Чистильщик - Щепетнов Евгений - Страница 17

Кстати, уникальный случай в моей жизни. Нет, не групповой секс – после того как в бывший Союз хлынула волна «западных ценностей», смявших, скомкавших прежнюю мораль, как колесо грузовика пустую банку из-под колы, такое дело стало совсем обыденным, едва ли не в ранге допустимого. Фильмы, книги, обнаженка на экранах – я не скажу, чтобы советское время отличалось такими уж строгими нравами, но некоторые приличия все-таки соблюдались, а потом… потом все рухнуло. Но речь совсем не о том.

Уникальность случая заключается в том, что эти девчонки на самом деле были настоящими подругами и в самом деле ничуть не ревновали друг друга. Более того, когда я уделял внимания одной больше, чем другой, она тут же звала свою «сестренку», как они себя называли, и мне волей-неволей приходилось «заниматься» уже с ней.

Впрочем, я зря сказал, что они по красоте очень уж не дотягивали до Юльки. Он были красивы своей красотой – милые, большеглазые, длинноногие, худенькие, но в меру, стройные, как гимнастки. (Кстати, как я узнал потом – они и занимались гимнастикой. Гнулись – невообразимо!) Веселые, простые – мне было с ними легко.

Встречался я с ними не так часто, как некогда с Юлькой, но уж отрывался тогда по полной. Обычно это происходило или у них на даче, недалеко за городом, или в той же кладовке, как видно, служившей местом встреч целых поколений бывших пионеров-комсомольцев.

«Сестренкам» было на тот момент по шестнадцать лет, то есть чуть старше меня. Да, был секс в СССР, был… что бы там ни втирали народу старые коммунистические тетеньки, давно забывшие, как он выглядит, этот самый секс.

Кстати сказать – обе девчонки не были девственницами. И я не спрашивал – как это у них случилось до меня. Какое мое дело? Мне всегда казалось, что это личное интимное дело каждого человека, и расспрашивать о таком неприлично, даже если этот человек твоя близкая подруга. Захочет – сама расскажет. Не захочет… честно говоря – мне неинтересно. Я не возбуждаюсь от разговоров о чужом сексе. Хотя оставляю право за другими говорить о чем угодно, если это не нарушает чей-то покой и те же самые права.

Прошла весна, прошло лето. Снова школа и новый сезон чемпионатов. Летом всякая активная жизнь замирает – люди разъезжаются в отпуска, на дачи, солнце плавит асфальт и вытапливает из людских голов остатки разума, если они там вообще были. В жару к рекам, речкам, прудам и озерам съезжаются те, кто хочет убежать из раскаленных каменных джунглей и вдохнуть хоть немного прохладного воздуха, пахнущего тиной, водорослями и дымом мангала, на котором жарят пресловутые шашлыки, так любимые дачниками и туристами.

Летом нет театрального кружка – до сентября, спортзал полупустой, и можно пропускать тренировки – Петрович не сердится, лето ведь, юность! Упустишь – никогда не вернешь.

Ну, я и наверстывал. Где мы только не побывали с «сестренками» – ночевали в палатке, на берегу реки, накрывшись одним одеялом, занимались любовью в воде, прямо на глазах ничего не подозревающих купальщиков. Гуляли по городу, заходя в кафе-мороженое и в кинотеатры – само собой, на последний ряд, и само собой – не без гнусных помыслов. Хотя – что может быть гнусного в молодых ребятах, которым хорошо друг с другом и которые счастливы – молодость, здоровье, свобода! Живи да радуйся!

Однажды «сестренки» напросились ко мне домой, и я как ни отбивался под разными предлогами, так и не смог им отказать.

Почему отбивался? Боялся реакции мамы. Моей прозорливой мамы. Стоит ей догадаться, что я завел себе что-то вроде гарема, и…

А что «и»? А я не знал, что – «и»! В моем представлении мама была совсем уж старой закваски и точно не сторонница исламизации, с их гаремами а-ля «Белое солнце пустыни». В конце концов, мы же не арабы!

Кроме того, за всю свою жизнь я ни разу не видел, чтобы мама с кем-нибудь из мужчин «встречалась». Не приводила в дом, не ходила на свидания. Почему? Я ее никогда об этом не спрашивал. Как-то даже и в голову не приходило. Ну как вот так взять и задать этот вопрос маме: «Мам, а почему у тебя нет мужчины?!» Какое мое дело? Захочет – сама скажет. Или не скажет. И это правильно.

Я шпану не боялся, я смерти не боялся, боль телесная для меня – как для другого – заусенец с ногтя оторвать. Но тут… представлю, как моя мама осматривает девиц своим зорким взглядом следователя, все понимает, и… у меня выскакивает нервный смешок и мурашки бегут по телу.

М-да… Чистильщик хренов! Мамы боится!

В общем – в конце концов девчонки меня все-таки уломали. Сам не знаю, как поддался. Глянули своими здоровенными глазищами, помуслявили пухлыми губками – я и потек, как горячий асфальт. Мол, заскочим на минутку!

Господи, если бы я знал, чем это все закончится! И сейчас смешно – вот же у меня судьба! И откуда, для чего я такой уродился? Зачем вообще на свете живу?

В общем – прямиком с пляжа, да к нам домой. Загорелые, в песке, волосы в стороны – как пакля. В глазах солнечные зайчики, пойманные от зеркальной поверхности воды, а жрать хочется – аж в животе бурчит!

Я брал с собой деньги, но мы все уже проели – мороженое, пирожки, газировка. Вот и договорились, что забежим, чаю попьем – с мамой познакомлю! А потом и поедем к Машке домой. Родаки ее на дачу свалили – как она нам радостно сообщила, – так что дома, кроме кота и попугайчика, никого нет. Устроим свальный грех, посмотрим чушь по папкиному видику, а потом… снова устроим свальный грех! Замечательная программа, о которой может мечтать любой половозрелый гражданин СССР, – так заявила Машка, отличавшаяся прекрасным литературным произношением и любившая ввернуть в разговор что-нибудь эдакое, заумное.

Она вообще была полной противоположностью Таньке, девчонке разбитной и довольно-таки хабалистой. Что их так сдружило, почему они друг за друга готовы были весь мир разорвать – совершенно непонятно. Вернее, я не понимал. Вначале.

Даже семьи у них из разных социальных слоев – у Машки отец ведущий инженер крупного оборонного завода, а у Таньки автослесарь – правда, тоже не бедствующий. И у той, и у другой родители махнули рукой на дочь – учится, не пьянствует, двойки домой не приносит, в милицию не забирают – и слава богу! Других проблем хватает. Семейных. (И у той, и у другой отцы погуливали, то сходились с матерью, то расходились, и этот вечный скандал, вечная борьба за мужика не способствовали контролю за дочерью. К ее, дочери, вящему удовлетворению. Во всех смыслах этого слова!)

Помню, как мама вытаращила глаза, увидев нашу честну́ю компанию. Я, в выцветших джинсах и закапанной соком из беляша безрукавке, и девчонки – русоволосые, коротко постриженные, сероглазые, в коротюсеньких платьях, едва прикрывающих тугие попки, натянутых спереди тугими, совсем уже не девчачьими грудями!

– Привет. Мам, это Таня. А это Маша. Мы вместе в кружке занимаемся! Можно мы у нас чаю попьем?

После слов «в кружке занимаемся» мама чуть дернула бровями, и я понял, что она точно, мгновенно поняла, в каком мы кружке и чем занимаемся. Тут еще сами девчонки выдали – смотрели на меня так, будто я мороженое и прямо сейчас хотят меня полизать! Хоть бы вид сделали, чертовы куклы!

Но все прошло очень хорошо, даже лучше, чем хорошо. Конечно, мама не преминула надо мной подшутить – она тут же загнала девок в ванную – вымывать из волос песок, приводить себя в порядок, а когда мы оказались на кухне вдвоем, ехидно улыбаясь, сказала:

– Черт подери, а почему не трое? Или четверо? А чего – гарем так уж гарем!

А когда я начал, конфузясь, отрицать очевидное, махнула рукой и сказала:

– Заткнись. Не ври матери. Что есть, то есть. Одно скажу – хорошо, что ты от Юльки отделался. Я знаю, кто она такая. Там темная история была – с ее папашей, с матерью Юльки, с самой Юлькой. Ты знал, что она забеременела в седьмом классе, от учителя? То-то же! Учителя закрыли, ей аборт сделали. История была громкая – не для всех громкая, конечно. Но я узнала. Она сказала, что учитель ее изнасиловал. Парня и закрыли, надолго закрыли. Только слухи такие, что она сама его и соблазнила. Понял теперь?