Убить сову (ЛП) - Мейтленд Карен - Страница 9

— Я не хотел, — горячо прошептал я. — Прости, мой ангел. Пожалуйста, прости меня. Я так тебя люблю.

Но калитка уже захлопнулась.

Я вернулся в свою опустевшую комнату. В дом ворвался прохладный ветер, подхватывая наши запахи — кислый пот, сладковато-солёный запах заляпанных простыней, слабый след аромата сандалового дерева от одежды Хилари. Через распахнутую дверь комнату заливал призрачный свет, и я как будто видел в этой постели Хилари — мягкие завитки тёмных волос, блестящие, чёрные, как тёрн, насмешливые глаза, пухлые алые губы, приоткрытые так, что видны белые зубы, кусавшие мою губу — иногда нежно, иногда так яростно, что я чувствовал вкус крови во рту.

На этот раз я ударил себя сам. Я снова и снова хлестал себя по лицу, пытаясь унять ужасную боль, пронизывающую и снова отдающуюся в паху. Этого демона я не мог сдержать.

Внезапно я почувствовал ненависть к Хилари, большую, чем та, на какую способен человек — за то, что приходится умолять, за то, что я превращаюсь в существо, каких сам всегда презирал и ненавидел. Я всем сердцем желал, чтобы моего тёмного ангела никогда не было на свете, тогда меня никогда бы не соблазнили, я никогда бы не пал, не опустился бы так низко. Я никогда больше никого не любил, но даже сейчас, стоя перед смятой опустевшей постелью, я понимал, что совсем скоро Хилари будет лежать в кровати с другим.

Я знал это с самого начала. Каждый раз, когда мы спали вместе, я чувствовал, что другие были и будут всегда. Эта мысль причиняла мне боль. Мне хотелось хлестать кнутом, бить, рвать на куски и насиловать — снова и снова, пока Хилари не запросит пощады. А я не простил бы и продолжал бить, превращая тело в кровавое месиво. Но я понимал, что даже это не уничтожило бы мою любовь.

Я бежала прочь от поляны, но колючие кусты ежевики цеплялись за юбку, тащили обратно. Я не разбирала пути, не знала, бегу я к деревне или вглубь леса. Таранис был здесь. Здесь, в лесу, находился демон, я его чувствовала. Я видела огромную чёрную тень крыльев, парящую в небе над дымом и пламенем сожжённой святой. Теперь я ощущала на затылке смрадное горячее дыхание. Это было так страшно. Я пыталась бежать быстрее, но цеплялась за деревья и спотыкалась о корни.

Потом он обрушился на меня, накинулся сзади, прижал животом к стволу поваленного дерева. Моё лицо вдавилось в грязь, рот наполнился гниющей листвой, в ноздри проникла вонь разложения, я едва могла дышать. Его горячие голые бёдра тяжело вдавливали меня в шершавую древесную кору. Мои рёбра трещали под тяжестью его груди. Я судорожно хватала воздух, цепляясь за землю и кусты ежевики, не понимая, что раздираю, зная только, что это не его шкура, глаза или крылья.

В лесу повсюду растёт дикий лук, никчёмный и безвредный, но сейчас вонь раздавленного смятого лука отравляла воздух. В моей голове бушевал ветер, каждая частичка тела стонала и выла, но мой рот молчал. Он был забит, заполнен гниющим лесным сором, а лёгкие против моей воли судорожно хватали воздух. Мне хотелось умереть. Заползти в грязь, зарыться в землю, как червь. Но я не могла. Не могла двинуться. Не могла кричать. Тело больше мне не подчинялось.

Чудовище резко рвануло меня за волосы, словно обуздывая кобылу. Оно дёргало мою голову назад и вперёд, как будто хотело сломать шею и покончить с этим. Но на этом всё не закончилось. Железная плоть снова и снова вбивала в дерево мои кости, пока не пронзила меня. И тогда тварь исчезла, а я осталась лежать одна в темноте.

Третий и последний день, когда горят костры Белтейна. В этот день хлева покрывают ветками душистой жимолости и рябины, чтобы защитить скот от колдуний.

Я стукнул кулаком по столу.

— Господь Всемогущий, на этот раз вы зашли слишком далеко!

Филипп д'Акастер презрительно ухмыльнулся в ответ, поудобнее устраиваясь в моём любимом кресле. Я изо всех сил старался сдержать гнев.

— Когда я услышал, что забрали Джайлса, думал, вы собираетесь его избить. В худшем случае — заклеймить. Но я священник и не могу одобрить убийство.

— Ты будешь одобрять то, что я прикажу, отче. Забыл, за чей счёт живёшь? И кто может вышвырнуть тебя, вот так? — Филипп потянулся вперёд и щёлкнул пальцами в дюйме от моего носа.

Мне не нужно было напоминать. Я очень хорошо знал, кому обязан жизнью. Если бы хоть одно слово Филиппа д'Акастера дошло до ушей его дяди — меня не только отлучили бы от церкви — хорошо, если бы остался в живых. И я молился, чтобы Филипп этого не понял. Грудь как будто сдавило железным обручем, стало трудно дышать. Похоже, теперь это случается всё чаще. Я осторожно опустился на стул, стараясь не выдать боль.

Наклонившись, Филипп небрежно потянул к себе кувшин с моим лучшим церковным вином и плеснул себе так щедро, что когда он поднял кубок, вино пролилось на пол. Он поднёс кубок к свече, чтобы посмотреть цвет, осторожно понюхал, прежде чем сделать глоток. Полдень ещё не настал, но я закрыл и запер на засовы ставни и двери дома. Мне не хотелось, чтобы кто-то из прихожан вошёл сюда во время нашей беседы. Филипп ухмыльнулся.

— Знаешь отче, возможно, то, что ты делал в Норвиче — смертный грех. Но я никого не обвиняю, даже священника. На самом деле я тобой восхищаюсь — говорят, красотка была хоть куда. Сам бы попытался при случае, только я, конечно, не давал обета безбрачия. Но я тебя не виню — это естественно для любого мужчины.

Он неторопливо сделал ещё глоток вина и поставил кубок на стол.

— Но будь осторожен, отче. Тот, кто сеет на чужом поле, пожнёт кучу проблем, Джайлс, без сомнения, это подтвердил бы. Ну, то есть, если бы у него ещё был язык, — он с насмешкой погрозил мне пальцем. — И тебе следовало хорошенько подумать, прежде чем приставать к жене дворянина. Для человека в духовном сане такая охота чересчур опасна. Мужья страшно оскорбляются, когда за их самками таскаются другие самцы, тем паче, если это священник. Надеюсь, ты поставил на этом крест, отче.

Я пристально всматривался в лицо Филиппа — не пытается ли он подловить меня, но не видел ничего, кроме равнодушного желания позабавиться. Я склонил голову.

— Даже священник подвержен искушениям. Но я уже усвоил урок.

— Очень надеюсь, что так, отче. Если такие слухи снова дойдут до ушей епископа, сомневаюсь, что ты отделаешься только потерей церковного сана.

Мучительная боль в груди усиливалась, как будто палач всё сильнее её сжимал. Неужто старая Летиция видела Хилари у моего дома и уже распустила слух? Если она и Филипп узнали — мой смертный приговор уже подписан. Я ощутил, как по лицу стекают струйки пота, и сжал кулаки, чтобы не дрожали руки.

Прошлой ночью я думал, что не смогу сильнее ненавидеть себя, но когда узнал, что Мастера Совы делали с Джайлсом, пока я... К горлу подступила тошнота. Всё из-за Хилари, проклятая тварь... Никогда больше, никогда! Пресвятая Богородица, клянусь, на этот раз всерьёз.

Я видел, что Филипп с любопытством изучает меня, и отчаянно попытался взять себя в руки. Он развалился в кресле, картинно держа кубок в унизанных кольцами пальцах. У него были такие же волосы цвета льна и полные губы, как и у Роберта д'Акастера, черты юного лица ещё не заплыли жиром. Женщинам он казался красивым, но, добиваясь их, Филиппу не было особой нужды полагаться на внешность. В отличие от дяди, увлекающегося только лошадьми и соколами, Филипп обладал ненасытным аппетитом на женщин. Он развлекался повсюду, где хотел, не дожидаясь приглашения — я очень хорошо об этом знал, поскольку выслушивал многочисленные исповеди глупышек.

Я глотнул эля, чтобы смочить пересохшее горло, пытаясь отстраниться от мыслей о Хилари. Если Филипп увидит хоть тень страха на моём лице, он вцепится, как волк, преследующий зайца, и не отстанет, пока не докопается до причины. Я пытался сохранять спокойствие.