Рассвет тьмы (СИ) - "Katrina Sdoun" - Страница 21

— Уволю твою разведку, если будет много болтать, — рассмеялась Лиля.

— Так ты расскажешь? — еще больше занервничал мужчина.

Рассказывать придется. Иначе Герман понапридумывает себе всяких глупостей, а потом еще и дел наворотит. Говорят, когда просыпается ревность, разум засыпает. Лилия по молодости уже сталкивалась с этим в своей семейной жизни. Одновременно, она подумала, что дела складываются как нельзя лучше: она не проболтается, а расскажет о внуке под давлением обстоятельств. Совесть обрадовано встрепенулась.

— Сначала ты пообещаешь держать себя в руках и ничего не предпринимать, чтобы ты ни услышал, это раз. Потом, ты пообещаешь, нет, поклянешься, никогда и никому не рассказывать о том, что услышишь, — с каждым словом Лилии Гере становилось страшнее и страшнее.

— Ты кого-то убила? — неудачная шутка помогла сохранить мужчине самообладание.

— Старый дурак! — возмутилась женщина, — Жди, — и она вышла из гостиной.

Через несколько минут Лилия вошла обратно с фотоальбомом в руках:

— Я обещала, что об этом, — Лилия потрясла альбомом, — Не узнает никто. Особенно Андрон и Малиновские, но скрыть от тебя выше моих сил. Поэтому обещай, что никому ничего не скажешь, особенно сыну, да и Боре с Риммой тоже.

— Хорошо, — немного сомневаясь, пообещал Герман. В конце концов, супруга его ни разу не обманула и поводов сомневаться в себе не давала.

— Тогда смотри…

Супруги проболтали до позднего вечера. Пиджак валялся на полу рядом с диваном, галстук там же. Ворот рубашки расстегнут, рукава закатаны, ремень ослаблен. Глаза этого громадного мужчины горели, как у ребенка в предвкушении праздника. Ужин был благополучно забыт, на журнальном столике остались нетронутыми вино и сыр. А Гера и Лиля говорили и говорили. Мужа интересовало все о Ванечке: рост, вес, цвет глаз, характер, как принял бабулю, какие слова уже говорит, что любит. Герман был счастлив до бесконечности.

— Лилёчек, ты должна что-нибудь придумать. Как-то убедить Енечку… Ты уже отдыхала с Ванечкой, я тоже хочу познакомиться с наследником.

— Обязательно, родной. Мы обязательно что-нибудь придумаем.

На следующий день, вдохновленная поддержкой супруга, Лиля приступила к активным действиям.

Сначала она заехал к Паше, передала привет от Евы. Он по-прежнему работал на скорой, заканчивал институт. Эта встреча хоть и была наполнена радостью, но много времени не заняла.

Потом направилась к Малиновским. Лиля понимала, что восстановление мира в семье, а она уже считала вопрос об объединении двух семей решенным, дело весьма сложное, скрупулезное, сродни политической игре на высшем уровне. Действовать, зная характер Бориса, предстояло осторожно, поэтому не мешало заручиться поддержкой Риммы.

Римма Малиновская после исчезновения дочери стала малообщительной, даже замкнутой. Она практически перестала посещать официальные и публичные мероприятия, да и приятельниц старалась игнорировать. Даже в салоны красоты записывалась на время, когда шансы встретить знакомых были равны нулю.

Сначала все мысли женщины бала заняты тем, что семья попала на острый язычок сплетникам. Даже в какой-то местной желтой газетенке проскочила статейка, полная вульгарных намеков. Но дальше этого не пошло. Потом несколько, теперь уже бывших подруг, посвятили женщину в свои бредовые фантазии. Римме было стыдно. Она боялась, что эта история может сильно навредить супругу. Римма накрутила себя так, что после общения с одной из самых рьяных сплетниц, даже слегла с инсультом. Она просто мечтала, что когда найдется дочь, она ее собственноручно выпорет. Но время шло, а дочь не находилась. И, вот тогда-то до нее стало доходить, что вполне возможно, что она потеряла дочь, как уже теряла сына. Ей стало страшно. Страшно по-настоящему. Она еще больше замкнулась и перестала с кем-либо обсуждать эту тему. Но уже не из-за осуждения со стороны сплетников. Она боялась накликать беду. Да и просто не желала пустой болтовни и лживого сочувствия.

Лилю она встретила не особо приветливо. Уже много месяцев подряд, ей хотелось уединения, а эта женщина была непосредственной участницей трагических для Малиновских событий. И теперь снова бесцеремонно вторглась в его личное пространство.

— Здравствуй, здравствуй, несостоявшаяся родственница, — сарказма было больше, чем положено.

— Перестань, Римма! Не надо со мной разговаривать, как с циничной дурой. Эта история касается и моей семьи.

— Тебя-то каким боком?

— Если помнишь, с моего сына все и началось.

— Брось, Лиль. Он уже и не помнит ничего. Наверное, уже подыскал себе достойную партию взамен.

— Ошибаешься…

— Вот как? И что мешает? — почти равнодушно спросила Римма. Привычка не оставлять без ответа нападки осталась еще со старых времен.

— Не важно. Главное, что Андрон не собирается отказываться от Енечки. А мы с Герой его полностью поддерживаем, — немного пафосно выдала Лиля.

— Как дети, честное слово… Мы уже попробовали её заставить, ты знаешь, что получилось. Попробуете еще раз надавить, снова сбежит. Не надо из моего ребенка добычу делать. Она и так уже всех нас ненавидит, — боль матери звучала в каждом слове.

— Ты не так все поняла. Заставлять никто не собирается. Да и Енечка не способна ненавидеть. Поверь, у неё слишком доброе сердце. Я хочу все сделать для того, чтобы она смогла простить нас. Чтобы, наконец, изменилось её отношение к нам, к Андрону, к браку с ним.

— Да она разговаривать ни с кем не станет. Я звонила ей. А она только молча слушала… А может только делал вид, что слушала… А потом трубку положила. Даже «До свидания» не сказала, — с какой-то неподдельной тоской рассказывала Римма, — Я хотела съездить к ней, поговорить лично, с глазу на глаз. Но Боря не пускает — боится, что мне снова плохо станет… Я соскучилась, веришь? — в уголках глаз у женщины заблестели слезы.

Лиля накапала успокоительное, дала его Малиновской.

— Римма, тебе действительно надо заняться здоровьем. Нельзя же так реагировать.

— Я уже теряла ребенка…

— Не складывай все яйца в одно лукошко! — рыкнула подруга, — Тогда ты не могла ничего изменить, а сейчас все в наших руках!

— Боря от меня всю информацию скрывает, думаешь, я не знаю? А я потом сижу и догадываюсь по обрывкам фраз… Что в таких условиях я сделать могу? Еще дров наломать?

— Придумываешь, а не догадываешься. Ты действительно не все подробности знаешь, только основное. Енечка жива, здорова, закончила университет.

— Правда, что она имя поменяла?

— Да, — Римма всхлипнула, Лиля напряглась. Пауза затягивалась.

— Её теперь Евой зовут, — Римма молчала, сказать было нечего, Лиля продолжила, — Я виделась с ней на прошлой неделе, мы случайно встретились…

Лилия рассказывала долго, тщательно подбирая слова. Она боялась за здоровье подруги и опасалась нарушить данное Еве обещание. Римма молчала. Временами казалось, что она внимательно слушает, временами она уходила в себя. Взгляд становился мутноватым и расфокусированным. Но, вроде, все получилось. К концу монолога у Риммы лицо стало светлее, в глазах появилась надежда.

— Думаешь, она сможет простить?

— Угу, просто сейчас она еще обижена и напугана. Все еще боится давления. Ей надо дать время. Нам это время тоже нужно, чтобы Бориса успокоить, самим подумать, что делать, чтобы дров не наломать. И займись, в конце концов, всерьез своими нервами. Ведь если очередная новость о дочери тебя уложит в больницу, Борис не позволит даже имя девочки упоминать в твоем присутствии.

— Да-да, — закивала, как китайский болванчик, Римма, а потом почти шепотом добавила, — Если ты сможешь вернуть мне дочь…

— Не болтай ерунды, мы вместе её вернем. Вместе напортачили, вместе и разгребать придется, — перебила он подругу, а сама подумала, что довольно быстро обрастает союзниками.

Через несколько дней Римма Малиновская набралась храбрости и позвонила дочери. Текст она составляла целый день. Перечитывала, вычеркивала, дописывала, в общем — переживала. Теперь это был не монолог. В её спич прокрались несколько вопросов. Когда в конце разговора Римма положила трубку, она была счастлива — дочь с ней общалась целых десять минут.