Внучка берендеева. Третий лишний - Демина Карина - Страница 9

Тварь.

Ненависть была глухой.

А сама Красава – слабой. Она не желала возвращаться. Уж лучше сон. Жар. Горела? Так и сгорела бы… вместо дитяти… почему оно? Потому как защитный амулет был у Красавы? А дитя… как же Божиня, которая милостью своей защищает сирых и слабых…

…не сгорела.

…и отойти не позволили.

Муж приходил, разговаривал ласково… утешал… убеждал, что будут и другие дети… только Красава знала – ложь. Не будет. И ему сие ведомо. Кто сказал? Дед? Межена, когда поняла, что не дано ей обе жизни забрать? Не суть.

Главное, что лишили ее, Красаву, самого желанного…

…и ночами, оставаясь одна – Красава гнала девок прочь, не желая, чтобы видели они слезы ее, – она молила Божиню.

О смерти.

Или благословении.

О мести…

И видно, слишком много было этих желаний, потому ни одно не исполнилось. И когда Красава почти уже решилась сама с жизнью расстаться – уж это-то право у нее не заберут, – вновь пришел дед.

– Дурное задумала, – сказал он и положил ладонь на голову. – Ты это брось. Коль случилось, то так тому и быть…

– За что? Я ведь… я ей ничего не сделала… никогда… она… сестра… была как сестра… а она…

– Не всякое родство во благо.

– Но как же так… – Эта мысль не отпускала Красаву. – За что?

Она расплакалась. Именно теперь, рядом с дедом. И тот, как в детстве, обнял ее крепко.

– Ты… ты ее отпустил…

Она знала и это.

Откуда?

Оттуда же, откуда знала, что родился мальчик и что жил он, пусть и недолго. И что похож был не на мужа, не на Красаву, но на дядьку.

Рыженький.

С глазами голубыми, ясными…

– Отпустил, – согласился дед.

– Ты мог бы остановить ее…

– Убить. Ты хочешь, чтобы я ее убил?

– Да!

Она выкрикнула и… замолчала. Убить? Межену… она… она тварь… она не пожалела Красаву, не пожалела и дитя нерожденное… она пришла, чтобы забрать жизнь, и не сомневалась, не раскаивалась… и почему Красава должна…

– Нет, – выдохнула она, вытирая слезы. – Нет…

И дед поцеловал ее.

– Спи. Боль пройдет…

Солгал.

Красава прижала палец к губам.

– Молчите… человек, в которого заглядываете, Зослава, будет знать, что вы заглянули, но вот понять доподлинно, что именно вам случилось увидеть, он не сумеет. Пока вы молчите.

Я кивнула.

Молчать.

От как есть, молчать… и молчу… стою, силюся управиться с этою чужою памятью. На кой она мне? Мне собственных забот ныне хватает. Вона, бабка капризная, которая рогом уперлася, что не поедет в Барсуки. Мол, здоровье у нее слабое… и Марьяна Ивановна – бабка с нею сдружилася крепко, что мне было не по нраву, – кивает.

И вправду слабое.

Не выдюжит дорогу, хоть ты самолучший возок прикупи.

Арей, с которым бы словом перемолвиться, а он меня сторонится, глядит искоса. Кирей… и третий мой жених, про которого только и ведаю, что монетка у него имеется заклятая. И этою монеткою он мою жизню давече спас. И как быть?

А тут вот еще она…

Стоит боярыня, любуется цветами… ишь, поднялись крокусы… и красные, и лиловые, и белые, в глазах прям рябит. Вот в наших лесах сперва-то подснежники вылазят, а следом – ветреница, и леса тогда белым убираются, будто бы снегом теплым.

Там уж следом яблони зацветают, вишни и сливы… груши старостины, которые не белым – ружовым цветут, и так хорошо, что днями бы под ними сидел и любовался.

А она мне тут памятью поделилася.

Про заговоры.

Про царицу-матушку, которая…

Сглотнула я и отвернулась. Не хочу думать. Не бывает такого, чтоб одна баба у другой дите отняла и с холодным сердцем, со спокойствием совершила сие… волшба темная… чего ради?

Нет, мне расповедывали и про азар, и про царствие.

И про то, как важно, чтоб наследник за царем на престол воступил, взял в руки что венец драгоценный царский, что скипетру, что иные власти символы. И чтоб бояр приструнил, хватит им промеж собой лаяться. Чтоб людям дал воли чутка… чтоб…

…и потекут тогда по царствию Росскому молочные реки да с кесельными берегами. А в кажном дворе пряничное дерево вырастет.

Вздохнула я.

Не на себя ведь злюся и не на боярыню, которая мне рассказала – как сумела, так и рассказала, – а на тое, что не ведаю, чего с этим рассказом делать.

Царевичам расповедать?

Так они матушку свою паче родной любят. Поверят ли? Я б, скажи мне давече, что бабка моя мертвым духом одержимая, в жизнь не поверила б. И рассказчику оному в ясные оченьки плюнула б, а то б и по лбу дала, для вразумления.

И они чем лучше?

Кирей?

Нет, он тоже царицу чтит.

Ильюшка? Лойко? Этим двоим любить матушку нашую не за что…

– Не знаешь, что тебе делать? – Боярыня на небо поглядела. – Ясное какое… тем летом нас с мужем во дворец призвали… принимала нас сестрица ласково, позволила на царевича взглянуть. И потребовала клятву принести кровную, что молчать стану. А нет, так и… казнить нас, конечно, не за что. Но дороги нынче не спокойны, а ну как поедем домой и беда случится? Лихих людей в царстве развелось – тьма-тьмущая…

Уж не тех ли лихих, которые наставницу Люцианы Береславовны в ирий до срока спровадили?

– И я клятву дала. Ее и не нарушила. – Она улыбнулась мягко, счастливо. А мне подурнело прям. Выходит, клятва клятвою, а любую обойти можно. – Вернулись мы с мужем в земли родовые его… жили… как жилось, так и жили… тихо… он школу построил для деток простого звания… мальчиков грамоте учат. Слову Божинину. И еще, если случается, что дите с даром, то сюда… магика вот, царицей даденого, к делу приставил… Варей уж в годах, а с детьми возиться полюбил… учит, как умеет… да…

На раскрытую ладонь боярыни села бабочка.

Крылышки атласные.

Золотом шитые.

Велика.

Красива. И боярыня замерла, глядя на чудо этакое.

– И забыли бы обо всем… насколько получилось забыть…

Ох, мнится мне, что дурно получилось. Иная память – та еще мука.

– …а годков этак десять тому дед явился… пришел тайными тропами. Смурной. Худой. Слег в горячке. Я уж думала, он и вовсе отойдет… сидела подле постели. Пусть и дурной у него норов, а все родич… последний…

– Что?

– Я не сказала? – Боярыня пальчиком тронула хрупкое крыльце бабочки. И та дернулася, но не слетела с ладони. – Запамятовала, должно быть… сгинул наш поселок…

– Как?

– Умерли все… от неведомой болезни…

Расповедывала нам Марьяна Ивановна про иные болезни, от которых в поселениях ни малых, ни старых не остается, что идут да люд честной косой выкашивают.

– В один день… в один час… дед тогда у озера был… если долго смотреть в Мертвую воду, то можно увидеть душу…

– Чью?

– А чью покажет… не знаю, кого он искал. Знать, надо было, если сидел. А вернулся – в поселении все мертвые, что люди, что зверье… сказал, ни кошки, ни куры не осталося… и волшбою мертвою тянет. Он думает, что это Межена вернулась… но зачем ей?

От чего не ведаю, того не ведаю.

Бабочка крылья развернула и поднялась, полетела неровно. Вверх и вниз. И вбок. Будто след путает… вся этая история запутанная – страсть.

– Сказал еще, что волшбу творили темную подле деревни нашей. Там места особые, и силу можно пробудить такую, с которой не всякий человек совладает. И пробудили. Эта сила его позвала. Но дед упрямый. А может, Божиня оберегла… получилось уйти…

Она склонила голову и пальцы, щепотью сложенные, к сердцу приложила.

Искренне ли?

Нет, видела я все глазами Красавы, да только… только ныне слышалась мне в речах ее будто бы илжа? Иль тень от нее…

– С того времени дед вовсе странен сделался. Жить жил… муж мой добр, старику в приюте не отказал, пусть и старик этот его безбожником обзывает. Сам-то молился денно и нощно, все просил простить его и тех, кто его виною жизни лишился… верно, будь послабей, ушел бы. А вот зимой нынешнею очнулся точно. Сказал, что открыла она ворота тому, с чем ныне не управится… что только дурак может думать, будто по силам ему бурю оседлать да над весями прокатиться… и ушел… а нас в столицу пригласили. Не хотела я ехать… и ныне не хочу тут оставаться… встречаться с нею… быть может, ей вновь жизнь понадобилась?