Взыскание погибших - Солоницын Алексей Алексеевич - Страница 20

— Вы почему до сих пор не уложили вещи? — спросил Янкель, не отвечая на вопрос Хаима. — Разве я не говорил вам, что белые приближаются и будут здесь со дня на день?

— Мы собираемся, но только не так быстро, как ты хочешь, — вступила в разговор мать Янкеля, Эстер.

Она тоже была в возрасте. Волосы седые, до сего дня курчавые, расчесанные на пробор. Взгляд с прищуром, нос прямой, с годами заострившийся. Губы тонкие, поджатые.

Когда Янкель думал о матери, он чаще всего видел, как она наливает суп в тарелки, строго следя, чтобы клецки были разделены между домочадцами в соответствии с занимаемым положением в семье — отцу на пять клецек больше, чем детям (Янкелю, Эле-Мейеру и Лейбе). То же самое происходило и с другими блюдами. И избавиться от этого унижения Янкель смог, только переехав жить отдельно, уже став часовщиком, а потом, после Берлина, будучи владельцем часового магазина в Томске.

Мать с отцом пришлось взять к себе, и теперь Эстер накладывала в тарелку Янкеля лучшие куски, и клецек в супе у него оказывалось на пять штук больше. Янкель видел, как бледнеют щеки отца и как опускают глаза Эле-Мейер и его жена Лея-Двойра. Янкель не один раз приказывал варить только мясные и куриные супы, но время от времени Эстер вновь готовила или суп с клецками, или луковый, любимый Хаимом.

Янкель одернул френч и направился к выходу.

— Чтобы за два дня все вещи были уложены! Позовите Двойру, если вам самой трудно. Эле позовите. Я больше повторять не буду.

— А куда мы поедем, можно спросить?

Янкель был готов к ответу:

— Не в Париж и не в Берлин. Узнаете в свое время.

— Но все же, Яша…

Не ответив, Янкель вышел на улицу и сел в авто. Теперь надо заняться главным.

В Уралсовете он сразу направился в кабинет Белобородова. Как он и ожидал, здесь уже был человек из центра. Он сидел в кресле Белобородова и просматривал какие-то бумаги. Белобородов стоял у края стола, искоса глядя то на гостя, то на те бумаги, которые гость читал. Обычно осанистый, уже привыкший к начальственным позам, Белобородов сейчас чувствовал себя крайне неуютно и был опять похож на конторщика, к которому нагрянула ревизия. Таким и был до революции Александр Георгиевич — Янкель Гершевич Вайсбарт.

Гость оторвал взгляд от бумаг, встал и протянул руку. Костюм на нем был черный, черный жилет, белая рубашка, наглухо застегнутая, без галстука. Волосы черные, густые, борода еще чернее, длинная, клином. Глаза черные, навыкате. Оттого, что черный цвет главенствовал, ладонь с длинными пальцами, которую он протянул Юровскому, показалась особенно белой.

«Я где-то его видел? — рассуждал Юровский, с откровенным любопытством рассматривая представителя центра. — Да, видел. Но где?»

— Очень приятно, Яков Михайлович, — сказал гость. — Ваш тезка, Свердлов, отзывался о вас как о надежном и верном товарище. И вижу, что он не ошибся. Присаживайтесь, пожалуйста! Как чувствует себя ваш отец Хаим и матушка Эстер? Надеюсь, и супруга ваша Моня в полном здравии?

«Откуда?» — чуть было не спросил Юровский, но лишь улыбнулся и кивнул головой:

— Спасибо, все в полном здравии. Я только сейчас от них.

Пришли Сафаров и Войков. К каждому из них гость обратился с приветливым словом, о каждом он знал такие подробности, какие могли быть известны только хорошо подготовленному к подобному визиту человеку, безусловно, занимающему высокое положение.

«Да кто это такой? — опять подумал Юровский. — Наверное, недавно занял руководящее место».

— Пригласить еще товарищей? — спросил конторщик Белобородов. — Председателя ЧК товарища Лукоянова, заместителя председателя товарища Сахарова?

— Нет, больше никого не надо. Состав у нас очень хороший. — Он улыбнулся. Зубы у него были крупные, белые. — Садитесь.

В кабинет вошел Голощекин. Передвигаясь быстро, несмотря на свою тучность, Шая шел прямо к гостю.

— Рад видеть, товарищ Филипп! — сказал гость и вышел из-за стола навстречу ему. — Вид у вас бравый, это приятно отметить. Такой и должен быть у комиссара.

Шая был в гимнастерке. Живот выпирал вперед, и похвала гостя насчет «бравого вида» была явным преувеличением.

— Вам сердечный привет от товарищей Ленина и Свердлова. Они одобряют все, что здесь происходит, и твердо верят, что все будет выполнено четко и быстро!

Шая улыбнулся:

— Предлагаю еще раз посмотреть план.

Он достал из командирской сумки, висевшей у него на боку, план дома инженера Ипатьева.

Юровский усмехнулся. Зубной техник Шая разыгрывает из себя начальника штаба армии. И вырядился по-военному, и сапоги у него начищены, и офицерские ремни достал. А того не видит, стратег, что точно такой же план лежит на столе у Белобородова. Значит, гость уже знаком с ним.

— Спасибо, товарищ Филипп, спасибо! Яков Михайлович, встаньте поближе к столу. Вот здесь, смотрите сюда, на плане есть стена. В ней дверь ведет в кладовую. А сама стена какая?

— То есть в каком смысле? — не понял Шая.

Юровский не удивился тупости стратега, который не понял простого вопроса. Он же гимназию в Витебске закончил, а потом зубоврачебную школу в Риге, кажется. И кичится образованием. Да дело даже не в этом, а в том, что эти бывшие гимназисты кроме примеров из римской истории ничего не знают. То есть не понимают реальной жизни.

— Стена деревянная, а не каменная, — сказал Янкель. — Оштукатурена, поэтому рикошетов — даже при промахах — не будет. Мы войдем вот в эту дверь, а приговоренные встанут напротив нас, как раз у этой стены, о которой вы спрашиваете.

Гость удовлетворенно кивнул.

— Окно? — спросил он, показывая на план и уже обращаясь к Юровскому.

Окно, единственное в полуподвальной комнате, находилось слева от входа.

— Зарешечено, — пояснил Юровский. — Семь отобранных чекистов скрытно будут находиться в соседней комнате. Нас войдет четверо. Как только мы введем приговоренных, чекисты замкнут входную дверь и войдут. По моей команде исполняем приговор. На каждого приговоренного — по стрелку. Одиннадцать на одиннадцать.

— Состав чекистов?

— Интернационал. Австро-венгры, немцы, латыши.

— Как рекомендовал товарищ Свердлов, внутреннюю охрану сформировали так, чтобы не было общения с царской семьей, — вставил Голощекин, явно недовольный тем, что разговор пошел с Юровским, а не с ним.

Гость дружески глянул на Шаю, кивнул.

— Покажите решение исполкома.

Белобородов раскрыл папку и взял уже отпечатанный на «Ундервуде» текст решения.

Гость внимательно прочел бумагу, удовлетворенно кивнул:

— Вот тут прекрасно написано, что, «ввиду приближения контрреволюционных банд к красной столице Урала и возможности того, что коронованный палач избежит народного суда, так как раскрыт заговор белогвардейцев, пытавшихся похитить его самого», — гость поднял голову от бумаги, его черные глаза блеснули, по-кошачьи пустив искру.

Впрочем, это только могло показаться и Голощекину, и Юровскому, которые смотрели на него завороженно. Гость продолжил:

— То есть я хочу сказать, что вы прекрасно сформулировали необходимость расстрела. Что у вас иного выбора нет. Так?

— Так. А что? — Белобородов стоял рядом с гостем и не видел его глаз.

Но вот гость повернулся к нему. Тогда и Янкель увидел нечто, что удивило его соратников, потому что рот председателя слегка приоткрылся.

— Итак, решение принимаете вы, а не центр. Вы отдаете себе отчет в том, какие вопли могут поднять всякие там царственные особы в Европе и прочие акулы капитализма? Вы объявляете всему миру, что не оставляете никакого места для кривотолков. Президиум ВЦИК одобрит ваше решение именно как неизбежное.

— Конечно, одобрит. А как же иначе? — опять ничего не понял конторщик Янкель Вайсбарт.

Туговато ворочались его мозговые извилины. Это ведь не на трибуне ораторствовать о неизбежности победы мирового пролетариата.

— Ты, Александр Георгиевич, пойми, — Голощекин в упор посмотрел на Белобородова. — Товарищи Ленин, Свердлов и Троцкий должны только утвердить наше решение. Вожди мировой революции не должны отдавать приказ о расстреле.