Чистильщик - Щепетнов Евгений - Страница 2

Через некоторое время я убедился, что все это совсем не так, что тетенька в детской комнате милиции хотя и строгая, но справедливая, что сама комната – обычная комната с папками на полках, со стульями, сиденья которых засалены поколениями задов хулиганствующих огольцов, а сама постановка на учет суть формальность, которая ни к чему обычно не ведет. На учет можно было попасть и просто за разбитое стекло кабинета, и за взрывпакет, сделанный из алюминиевой пудры и марганцовки, – чем баловался каждый второй, а может, и каждый первый едва вошедший в разум пацан.

Мама не ограничилась ковровой бомбардировкой учебного заведения, в котором мне предстояло промучиться десять лет. Как человек, который ничего не оставляет на волю случая и умеет просчитывать на несколько ходов вперед, она закономерно предположила, что скоро воронки от бомбежки засыплют, страх перед расплатой притупится, и преследование начнется с новой силой – только на уровень выше, так как обидчики подрастут, как и их обиды. Только теперь они будут умнее и подстерегут меня не в окрестностях школы и, возможно, даже не сами – мало ли какие друзья есть у малолетнего хулигана, иногда эти друзья куда как страшнее того, кто сам не решается напасть на свою жертву, само собой, заслуживающую страшной кары. А на фиг стучать на пацанов и натравливать «ментовскую» мамашу!

Конечно, потом все это закончится для недальновидных придурков очень и очень плохо, но мне-то будет все равно – я останусь инвалидом или буду гнить в тесной могилке, под темным каменным обелиском с моей улыбчивой овальной фоткой, выцветшей под палящими лучами летнего солнца, исхлестанной осенними дождями и зимним морозным ветром. Нет, такая участь мою маму точно бы не устроила, и я сейчас думаю – скорее всего, она бы тогда точно пошла и перестреляла всю эту шелупонь.

Но мама очень умна и потому поступила единственно правильно и радикально – если в этом мире ценят силу, значит, надо быть сильным. И отправила меня в секцию бокса, к Тимофею Петровичу Солодкому, бывшему чемпиону Союза в тяжелом весе.

Помню, как я впервые появился в спортзале – до сих пор картина стоит передо мной, будто было все это только вчера – ринг, зал с мешками, острый запах пота и кожи перчаток, висящие на канатах бинты, которыми нужно бинтовать руки, прежде чем перчатки боксерские надевать.

И Петрович – громадный, эдакий Кинг-Конг, с ручищей, способной раздавить твою руку, если сожмет ее чуть покрепче. Если бы не травма, он стал бы олимпийским чемпионом, точно. Но… бокс не очень здоровая штука, хотя и полезная – особенно если тебя пытаются обидеть малолетние отморозки.

Кто ему была моя мама – не знаю. Вероятно, он тоже был одним из ее «клиентов». Должник по жизни. И ему она доверила самое дорогое, что у нее было, – сына.

Как ни странно, дела в секции у меня пошли очень хорошо. Да не просто хорошо, а замечательно! Вдруг обнаружилось, что я довольно силен, сильнее, чем все мои сверстники из «нулевой» группы секции. Более того, я обладаю резким, нокаутирующим ударом, и это – в свои восемь лет!

Когда обнаружилось впервые – честно сказать, я напугался. Спарринг с Володькой Дубининым, таким же спиногрызом, как и я, что может произойти в этом бою, когда мы занимаемся всего лишь седьмой месяц? Нам до сих пор вообще не разрешали спарринговаться, справедливо полагая, что проку от этого месилова бестолковых новичков никакого не будет – один вред! И вот мы на ринге, преисполнены торжественности момента. И первая же моя «двоечка» проходит на ура, и Володька валится на пол, будто ему врезал не такой же оголец, как он сам, а парень года на четыре-пять постарше!

Переполох был! Петрович белый как мел! Только представить – восьмилетка в глубоком нокауте! Похоже, он мысленно уже сухари сушил. Готовился к отсидке.

Все закончилось хорошо, Володька оклемался, без последствий, но с тех пор меня ставили спарринговаться только с парнями старше меня года на три и больше. И то не обходилось без проблем: нокдаун, нокаут – если работали в полную силу – совсем не был такой уж и редкостью. Я работал кулаками, как машина для забивания свай. И еще оказалось, что у меня невероятная скорость и малочувствительность к боли. Я переносил на ногах такие удары, которые свалили бы бойца раза в два старше, а если мне разбивали губу, ставили синяк под глаз – просто этого не замечал. Да и заживало на мне все как на собаке – все удивлялись, и в первую очередь тренер.

Петрович пророчил мне великое будущее, он говорил, что мальчишку с такими данными, как у меня, еще не встречал, что, если я буду работать как следует, тренироваться – олимпийское золото у меня в кармане.

Наверное, так бы и было, если бы Петровича не убили как раз после городских соревнований, на которых я выиграл нокаутами – вчистую, в первых же раундах, под рев ошеломленной толпы. Он погиб в своем подъезде, от удара шилом прямо в сердце, в спину.

Убийц так и не нашли. Поговаривали, что Петрович ввязался в игру на подпольном тотализаторе, проиграл большую сумму и его убрали.

Я рыдал. Честно сказать, он мне был как отец, которого у меня никогда не было. Если бы я смог найти его убийц – растерзал бы на месте, забил до смерти. Возможно, тогда у меня окончательно утвердилась мысль пойти работать в милицию… Мне было шестнадцать, скоро конец учебе в школе, надо думать – кем быть, как жить, и вообще… чем быть в этом мире. Я люто ненавидел шпану, моя мама – следователь, моего тренера подкололи отморозки – куда я еще мог пойти? Кем стать?

И, кстати, насчет шпаны – как и предполагалось, меня попытались достать уже через год после того, как мама навела террор в моей «дорогой» школе. Это были трое пацанов старше меня – по крайней мере года на два. Главный обидчик при этом маячил на горизонте, старательно делая вид, что не имеет к происходящему ровно никакого отношения.

Парнишки заступили мне дорогу с сакральным, набившим оскомину вопросом:

– Ты чо, внатури?! Ты чо тут ходишь, козел?!

Отвечать я не стал. Первым пал тот, что в середине – хлесткий выстрел правой рукой в солнечное сплетение и добивающий свинг слева, в висок.

Второй попытался дернуться, но тут же залился кровью от кросса в нос, а затем упал, получив подлый удар левой – в пах. Я был ниже их на полголовы, потому почти не пришлось нагибаться.

Третий все понял чутьем уличной битой-перебитой дворняги и бросился наутек и за помощью – к недругу, остолбенело наблюдавшему за эпической битвой Давида и трех Голиафов. Но уйти не успел – подножка сзади, а потом – уже на земле, сверху вниз, в скулу, так, что хрустнули кости лица.

Недруг вкурил ситуацию позже всех, видимо потому, что не ожидал подобного результата – я не афишировал свои тренировки и старался не выделяться на физкультуре, хотя давно уже мог уделать любого из одноклассников одной левой. Он бросился бежать. Но бежал как-то вяло, будто его не слушались ноги, и, когда я его настиг, упал на землю, зажал лицо руками и начал рыдать: «Прости! Прости! Не надо!»

Нет, я не могу себе соврать. Не простил. Хотя сейчас об этом вспоминать довольно-таки неприятно. Я измордовал парнишку так, что на следующий день его лицо напоминало окрашенную в желтый и синий цвета боксерскую грушу.

Был скандал. Было разбирательство. Если бы я ограничился только нанятыми за три рубля хулиганами – рты оппонентов не раскрылись бы с самого начала. Но у нанимавшего были родители – отец, директор овощной базы, мать, секретарь какого-то из начальников отдела городской администрации. Они желали моей крови, и маме стоило большого труда и больших интриг сделать так, чтобы сложилась правильная картина происшедшего – идет маленький мальчик, на него нападают трое здоровенных хулиганов, и он дает им отпор. Хулиганы повержены, а при попытке задержать организатора нападения пострадал главный участник событий, их организатор – сын директора овощебазы.

Мама потом рассказала – пришлось обрабатывать хулиганов, заставив их искренне рассказать – кто и почем нанял этих придурков, и стоило все это больших усилий – папочка пустил в ход мощный катализатор процесса – деньги, которых у него, само собой, было более чем достаточно.