника, он летит к девушке — и пинком сшибает её. Она кубарем летит вперёд. Теперь они совсем близко ко мне и… Это Фрида. Она поднимается, умоляет её пощадить, и теперь я уверена, что это моя сестра. Неужели стражники добрались до них, и Фрида сбежала, попробовала спрятаться в столице? У меня останавливается дыхание и сердце: мужчины окружают Фриду, толкают друг к другу. Смеются. Отчётливо слышу треск разрываемой ткани. Возгласы. — Раздевайся! — Горячая! — Добыча! Её швыряют по рукам, Фрида прикрывает обнажившуюся грудь, рыдает. А я не могу пошевелиться. Из-за поворота выезжают ещё двое, они неспешно приближаются. На их бородатых лицах презрение. Мольбы Фриды превращаются в рыдания. Всадник с тронутыми сединой волосами гаркает: — Полегче. У неё должен быть товарный вид. И не на тракте. Он окидывает взглядом дорогу. Меня. Мы смотрим друг другу в глаза. Пячусь… я пячусь, хотя Фрида рыдает совсем рядом. Ужас слишком силён, всё затуманивают слёзы. Развернувшись, я бросаюсь прочь. Стук копыт, удар в спину — и я лечу в колючие кусты. — Куда! — рявкают на ухо, таща меня за шкирку. Цепляюсь за кусты, колючки впиваются в кожу, но лучше они, чем те люди. Лучше хищные звери, чем хищники в шкурах людей. Мои слёзы размывают страшные рожи. С шеи срывают кошелёк. Звенят монеты. — Отличная добыча! Рыдает Фрида, я тоже всхлипываю, и меня швыряют к ней. Обнимаю её, прикрывая обнажённую грудь. Крепко-крепко обнимаю. — Эй, девчонки, приласкайте и нас, — гогочут мужчины. — Всадники! — кричит кто-то. Нас толкают, волокут в кусты. «Всадники?» Вскинув голову, я кричу что есть сил. Визг оглушает. Затылок обжигает боль, но я кричу. Удар в спину вышибает воздух, но я вдыхаю и кричу. Фрида кричит. Кричат мужчины. Разворачиваюсь: перемахнув через кусты, белоснежный конь копытом разбивает бандиту голову. В седле — Император. Его клинок пылает алым, глаза горят. Два фонтана горячей крови вдруг взмывают к небу из обезглавленных шей. Тела медленно падают, а Император разворачивается, принимая на клинок удар изогнуто меча. Змеиное движение — и остриё впивается в горло нападающего. Бандиты бегут в лес, за ними, спешиваясь, бросаются солдаты. Белоснежный конь яростно вздымает бока. С лица Императора, по его светлому плащу и рубахе стекает кровь. Зелёные глаза горят, ноздри трепещут, кривой оскал обнажил ровные зубы. Хищник. Томительная дрожь охватывает меня, внизу живота тянет, колени слабеют. Не могу отвести взгляда от Императора. Даже если он собирается следующим ударом окровавленного меча снести мне голову, я не могу бежать от него. Всхлипнув, Фрида обмякает в моих руках, я опускаюсь на колени, придерживая её голову. Из леса волокут бандитов. Меч Императора со свистом рассекает воздух и застывает, сбрасывая на кустарник вязкую кровь. Лезвие снова чистое. С мягким шелестом входит в ножны. Коротко глянув в сторону, Император бросает: — Заверни голую в свой плащ. — Впивается в меня сияющим взглядом. — Ко мне. Слова застревают в горле. Чувствую, кто-то тянет Фриду, прикрывает тканью. Крепче обнимаю её и, сглотнув, выдавливаю: — Моя сестра. Не обижайте… пожалуйста. — Она в безопасности, — Император протягивает руку. — Подойди. Руки и ноги дрожат, внутри всё трепещет от его сильного, вибрирующего голоса. С трудом поднявшись с колен, приближаюсь к Императору. Он рывком сажает меня на загривок и крепко прижимает к себе. Сердце вырывается из груди, щёки горят. Совсем близко рокочет гром. Солдат укутывает Фриду. Поскуливает избитый бандит, всхрапывают кони. Лес начинает шелестеть. Всё громче. Тяжёлые капли дождя бьют по листьям, мчаться к нам и накрывают неистовым ливнем.