Смысл и назначение истории (сборник) - Ясперс Карл Теодор - Страница 58

С давних пор утверждают, что один голос сам по себе не имеет никакого значения. Голосование не стоит труда. Вся эта процедура вызывает только разочарование в публичности, снижает в самосознании значение осмысленной деятельности. Это и в самом деле является важной проблемой в формировании убеждений демократически настроенного современного человека. Если даже допустить, что один голос почти не имеет значения, то ведь решение все-таки принимается суммой голосов, каждый из которых и есть этот один голос. Поэтому в наши дни могло утвердиться также убеждение: я голосую со всей серьезностью и ответственностью, хотя вместе с тем понимаю, сколь мало значит голос одного человека. Нам необходимо также смирение, и в этом смирении решимость сделать все от нас зависящее. Почти полная беспомощность каждого отдельного человека сочетается с его стремлением к тому, чтобы решения этих отдельных людей в их совокупности решали все.

15. Если, однако, народ действительно не хочет свободы, права, демократии? Это представляется нам невозможным при ясном понимании народом своих истинных желаний, мыслимым лишь в затуманенном лишениями и страстями сознании.

В этом пункте и заключается постоянная неустойчивость свободы. Необходимо, чтобы о сохранении свободы заботились все. Ибо свобода — самое драгоценное благо; оно никогда не приходит само собой, не сохраняется автоматически. Сохранить свободу можно лишь там, где она осознана и где ощущается ответственность за нее.

Свобода всегда подвергается нападению и поэтому всегда в опасности. Там, где эта опасность более не ощущается, свобода уже почти утрачена. Превосходство в силе очень легко приводит к несвободе и к необходимой ей организации системы насилия.

16. Политическому идеалу свободы, как и любому идеалу вообще, противостоят важные моменты реальности: свобода якобы оказалась невозможной. Между тем сама свобода человека является тем источником, из которого опыт мог бы почерпнуть реальность того, что на основании прежнего опыта считалось невозможным.

Все дело заключается в том, выберем ли мы, веруя в Бога и сознавая задачу, которую ставит перед нами наше человеческое достоинство, путь к свободе и сумеем ли не сойти с него, преодолевая в безграничном терпении все разочарования, или покоримся злой участи в ложном триумфе нигилистической устремленности — быть уничтоженными людьми в качестве людей.

Решающим признаком свободного состояния является вера в свободу. Достаточно даже того, что мы пытаемся приблизиться к идеалу политической свободы и что эти попытки, пусть даже далеко не полностью, удаются. Из этого возникает надежда на будущее.

Если мы обратимся к мировой истории, то увидим, что политическая свобода — явление редкое, едва ли не исключение. Преобладающее число людей и исторических эпох лишено свободы. Исключение составляют Афины, республиканский Рим, Исландия и Швейцария. И самым значительным, самым важным исключением, оказавшим наибольшее воздействие, является Англия наряду с Америкой. Именно отсюда шло то влияние, которое позволило государствам континентальной Европы в какой-то мере обрести свободу, хотя и без повседневного сознательного ее утверждения.

Политическая свобода — феномен Западного мира. Достаточно сравнить ее с условиями в Индии и Китае, чтобы понять, в какой мере в этих культурных сферах свобода была случайной и носила чисто личный характер, не являлась принципом и постоянным делом всего народа. Поэтому возникает вопрос, является ли политическая свобода непременным условием для величия человеческого духа как такового. Перед лицом истории на этот вопрос следует ответить отрицательно. И в условиях политической несвободы оказалась возможной высокая жизнь духа, творчество, глубокие душевные переживания. Мы, считающие политическую свободу самым желанным, потерявшие способность отделять политическую свободу от идеи человеческой сущности, видим всемирно-историческую проблему в том, станет ли реальным фактором в деле воспитания всего человечества нечто, подобное политической свободе Запада? Нам хорошо известно, что на Западе политическая несвобода всегда рассматривалась как причина духовного падения — еще с той поры, когда в Риме I в., в эпоху потери свободы и установления деспотического правления цезарей, Тацит и Лонг* писали: духовная жизнь возможна лишь в условиях политической свободы. Однако для общеисторической концепции, пользующейся сравнительным методом, смысл истории состоит в том, чтобы открыть, чем может быть человек в самых различных условиях, определяемых структурой власти.

Воля к власти и насилие всегда готовы вступить в действие. Вначале, еще не обладая необходимой силой, они претендуют на то, чтобы облегчить тяжкие условия существования, затем на равенство в правах и на свободу, затем на всю полноту власти гарантии и господство (все это во имя каких-либо общих интересов) и, наконец, на произвол единовластия.

В повседневной жизни идет постоянная борьба между властью и свободным разумом. Каждое повелительное, обрывающее собеседника слово — противоречащий разуму произвол, вызывающий возмущение, одностороннее решение, приказ, выходящий за рамки договора и отведенной ему области, — все это начинается в атмосфере домашней обстановки, частной жизни, в совместной служебной деятельности и является началом того насилия, в результате которого в конечном счете неизбежно разразится война, так как в этих условиях человек фактически уже должным образом подготовился к ней. Перед лицом власти и насилия не должно быть самообмана. Теоретические проекты правильного мироустройства, далекие от реальности, ничего не стоят. Если же исходить из этой реальности, то легко допустить ложную альтернативу: либо жить без применения силы по принципу «не противоречить злу», в готовности принять все последствия этого, терпеть и погибнуть без борьбы; либо признать силу как фактическое условие существования, опираться на нее как на действенный фактор в политике и тем самым принять зло, связанное с силой, и неизбежные следствия политики.

Обе эти позиции логически однозначны, как будто последовательны по своему ходу мыслей, и тем не менее, если подойти к ним с мерилом поставленных перед человеком задач, это — попытка уклониться от необходимых действий. Ибо воля, направленная на то, чтобы использовать насилие на службе права, превратить власть во власть, контролируемую законом, апеллировать в политике к импульсам роста, а не только к интересам, искать путь, открытый для самых благородных свойств человека, — такая воля совсем не однозначна логически, ее нельзя отразить в законченном теоретическом проекте. Она может найти свой путь только в ходе исторического развития.

Фиксированные односторонности всегда несостоятельны. Однако истина — не данное нам синтезом правильное мировое устройство; установить подобное правильное мировое устройство — не дело человека, ему дана свобода воления в открытой сфере бесконечных возможностей мирового устройства. Мы можем с полным правом утверждать, что вина духа, если он не может стать силой, и вина силы, если она не сочетается с человеческой сущностью во всей ее глубине. В этих условиях дух немощен, сила зла. Однако в этой коллизии путь, который в истории завершен быть не может, должен привести к тому, что сила превратится в элемент права, существование людей — в основу их свободы.

Все то, что мы в нашем дальнейшем изложении будем рассматривать в разделах о социализме и о единстве мира, нерасторжимо связано с прагматизмом власти. Иной смысл в вере. Вера, которая вступает в сферу прагматизма власти, перестает быть верой. Она существует в качестве истины только в не ведающей насилия сфере свободы. Но тогда она служит незыблемой основой всей той серьезности, с которой решается проблема практики, а следовательно, идея социализма и единства мира.

Источники социализма и его понятие. Существует много источников, питающих социалистическую идею и уже более ста лет способствующих формулированию требований, которые могут быть успешно реализованы лишь в своей совокупности.