Испорченная кровь (ЛП) - Фишер Таррин - Страница 40

но мне начинает нравиться этот чердак. Музыка

почти не слышна, когда я зав ёрнута в одеяло.

« Landscape» играет не переставая. Первая из наших

песен. Та, с помощью которой он дал понять, что

понимает меня.

— Ты похожа на самокрутку, — говорит Айзек.

Он почти никогда не приходит сюда. Я чувствую, как

он касается моих волос, торчащих из верхней части

моего кокона. Зарываюсь лицом в белое и пытаюсь

задушить себя. Я поменялась с ним одеялами. Он

взял красное, потому что я не могу на него смотреть.

— Внизу есть кое-что, на что ты должна

взглянуть, — сообщает он. Айзек гладит меня по

волосам так, что усыпляет меня. Если доктор хочет ,

чтобы я встала, то должен это прекратить.

Я поднялась сюда сразу после того, как мы

обнаружили электрический забор и притащили дрова

в дом. Айзек, наверное, нашёл снаружи что-то ещё.

— Если это не мёртвое тело, я не хочу

смотреть.

— Ты хотела бы увидеть труп?

— Да.

— Это не мёртвое тело, но мне нужно, чтобы

ты пошла со мной, — он вытаскивает меня из

импровизированного кокона и поднимает на ноги, но

отпускает не сразу. Айзек крепко сжимает меня там,

где его руки касаются моего тела. Затем тянет меня

за собой, взяв за руку, будто я реб ёнок. Я

спотыкаюсь, пока плетусь за ним. Мужчина ведёт

меня вниз. К деревянному шкафу. Распахнув дверь,

он держит меня за плечи, заставляя встать перед ним

и заглянуть внутрь.

Сначала я вижу только дрова. Затем он вытягивает

руку с розовой зажигалкой «Zippo » и держит её

настолько близко к внутренней стенке, насколько

возможно. Странно, какие-то надписи на стене.

Некоторые поленья заслоняют их. Я тянусь и

перемещаю пару брёвен. Меня охватывает дрожь.

Айзек обнимает меня за талию, а затем ведёт назад к

дивану, и помогает сесть. Мне хочется вырваться и

пойти посмотреть ещё немного, но я чувствую.

Чувствую слишком много. Если я не перестану

чувствовать, то просто взорвусь. Страницы моей

книги — много-много страниц — наклеены на

внутренней стенке шкафа, словно пощёчины.

— Что это может означать? — спрашиваю я

Айзека.

Он качает головой.

— Поклонник? Я не знаю. Кто-то играет в

игры.

— Как же мы не заметили этого раньше?

Мне хочется обхватить пальцами его лицо и

заставить посмотреть на меня. Хочу, чтобы Айзек

сказал, что ненавидит меня, потому что, по какой-то

причине, он здесь из-за меня. Но он этого не говорит.

Что

бы доктор ни делал, в его поступках нет

обвинений или гнева.

Хотелось бы и мне так.

— Мы не искали, — говорит он. — Что ещё мы

не видим, потому что не ищем?

— Я должна прочесть, что там, — я встаю, но

Айзек тянет меня назад.

— Это девятая глава.

Девятая глава?

Я пытаюсь вспомнить, о чём она. Затем бросаю

это занятие. Девятая глава причиняет боль. Мне

жаль, что я написала её. Я пыталась заставить

издателей убрать её из рукописи до выхода книги в

печать. Но они считали, что она необходима для

истории.

В день, когда книга вышла в свет, я сидела в

своей белой комнате, сдерживая рвоту от осознания,

что теперь каждый читает девятую главу и чувствует

мою боль. Я не хочу снова читать её, поэтому не

встаю.

— Девятая глава это…

Я прерываю его.

— Я знаю, о чём она, — огрызаюсь я. — Но

почему она там?

— Потому что кто-то одержим тобой, Сенна.

— Никто не знал, что это было по-настоящему!

Кому ты рассказал?

Я кричу; я так зла, что мне хочется швырнуть в

стену что-нибудь тяж ёлое. Но Смотритель Зоопарка

не оставил нам ничего, что можно было бы

швырнуть. Всё прикручено, вмонтировано в стены и в

пол, как в домике для кукол.

— Прекрати! — он хватает меня, пытаясь

угомонить.

Его голос звучит очень громко. Я тоже кричу.

Если он собирается кричать, я буду кричать ещё

громче.

— Тогда зачем ты здесь? — я бью его по груди

кулаками.

Айзек резко выпрямляется. Отпускает меня. Я

уже настроилась на борьбу.

— Ты так часто произносила эти слова, что я

уже сбился со счёта. Но на этот раз это не мой выбор.

Я хочу быть с женой. Планировать рождение нашего

ребёнка. А не сидеть взаперти, как заключённый,

вместе с тобой. Я не хочу быть с тобой.

От его слов мне становится больно. Только

благодаря гордости, мои колени не подгибаются,

иначе я бы давно рухнула как подкошенная от этой

боли. Я наблюдаю, как он поднимается вверх по

лестнице, и моё сердце бьётся в такт с его гневом.

Полагаю, я ошиблась в нём. Ошиблась во многих

вещах, связанных с ним.

Я снова заворачиваюсь в кокон, когда Айзек

приносит обед. Он приносит две тарелки и опускает

их на пол у камина, прежде чем разворачивает меня.

— Еда, — произносит он. Лёжа на спине, я

гляжу в потолок в течение минуты, затем опускаю

ноги с края кровати и медленно подхожу к его

«пикнику».

Доктор уже ест — жуёт и смотрит на огонь. Я

опускаюсь на колени, как можно дальше от него, на

самом краешке ковра, и беру свою тарелку. Она

квадратная. По краю идёт орнамент из квадратов. Я

только сейчас это замечаю. Я ела из этих тарелок в

течение нескольких недель, но только сейчас

начинаю замечать такие вещи, как цвет , рисунок и

форма. Они мне знакомы. Я прикасаюсь к одному из

квадратов мизинцем.

— Айзек, эти тарелки ...

— Я знаю, — отвечает он. — Ты в смятении,

Сенна. Я хочу, чтобы ты взяла себя в руки и помогла

мне вытащить нас отсюда.

Я опускаю тарелку на пол. Он прав.

— Забор. Как далеко он уходит от дома?

— Около мили в каждом направлении. И скала

с одной стороны от нас.

— Почему он предоставил нам так много

места?

— Пропитание, — говорит Айзек. — Дрова?

— То есть он подразумевает, что мы должны

будем сами заботиться о себе, когда еда закончится?

— Да.

— Но забор будет удерживать животных извне,

и здесь не так уж много деревьев, которые можно

срубить.

Айзек пожимает плечами.

— Может быть, он рассчитывает, что мы

продержимся до лета. Тогда могут появиться

кое-какие животные.

— Здесь может наступить лето? — с сарказмом

интересуюсь я, но Айзек кивает головой.

— Да, на Аляске бывает короткое лето. Но это

зависит от того, где мы находимся, так что может

быть, что и не будет. Если мы находимся в горах, то

зима здесь круглый год.

Я не поклонница солнца. Никогда ею не была.

Но мне не нравится, когда говорят, что зима может

быть круглый год. От этого мне хочется лезть на

стены.

Я тереблю подол свитера.

— Сколько еды у нас осталось?

— Примерно на пару месяцев, если мы разумно

распределим запасы.

— Хотелось бы мне, чтобы эта песня перестала

звучать, — я поднимаю тарелку и начинаю есть. Это

тарелки Айзека. Или были его тарелки. Я обедала в

его доме только раз. У него, вероятно, теперь

фарфор, который положено иметь женатым. Я думаю

о его жене. Маленькая и симпатичная, и ест с

фарфоровых тарелок в одиночестве, потому что её

муж пропал. Она не голодна, но всё равно делает это

ради ребёнка. Которого они пытались завести раз за

разом. Я отгоняю её образ прочь. Женщина помогла

спасти мою жизнь. Интересно, связали ли они

воедино то, что мы пропали вместе? Дафни знала

некоторые подробности из того, что случилось со

мной и Айзеком. Они встречались, когда он

столкнулся со мной. Их отношения не развивались в

течение тех месяцев, когда доктор пытался спасти