Русская фантастика – 2017. Том 2 (сборник) - Гелприн Майкл - Страница 8

От непонимания и ревности сознание мое расползалось, как тряпка в кислоте.

«Если ты услышал зов со стороны Шамбалы – иди».

Может, Алмазная правда думала сейчас о Счастливчике?

Никогда не видел, не слышал его, но он меня уже отталкивал.

«Иди к озеру прозрачному, рожденному в чистом уме бога, – с непонятной тоской повторила Алмазная. – Омойся в его ледяных водах. Все проходит, Лунин. Вода озера Джорджей Пагмо как само время. Отпей, почерпнув воду в ладони, и ты на целых пять поколений освободишь своих потомков от всяких тягот».

Она не пояснила, от каких тягот, и я пожал плечами: подумаешь, окунись.

«Ты в чем-то сомневаешься? Ты не хочешь в пустыню?» – спросила Алмазная.

Музыка, столики, трепещущие на ветру шелковые гирлянды, облака в небе над набережной. Загорелые лица, изрезанные стилизованными морщинами. Сразу видно, кто тут смело пойдет в гору, а кто постарается обойти ее. Прихотливые тату, выпуклые глаза, мутные глаза, смеющиеся глаза, прически всех видов. Одни пенсеры сидели в креслах, накинув на плечи теплые шерстяные пледы, другие смотрели из-под ладоней, наверное, им мешал свет. На большой набережной не было никого моложе восьмидесяти. Чистый мир пенсеров. Они ничего не должны миру. Они живут своей модой, своими вкусами. Они ставят своего «Одиссея».

Во все времена физиогномисты лгали и лгут.

Большие носы вовсе не говорят о животных склонностях.

Острые длинные носы тоже не обязательно выдают вспыльчивость.

Я внимательно рассматривал пенсеров, заполонивших широкую набережную.

Толстые и тонкие, прямые и согбенные, улыбающиеся и хмурые. Волосы зеленые, синие, седые. А еще – бритые головы; а еще головы, искусно расписанные цветной тушью. Орлиные носы далеко не всегда указывают натуру властную. Скитальца Одиссея многие считают героем, но многие считают его и мошенником. Светлые улыбки, высокие голоса. Пенсеры иногда замыкаются на минутной обиде. У них почти детские жесты. Их лица – как зеркала бунтующего подсознания. Они пловцы самой беспощадной в мире реки – времени. Каждое лицо отмечено темной печатью предков: у того рот акулы, а у этого глаза птицы, а у того сильно прижатые уши хищника. И все они из прошлого, они сами по себе – прошлое. Они порождение Климатического удара, но чертами, улыбками, жестами обязаны совсем древним рыбам и звероподобным пресмыкающимся. Их челюсти, весь набор зубов, брови, ресницы, цвет кожи, форма ушей – все из прошлого. Сейчас только информационное мировое поле связывает их с нами, в сущности, в любой момент кто-то из них может отправиться в тот край, откуда вернуться даже Ида Калинина пока только мечтает…

7 октября 2413 года.

22.10. На реке Голын безоблачно.

Сирены тянули свою нежную песнь, может, поэтому Алмазная не отдергивала руку.

«Пением сладким тебя очаруют, на светлом сидя лугу». А на этом светлом лугу – человеческие кости.

«Тлеющих кож там разбросаны также лохмотья».

Совсем как в желтой пустыне после бегства Счастливчика.

Пенсеры и пенсы, конечно, не самая крепкая часть человечества, но, может, самая счастливая. Они сумели освободить детей и внуков (и себя, разумеется) от чрезмерного груза собственных слабостей и эмоций.

«Чем все-таки занимается Счастливчик?»

«Шлифовкой истории девятнадцатого века».

И пояснила: «Изучает документы, дошедшие до наших дней. Бумажные, электромагнитные, живописные, какие сохранились. Пытается понять, насколько они соответствуют или хотя бы соответствовали действительности».

«То есть терпеливо и тщательно сравнивает одну ложь с другой?»

«Ну, можно сказать и так. Но на самом деле просто сравнивает одни официальные документы с другими. Указы с другими указами, объявления с объявлениями, мемуары, служебные записки, отчеты…»

«… тоже наполовину лживые».

«Может, и на все сто».

«А что в итоге?»

Алмазная задумалась.

«Если ты о документах, касающихся бывшего проводника Ири, то тут много необычного. Однажды этот уже состоявшийся истопник наказал семилетнего мальчишку-соседа за кражу ягод из казенного сада. В протоколе было указано: бил мальчишку в исступлении. На крики прибежала дворничиха, мать мальчишки, вызвала полицию. В итоге на истопника завели дело».

«Да какое тут наказание».

«Семьдесят лет тюрьмы».

Я не поверил. Не стоит наговаривать на прошлое.

Получается, что это прошлое всегда во всем виновато.

Вон пенсеры и пенсы, веселые старики и бессовестные старушки прыгают по набережной как галки, кудахчут, как вольные куры. Я даже спутниц своих по планеру увидел – оранжевую и синюю.

На реке Голын безоблачно.

А сирены вели свою песнь, пытаясь хлопать связанными крылами.

Алмазная отняла наконец руку и спрятала ее в сжатых коленях. Хубилган, напомнила она, часто повторял своему бывшему проводнику: «Делай, Ири, то, что умеешь». Но что-то пошло неправильно. Хубилган умер на дальнем холодном озере, а бурят Ири оказался в столице Российской империи. В течение нескольких столетий («тетка») о бывшем проводнике Хубилгана если и писали, то всегда с преувеличениями. Дальние переходы… Воинственные племена… Опасный путь к далекому Тибету… Только Счастливчик, шлифуя историю девятнадцатого века, снял налет выдумок, и мы узнали нечто правдивое об Ири – истопнике Санкт-Петербургского императорского университета, получившем несусветный тюремный срок.

Семьдесят лет.

Как такое вышло?

Да так, что по дороге в полицейское отделение в каком-то непонятном затмении бывший проводник принял казенных служителей за тангутов-еграев, бродячих дорожных грабителей. Сильный и ловкий, он безжалостно избил казенных служителей и, уже доставленный в отделение, все никак не мог успокоиться. Когда пришли другие караульщики, он избил и их.

«Кто это так поступает?» – удивился начальник отделения.

Ему ответили: «Бурят-истопник».

«Он что, всегда так?»

«Мы не знаем».

«Ну, поместите его в надлежащие условия».

Полицмейстер знал, что холод действует на человека благотворно.

В итоге бывший проводник Хубилгана провел в холодной почти семь суток, не уставая избивать осмелившихся войти к нему караульных. «Вы подлые еграи!» – кричал он громко. Караульные обижались, но не спорили, потому что не знали, кто такие еграи, вдруг тоже люди казенные.

Потом бывшего проводника доставили в суд.

Это все происходило почти пятьсот лет назад, по подсчетам Счастливчика.

За врожденную грубость и дерзкую непонятливость истопник Ири был приговорен всего-то к трем годам работ и высылке из столицы, но бывший проводник и тут проявил грубость и непонятливость. Он избил судей и осквернил портрет государя, сорвав его с пыльной стены. Никак совладать с ним не могли. Он даже отнял револьвер у одного из охранников и застрелил трех самых упрямых (по его понятиям) еграев.

Сибирская тюрьма, конечно, утомительна.

Но бывший проводник умел быть терпеливым.

Когда через двадцать семь лет в декабре одна тысяча девятьсот восемнадцатого года скучный сибирский городок был отбит у колчаковцев отрядом большевиков, к узнику одиночной камеры отнеслись с революционным пониманием. Комиссар Штеле (из студентов) с уважением спросил: «Ты кто?»

Ири ответил: «Я бурят».

«А еще ты кто?»

«Еще я Ири».

«Это имя?»

Ири согласно кивнул.

«Ну не бывает таких имен».

Бывший проводник только пожал плечами.

«Ты выглядишь крепко, – сказал комиссар Штеле. На свою-то фамилию он не обращал внимания. – Ты не похож на узника-одиночку. Не похоже на то, что тебя морили голодом».

«Я ем все, что мне дают».

«Но семьдесят лет заключения все-таки много. – Комиссар Штеле покачал головой. – Что ты такого сделал? Тюрьма плохих людей не портит, но все же за что тебя бросили в застенок? Ты боролся с сатрапами?»