Фантастика и фэнтези польских авторов. Часть 2 (ЛП) - Земянский Анджей - Страница 52

Никогда еще в своей жизни я так не плакал. И никогда еще в жизни так не мучился.

Все-таки, наверное, в больнице я тоже не был.

* * *

Я научился двигать предметы.

Это даже и не было особенно трудно. Следовало лишь открыть чувство осязания, осознать фактуру и вес предмета, ощущать его осознанно – и ничего больше. Вскоре масса перестала иметь какое-либо значение. Я не мог поднять ничего больше, чем при жизни, потому что не мог воспроизвести такой поступок из памяти. Но вот по морде дать мог, причем хорошенько.

Я узнал Яцека, который приносил вино и так любил мастурбировать. Яцека и всю его семью. Какое-то время я даже с ними пожил. Яцек изо всех сил ненавидел своих пред­ков и домой возвращался исключительно по необходимости, не раньше. Там и вправду не было ничего такого, что можно было посчитать приятным. Мама Яцека, всего лишь на пару лет старше меня, выглядела словно моя бабка. С той лишь разницей, что бабка, пус­кай и в преклонном возрасте, никогда не ходила с синяками под глазом. А вот мама Яцека ходила, пускай и пошатываясь, с вечно битой рожей. Потому что пан Анджей в жизни не достиг ничего; а чего мог он достичь после своего ПТУ, со своим IQ и вообще со всем ос­тальным? Слава Богу, работа у него еще имелась, оплачиваемая по-нищенски, паршивая, неинтересная и тяжелая – но имелась. Вместе с этой своей работой он был нулем, зато полнейшим, никто с ним не считался, ни над кем он не имел хотя бы на крошку власти, а всякий нормальный тип должен ее иметь хотя бы немножко. Только что тут поделать, если разве что каждый десятый обладает истинным значением или властью? Все осталь­ные царствуют над женами, сыновьями и дочерями; такая вот дерьма стоящая власть над домашним скотом: женщины, дети и собаки. Так как же в связи со всем этим пан Анджей мог не пить? Обязан был, блин! Пил и бил (ведь нужно же как-то власть использовать). Не часто, потому что мужик был порядочный, и по правде все маме Яцека даже завидовали, что нашла себе такого мужа. Работу имеет, по бабам не ходит, а деньги домой несет. А то что выпьет или там в карты сыграет? Что приложит своей половине от этих нервов? Да любой, что ни говорите, выпьет. Впрочем, мама Яцека ("Нюнька", как называл ее пан Анджей, что бы это не означало) пила с ним, потому что, по крайней мере, пил он дома и не шатался где ни попадя с дружками. Вот так они себе жили и пили.

Я любил посидеть с ними, особенно по вечерам. Нравилось мне кроссвордик ре­шить, да и по телевизору иногда чего-нибудь приятственного показывали. Как-то раз я даже смотрел на секс вживую – то есть, это уже не по телевизору – только вот это как раз приятственным никак не было, так я даже и не досмотрел.

- Ендрек, поговорил бы ты с Яцеком, - как то раз, вечером, сказала Нюнька мужу. – Ребенок должен знать, что у него отец есть. А то ты знаешь, он совсем в школу не ходит? Шатается по ночам неизвестно где, с какими-то хулюганами связался. Сейчас по телеви­зору столько показывают, еще кто нападет на него, или чего другого. Сам он сейчас шата­ется с теми, Рудлевскими, что уже отсидели свое в исправительной. Слышишь, что я тебе говорю? Ендрек? Займись им хоть чуть-чуть.

- Хорошо, Нюнька, - сказал пан Анджей.

Но, возможно, он что-то другое сказал. А какое значение, что он там сказал?

Если к нулю прибавить нуль, то не всегда получится нуль. Иногда, к сожалению, равняется и Яцек. Или там Михал, Ендрек, Алик… Оно всегда так, если у тебя такие предки, паршивые, совершенно паршивые перспективы, и тебе двенадцать-тринадцать лет.

Я знал, что Яцек чувствует. У меня самого такой отец был.

Вот мать у меня, к счастью, была другая. Обычная, серая женщина, зато имеющая чувство собственного достоинства, а это означало, что нулем она не была, о нет! И она не хотела быть прибавкой к нулю, так что отца моего отправила пинком в задницу. Мне ка­жется, что тип этот летит еще до сих пор. И так ему и надо. Только вот Нюнька так не умела.

Я понимал, почему Яцек волочится ночами со старшими дружками. Я просто был переполнен этим пониманием. У этого пацана судьба шла как по рельсам.

Как-то ночью я подождал возле дома, в котором он жил. Дождался только в начале двенадцатого. И взял на себя работу, которую пан Анджей никак выполнить не мог. На эту одну-единственную ночь я заменил Яцеку отца. Я разобрал паршивца на куски – еще раньше я обдумал мельчайшие подробности демонтажа, так что глаза выколупал еще пе­ред тем как переломать обе руки. Потом поломал ноги, чтобы не удирал и весьма стара­тельно обработал колени, потому что у меня мурашки по коже ползали при мысли о том, что он бы мог еще в своей жизни ковылять. Вопли и рыдания были такие, что вечно без­различный дом ожил. Я терпеливо подождал, пока где-то далеко не завыла сирена скорой помощи, ехавшей в сопровождении полиции. Только лишь тогда, в самом центре громад­ного круга зевак, шикарно невидимый, я отпихнул в сторону Нюньку, маму Яцека, и ос­колком стекла отрубил говнюку его перец. Если бы я это сделал раньше, пацан мог бы и кровью изойти. А я не хотел его убивать. Ведь сам он меня не убил. Так, немножко ногами пинал, а потом жену держал; а убили нас его дружки.

Мне просто хотелось, чтобы Яцек как-то поправился. Я верил, что он поправится; я дал ему шанс и вернул в общество. У меня была какая-то странная уверенность, что сам он уже никого и никогда пнуть не сможет. И станет Яцек порядочным человеком.

Какой-нибудь тип с женой вернутся вечером домой. Он не будет нулем, и она им тоже не станет. Поссорятся о чем-нибудь и помирятся. Она возьмет книжку в ванну, а он помоет ей спину. В таком мире, где люди вечерами просто возвращаются домой.

Я подумал, что ради такого видения стоило бы вернуть обществу всех Яцеков в го­роде. Ведь так, по честному – почему бы людям вечером нельзя было бы вернуться до­мой?

* * * - Ну что, все уже? – спросил ангел-переговорщик. – Мучаешься, мужик в этой подво­ротне. Выйди и поговори со мной.

- Оставь меня в покое, - ответил я. – У меня тут чертовски красивая мечта.

- Ты мертв, и она тоже мертва, - сказал он грубо, но я услыхал, что никакого удов­летворения он от этого не получает – так, просто запланировал шоковую терапию. – Вы­лезай уже из этого чертового места, ну!

- У меня чертовски красивая мечта, - повторил я.

- Знаю. Ты мечтаешь про то, как убить всех проигравших пацанов.

- Я их не убиваю, но возвращаю обществу. Я тут обдумал шикарную превентивно-воспитательную систему. Конспект дать?

- Вылезай из подворотни.

Я наклонился и в последний раз попытался поднять смятый листик.

- Брось ты эту бумажку.

- Это не бумажка.

- А что же еще?

- Это… это выпало из ее сумочки, когда ее убивали. Это моей жены, а не просто какая-то бумажка.

Ангел молчал.

Я поднялся и вышел из подворотни на улицу.

- Ты хотел говорить. Ну что же, давай говорить.

Мы медленно шли вдоль обшарпанных домов. Он все никак не мог начать. Я не подгонял, времени у меня было навалом. Мне просто приятно было идти вот так.

- Ты не можешь сидеть в той подворотне.

- Почему не могу?

- Ну, просто не можешь. Тебе уже пора, старик. Поверь мне, уже и вправду пора.

- Почему?

- Потому что у всего имеется свое начало и свой конец. И не спрашивай без конца "почему".

- Но… почему, собственно? – спросил я без какой-либо задней мысли. – Почему бы мне и не спросить?

- Потому что ответа и так не будет. Что ты хочешь здесь открыть? Тебе любо­пытно, почему мир жестокий? Тебе хотелось знать, зачем все это и к чему идет? Ищешь цель и смысл жизни? – подкалывал он, никогда в своей жизни не слышал я, чтобы кто-ни­будь подкалывал так печально. Что ни говори, этот ангел вовсе не был плохим человеком. И все равно, как он одевается.

- Оставь это, - сказал он. – Или ты мазохист? Зачем ты сидишь в этой подворотне? Заверши то, что должно было закончиться уже давно.

- Как давно?

- Очень давно. Здесь время в часах не считается; в этой подворотне ты просидел больше, чем прожил.