Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3. - Каменецкий Евгений - Страница 3

Фронтовики принимали гостей из Ленинграда — поэтов. Выступил тогда Александр Прокофьев. Он говорил о Ленинграде, ленинградцах, поэтах и писателях города-героя, о защитниках Невской твердыни. Поделился впечатлениями о встречах с воинами нашего, Волховского, фронта.

— Вчера мы заезжали в один танковый полк, — рассказывал Прокофьев. — Народ там — молодец к молодцу. Биты и стреляны. Видели мы там одного лейтенанта, розовощекого, застенчивого и в высшей степени интеллигентного. В мирное время такой — мухи не обидит. Удивительно, как меняется человек на войне! Поразил нас этот лейтенантик и своими стихами. Талантливые, душевные, очень искренние. Дай бог ему выжить…

Характеристика, которую дал Прокофьев, была полной и справедливой. Мы уже знали этого лейтенанта и тоже успели полюбить его. Воевал он храбро и в очень трудных для танкиста местах — на Синявинских болотах. Каждая строчка стихов была выстрадана им, написана кровью сердца.

Лейтенанта решили взять в редакцию армейской газеты. Ходатая строго отчитал командующий бронетанковыми войсками.

— Как вы можете об этом даже заикаться! — вскипел генерал. — Лейтенант командует взводом тяжелых танков «КВ» в полку резерва Главного командования — кто же отдаст его вам накануне крупной наступательной операции! Да и пожелает ли он сменить свою машину на ваш скрипучий письменный стол? Танкистом рождаются и им остаются на всю жизнь, запомните это.

В разгар наступления пришло краткое сообщение: смертью храбрых погиб командир взвода и талантливый молодой поэт Сергей Орлов.

А спустя два года я встретил вдруг… Сергея Орлова. Было это в Ленинграде, в редакции окружной газеты «На страже Родины». Он принес сюда новые стихи. Я взглянул на него и понял: он горел в танке, горел тяжело. В эти минуты Сергей напомнил мне лейтенанта Дремова из потрясающего рассказа Алексея Толстого «Русский характер».

Тогда я не стал ему говорить о сообщении, полученном в 1943 году.

Не напомнил я ему об этом случае и в дни нашего путешествия вокруг Европы на теплоходе «Победа». Рыжая бороденка Орлова привлекла тогда всеобщее внимание. Стамбульские фоторепортеры бросились к нему в порту, чтобы снять его крупным планом: «Типичный русский». Они представляли себе русского человека только с бородой. (В то время бород почти не носили, на теплоходе с бородой ходил один Сергей, да и тот отрастил ее для того, чтобы скрыть следы тяжелейших ожогов.)

Всякий раз, встречая Орлова, я хотел расспросить: как же он, похороненный в полку, вдруг ожил? Но напоминать о таком ради праздного любопытства — дело малоприятное и жестокое.

И все же наша беседа состоялась.

— Значит, — спрашиваю, — донесение о твоей гибели пришло после того, как увидели тебя горящим в танке?

— Нет, — медленно и неохотно отвечал Сергей Орлов. — Тогда все обошлось на редкость благополучно. Наш полк наступал в первом эшелоне и понес большие потери. Собственно, от полка тогда остался один номер: машины были подбиты и сожжены в первые часы боя. Мой «КВ» был подбит в непосредственной близости от вражеских позиций. Две недели мы просидели в танке, не имея возможности вылезти и сообщить о себе в полк: фашисты вели прицельный огонь. Ночами ремонтировали гусеницы, мотор, еще кое-что. Проверили, и — о, счастье! — мотор работает, гусеницы в исправности. Развернулись, дали по фашистам несколько выстрелов из орудия и помчались отыскивать свою часть. Вот тогда я и услышал от командования: «А мы, Сережа, записали тебя в поминание, донесли о твоей гибели». Было это под Карбуселью, у Синявина.

Второй случай благополучным уж никак не назовешь. Танковый полк вел бои западнее Новгорода. При поддержке пехоты танкисты захватили деревеньку Гору и намеревались оседлать железную дорогу. Командир взвода лейтенант Орлов прикинул: идти в обход — значит подставить борт машины под прицельный огонь вражеских орудий. Орлов дает команду: атаковать противника в лоб. Это было правильное решение. Танки, направившиеся в обход, тотчас заполыхали факелами. Танк Орлова двигался вперед, не встречая серьезных препятствий. Вдруг возникла высокая снежная стенка: такие строят ребята, когда играют в крепости. Над танком молнией просвистели штурмовики; обстреляв в снежной крепости фашистов, они унеслись обратно.

В стороне появилась пушка: ее волокли солдаты в белых маскировочных халатах.

— Сгубила меня, можно сказать, интеллигентская осторожность, — с улыбкой вспоминал Орлов. — Мне показалось, что это — наши. Ударю из танка, а вдруг у пушки — свои ребята. Не лучше ли подождать?.. «Свои ребята» ударили по танку прямой наводкой. Я получил сразу три ранения: в ногу, руку и в грудь. Последний осколок шел прямо в сердце, но помешала… медаль «За оборону Ленинграда». Комсомольский билет был пробит, медаль изуродована, но осколок потерял свою силу. В танке произошел взрыв, машина загорелась. Мы через борт скатились в рыхлый снег. У меня начался световой шок, и я уже подумал, что ослеп навсегда: день солнечный, яркий, а я ничего не вижу. Обгорелая кожа свисала с лица клочьями, веки слиплись. А фашисты бьют и бьют, не давая возможности поднять голову. Ползу по следу гусеницы и мало что соображаю. На мое счастье, рядом оказалась девчушка из пехоты. Одна из тех, кто спасал других, совершенно не думая о себе. Это о ней, о том моменте написал я позднее:

— А потом была трудная операция? — спрашиваю Сергея.

— Трудная. И не одна. Пересадить кожу на живом человеке — не кустик или деревце в саду. В те дни я больше всего опасался взглянуть на себя. Набрался храбрости. Посмотрел в зеркало…

Задаю вопрос очень осторожно:

— Тогда и родились те строки, Сережа?

— Тогда…

Мы их не цитировали. Их знает всякий, они давно стали хрестоматийными.

Ему же принадлежат и другие стихи, и тоже давно сдавшие хрестоматийными:

Фронтовые бои для него кончились февральским днем сорок четвертого года, но сражение шло еще долго. За себя. За свое утверждение в жизни, в поэзии. Учился в Ленинградском университете, кончил Литературный институт имени Горького. Мальчонка из белозерского села Мегра пробовал себя в поэзии еще до войны, получил первую премию на всесоюзном конкурсе и похвалу от самого Корнея Чуковского. Но настоящим поэтом он стал уже в зрелые годы, после войны.

— Танкист Орлов прекратил свое существование где-то под Новгородом, — говорю я ему. — На смену ему пришел поэт Орлов?

— Нет! — возражает он и качает головой. — Танкистом я остался навечно, хотя меня и списали «по чистой».