Чужая здесь, не своя там. Дилогия (СИ) - Гиппиус Рина - Страница 49

Рини и Рик возвращались домой по горной дороге. Случился камнепад. Погибла Рини, двое сопровождающих, а Рик и кучер выжили. Вот только мальчик теперь навсегда останется хромым, хотя целители сделали все, что могли. К сожалению, помощь прибыла слишком поздно.

А пока не привезли тело Рини, я практически не выходила из дома.

Неуемное чувство вины не покидало меня: если хотя бы на час раньше я добралась до Сивины, все сложилось бы иначе.

Разумеется, маме я тут же сообщила о случившемся. В ответ – пару слов о соболезнованиях, остальное – как, при каких обстоятельствах произошло видение.

” С этой девочкой ты была очень близка, а та вещь для нее была крайне важна. Возможно, поэтому ты и смогла увидеть то, что с ней произошло. Ты неосознанно очень хотела ее увидеть – и вот результат. По-видимому, такой способ предсказаний отнимает значительно больше сил. Будь осторожна!”

Да я бы лучше все свои силы отдала без остатка, сгорела бы дотла, лишь бы Рини жила!

Рун вернулся в тот же день, когда привезли и то, что осталось от его невесты.

Гроб не закрыли, а тело лишь накрыли белоснежной простыней, из-под которой выглядывало единственное, что осталось целым, – рука, на пальце которой все также сверкало фамильное кольцо Натсенов.

Так, стоя на коленях перед телом любимой, прижавшись губами к руке, Рун и провел весь оставшийся день. Никто их не беспокоил.

Лишь на следующий день я решилась зайти проститься с Рини до того, как состоится официальная церемония прощания.

Я также опустилась на колени перед подругой, прикоснулась губами к ледяной руке…

И говорила, говорила. Мне, оказывается, так много было, что ей сказать. Я захлебывалась слезами, но продолжала торопливо говорить, как будто не успевала. Впрочем, я и так опоздала.

Меня застал Рон. Он вежливо кашлянул, прерывая мою сбивчивую речь, которая не предназначалась для чужих ушей.

– Я предлагал маме накрыть Рини мороком, но она отказалась. Говорит, пусть будет, как есть. Смерть нет смысла приукрашивать.

Он передернул плечами и подошел ближе. Я уступила ему место около Рини, досадуя, что меня прервали.

Стоя у окна в коридоре, я ждала, когда же он уйдет. Хотелось продолжить прерванное. Надолго у сестры Ронольв задерживаться не стал.

– Нам нужно поговорить.

Я поежилась. Меня вообще последнее время практически всегда знобило. эд Хилм говорил, что это нормальная реакция организма. А когда-то рядом с Роном я только и могла, что гореть…

– Разве есть, о чем? За тебя уже все сказали.

Хотелось добавить: “Сказал твой отец и твои поступки, прежде всего.”

– Мне жаль, что все сложилось именно так.

А ведь и правда, жаль. И смотрит на меня своими кристально честными синими глазищами. Вот только я в них больше не вижу своего счастливого отражения. Сейчас эти приятные черты лица ни капли меня не притягивали.

Говорят, следы пороков проявляются и во внешности. Рон выглядел все так же. Только легкой дымкой, налетом печаль приглушила его яркость. Хотя мне и казалось, что налет этот несложно и смыть. Наверно, мое предвзятое отношение.

Я уже не вслушивалась в то, что он мне говорит, не ловила каждое его слово, не восхищалась его умением доносить свое мнение, очаровывать своего собеседника красивыми фразами и обаянием. Как-то слишком отстраненно фиксировала сказанное им.

Он и сам не помнил, как все произошло тогда. Выпил, очнулся – в постели девушка. Кто она, откуда? Бездна ее знает! Она скрылась и даже не представилась. А Рону стало стыдно передо мной. До такой степени, что избегал близости со мной до свадьбы.

Он еще что-то говорил, но я его грубо перебила:

– Ты счастлив?

– Что? – полный недоумения взгляд.

Я терпеливо ожидала ответ. Переспрашивание – всего лишь попытка подобрать удобный ответ, выгадать время. Но я продолжала ждать молча.

– Не знаю, – он пожал плечами и бесцеремонно уселся на подоконник.

Бдительной эдель Фордис сейчас не до контролирования приличий в этом доме. Я была готова в данный момент думать о чем угодно, лишь бы не о Роне как таковом. Лишь бы не пустить его за преграду, которую я так старательно возводила своими выдумками о его неидеальности и такими же выдуманными в моем воображении недостатками. Без его личного объяснения я, как оказывается, все еще не до конца верила, что он подлец. Поэтому усердно строящийся до этого образ сразу разрушить было сложно. Сейчас из-за противоречивых эмоций преграда колыхалась, как занавеска на ветру. Может, я просто устала?

– Ты меня совсем не слушаешь, – укоризненно произнес Рон.

Он, оказывается, что-то спросил.

– Задумалась.

– Сама спросила, и сама не слушаешь. Я так понимаю, ты хотела узнать подробности моей семейной жизни?

– Нет, я…

– Да брось. Хотела же. Тогда слушай! Она глупа, как пробка. В чем ее обаяние, способность располагать к себе людей? Сложно сказать. Наверно, она из тех женщин, про которых, умиляясь, говорят: “Прелесть какая глупышка”. Наивная, очаровательная девушка, которую под меня, скорее всего, подложил отец. Как она только раньше времени не проболталась? Она, по мере своих возможностей, смогла понравиться моим родителям и даже Рини, – мое сердце больно кольнуло, а Рон продолжал со все нарастающим раздражением, переходящим в злость. Злость на собственную жену, тестя, но не себя любимого. – И сначала ее поведение меня также умиляло: это забавно, когда она, округлив свои и без того огромные голубые глаза, щебечет: “Я и не думала, что это может быть так!”. А потом это утомляет, раздражает. Бесит!

Ни в чем не повинный подоконник получил удар кулаком.

– Ну что ж, я рада, что ты нашел, то, что искал – тихое семейное счастье, – сухо произнесла я.

Развернулась и пошла прочь. Куда подальше от него. Еще и прощание с подругой испортил, вмешался.

– В Оттарову пустошь такое счастье!

Догнал, схватил за локоть, развернул. Смотрит сверху вниз, ноздри трепещут от гнева. Хорош! Хоть сейчас на картинку. Будет, чем мне потом камин разжигать.

С неприсущей ему неуклюжестью обнял. Я застыла. Странно, и даже сейчас мне теплее не стало – он горячий, а мне все также холодно.

– Я же толком не попросил у тебя прощения, – горячий шепот на ухо.

А мурашки по шее не от волнения, не от его близости. Омерзение?

Спас меня Рун.

– Разрешите пройти, – тихо произнес он, отодвигая нас в сторону.

Ширина коридора позволяла ему и так нас обойти.

Я воспользовалась заминкой и торопливо ушла.

На церемонии перед похоронами гроб все же закрыли. Прощались все, со скорбными лицами кладя на крышку гроба темно-бордовые, практически черные розы. Этот сорт когда-то специально вывели для таких случаев.

Я, как всегда, выделилась: принесла белые. Рини их очень любила, и я не могла прийти с другими. На меня косились осуждающими взглядами.

Огромное количество сочувствующих, соболезнующих, а кое-то и сопереживал утрате по-настоящему, подходили к семье Ровенийских. Говорили необходимые слова и тут же отходили в сторону.

В некотором отдалении, в тени туи, растущей у чьей-то могилы, я стояла и наблюдала за вереницей людей. Черной змейкой они стекались к месту прощания и разбегались темными мошками. В могилу гроб опускают только при самых близких. Смерть не терпит посторонних. Также и посещение потом храма Оттара должно было происходить каждым по отдельности. Без суеты, спешки и с заранее подготовленной молитвой, которая вроде как помогает усопшему добрести до сумеречной долины. Без такой молитвы душа погибшего рискует навечно скитаться по пустоши неприкаянной.

Диль у гроба стояла с женихом. Она вцепилась рукой в локоть Вестейра и пустым взглядом смотрела перед собой. Сейчас ее жених сбросил с себя напускные эмоции и выглядел действительно переживающим за Диль.

Когда поток прощающихся иссяк, я приблизилась. И даже через плотные черные перчатки умудрилась уколоть палец о шипы.

Рунгвальд пришел самым последним. Бледный, с кругами под глазами под цвет одеяния. В моих слезящихся глазах он выглядел полуразмытым черно-белым пятном: он, как и я, принес белые розы.