Будь счастлив, Абди! - Закруткин Валерий Витальевич - Страница 20

— Верно, — согласился учитель, — такие люди, как Пушкин, не имеют нации. Нет, я не так хотел сказать, — поправился он, — они, конечно, имеют ее, но принадлежат всем, без исключения, людям мира. А приятно все-таки, когда в таком великом человеке течет кровь, похожая на твою. Вы согласны со мной?

— Пожалуй, да. Пушкин и сам писал, что он потомок Ганнибала.

— Вот видите, поэтому и нам не грешно называть его своим, — весело заключил учитель. — Ученик нашей школы Габре, которого вы сейчас лечите, очень одаренный мальчик. Он молодой поэт и пишет по-настоящему сильные стихи. Мы уверены, что он станет если не великим, то большим поэтом.

— В каком он классе учится?

— В шестом, но он так развит, что не уступит в знаниях любому выпускнику школы. Габре влюблен в Пушкина и даже подражает ему в своих стихах.

— А разве есть переводы Пушкина на амхарский язык?

— К сожалению, пока нет, но мы читаем его на английском и французском языках. Пришло время перевести его бессмертные творения и на наш язык.

— Странно, что это не сделано до сих пор, — удивился я.

— А кто мог его перевести? У нас еще не было таких сильных поэтов. Вся надежда на молодежь, на таких, как Габре.

— А стихи Габре издаются?

— Еще нет, но они поощряются в школе, и дети с удовольствием их слушают. Мы недавно провели экскурсию на реку Марэб.

— А что там интересного?

— Мы считаем, что Ганнибал, прадед Пушкина, уроженец одной из деревушек на реке Марэб. Так вот, поехали туда, и это у наших учеников вызвало большой интерес к изучению жизни и деятельности великого поэта.

— Учитель! — обратился я к нему. — Вы обещаете мне, что расскажете все до мельчайших подробностей об этой экскурсии!

— Пожалуйста, — обрадованно согласился он, — дайте только встать Габре, и он вам покажет свои стихи об экскурсии.

Дней через двадцать усилия наших терапевтов увенчались успехом. Габре был почти здоров. Но ему еще не разрешали много говорить и принимать посетителей.

— Ну, как дела, молодой поэт? — спросил я его однажды во время вечернего обхода.

— Доктор, что вы, я еще не поэт, — заявил смущенно Габре. — Я только пытаюсь писать.

— Говорят, что ты уже неплохо пишешь.

— Рано еще меня хвалить, — ответил он серьезно.

— Ну, ничего, научишься и ты писать хорошо, только скорей выздоравливай.

— Доктор, а вы любите стихи?

— Как же можно не любить стихи?

— Знаете, мне очень хочется поехать в Ленинград, — мечтательно продолжал Габре. — Там жил когда-то Пушкин, и мне хочется посмотреть этот город. Да, в России можно стать настоящим поэтом, там сильные люди живут.

— Поэтом можно стать везде, дорогой Габре, — заметил я, — важно иметь талант и много работать.

— У меня есть стихи, посвященные нашему Пушкину. Вот когда буду здоров, я обязательно вам их прочту.

— Поправляйся, Габре, я подожду.

Вскоре Габре выполнил свое обещание. К тому времени он окреп настолько, что уже принимал у себя в палате друзей, которые буквально заваливали его книгами.

В один из вечеров я застал у него учителя, сидящего в окружении школьных юнцов.

— Доктор пришел, доктор пришел! — радостно воскликнул Габре, когда я появился в палате.

Габре в этот вечер был в приподнятом настроении. Он много говорил, сочинял какие-то каламбуры, заливаясь ребяческим смехом.

— Габре, ты уже здоров и скоро уйдешь домой, — объявил я, — но за тобой есть должок…

— Я помню свое обещание, но со мной нет моих тетрадей. Ладно, я прочту стихи и без них.

— Чтобы ты лучше их вспомнил, вот тебе небольшой подарок от меня, — и я передал ему томик стихов Пушкина, изданный на русском языке.

— Что это за книга? — спросил Габре.

— Открой и все поймешь.

Он долго пытался прочитать на обложке тисненые буквы: «А. С. ПУШКИН. ИЗБРАННОЕ».

— Жаль, не знаю таких букв, — только и смог промолвить Габре.

Ученики и учитель придвинулись к нему и тоже пытались прочесть написанное, но и им это не удалось.

Юноша развернул книгу, и перед ним открылся великолепный портрет Пушкина.

— Так это же Пушкин! — воскликнул он, словно сделал величайшее открытие. — Смотрите, смотрите! — обратился Габре к своим товарищам.

Он нервно перелистывал страницы, всматривался в заглавия стихов, оформление переплета, а потом спросил:

— А кто нарисовал портрет?

— Это старый портрет, но считается одним из лучших. Сделал его художник Кипренский.

— Он русский?

— Да, художник был русским.

— А нарисовал он здорово, здесь Пушкин похож на нашего человека. Ах, доктор, какой ценный подарок вы мне преподнесли! — восторгался Габре.

— Угодили вы ему, — обратился ко мне учитель.

— Вы знаете, какая идея у меня сейчас возникла, — продолжал юноша, — я изучу русский язык и тогда по-настоящему пойму Пушкина. Вы согласны со мной?

— Согласен, но сделать это будет нелегко.

— Я справлюсь, — убежденно заявил он.

Просмотрев книгу, Габре положил ее себе на колени и, сосредоточившись, начал читать свои стихи.

Он весь преобразился. Сейчас передо мной был настоящий поэт, сильный, страстный и вдохновенный. Его товарищи и учитель умолкли и слушали, затаив дыхание.

Я, к сожалению, не мог понять всех тонкостей амхарского языка, но видел, как Габре воспламенялся все больше и больше. Он великолепно владел голосом.

— Это стихи о черном человеке, который, попав в страну снега и бурь, родил великого сына, — пояснил мне учитель, когда Габре окончил читать. — В нем слились воедино суровая мудрость севера и жаркая сила африканского солнца.

Бой за остров был коротким. Собственно, никакого боя могло и не быть… Но когда с советского эсминца о эфир полетела радиограмма «Генералу Итиро. Советское командование во избежание бессмысленного кровопролития предлагает гарнизону острова немедленно сложить оружие…», никто не ответил.

Белесый утренний туман стлался над океаном, скрывал от противника готовые к броску корабли советского десанта. Снова и снова передавал радист обращение к генералу Итиро. Но остров молчал.

Где-то там, на востоке, из воды вставало солнце. Начинался новый день, последний день второй мировой войны, первое сентября 1945 года. Туман местами поредел, раздвинулся. Теперь советским десантникам стал виден угрюмый, всхолмленный сопками остров. Он выставил вперед пики мысов, острые зубья прибрежных скал. Затаился, как громадный невиданный зверь. И молчал. И в этом молчании, в этой тишине, казалось, была главная опасность.

В боевой рубке эсминца командир бригады десантников в последний раз глянул на часы и сказал:

— Все, товарищи офицеры. Дополнительное время тоже истекло. — Он невесело усмехнулся. — Не хотят господа самураи добровольно открыть двери. Придется постучаться. Начальник штаба, передайте приказ всем: действуем по варианту два. Исходные позиции занять к шести ноль-ноль.

Тройка торпедных катеров с разведчиками на борту вырвалась из тумана и на полном ходу понеслась в бухту. За ними показались быстроходные десантные суда.

Приблизившись, катера дерзко открыли огонь по берегу из спаренных зенитных пулеметов и пушек. Одна из очередей резанула по высокой мачте у пристани. Большой военный флаг Японии — белое полотнище с красным кругом солнца посредине — трепыхнулся и с обломками мачты рухнул в воду.

И тут кто-то на берегу не выдержал. По катерам ударила пушка артиллерийского дота, скрытого где-то в отвесной скале. «Ду-ду-ду-ду» — будто запинаясь, заговорили вслед за пушкой крупнокалиберные пулеметы с Двугорбой сопки. Ударила батарея с левого мыса бухты. Вокруг катеров взметнулись столбы воды от разрывов снарядов, завизжали осколки. Но катера, резко меняя скорость и направление, оставались неуязвимыми, дразнили японцев, прошивали пулеметным огнем все подозрительные места берега.