Общая психопаталогия - Ясперс Карл Теодор - Страница 71

С больным можно было подолгу свободно разговаривать, не замечая ничего необычного. Но когда ему прочли письмо, собственноручно написанное им неко-горое время тому назад и адресованное врачу, он его выслушал, но не узнал. Затем ему показали письмо, но он не узнавал собственного почерка, пока не дошел до подписи: «Так это же моя подпись!.. Подумать только, я ее не узнал». В течение долгой беседы поведение больного не выказывало ничего необычного; оно изменилось только после того, как перед ним возникла необходимость решить определенную задачу, в данном случае — узнать собственное письмо. Обнаруженный таким образом дефект озадачил больного: человек, чья речь до этого момента была вполне ровной и веселой, сделался молчаливым и напряженным.

Во время одного из исследований вокруг сидело множество слушателей. По прошествии часа больному был задан вопрос: «Видите ли вы здесь посторонних»", на что он ответил: «Теперь — да!» Все внимание больного ограничивалось тем. на что оно было направлено в каждый данный момент; в окружающем мире для него не существовало двух элементов одновременно.

На вопрос «Как вам жилось зимой?» он отвечал: «Сейчас я не могу этого сказать: я могу говорить только о том, что происходит в данный момент». Прошлое и будущее бььти для него недоступны; он не мог их себе вообразить. Он вообще не мог ничего вообразить. «Можно называть вещи, но нельзя представлять их себе».

«Что такое лягушка?» — «Лягушка?.. Лягушка?.. Что такое лягушка… лягушка… лягушка: ква-ква, она прыгает!» — «Что такое цвет?» — «Лягушка… лягушка… древесная лягушка! Ах, цвет? Дерево — зеленое… древесная лягушка — зеленая. Да!» Больной неспособен вызвать перед своим внутренним взором какие бы то ни было образы, противостоящие образам, возникающим непроизвольно. Вместо этого внутреннего представления у него просто рано или поздно выговаривается ответ на поставленный вопрос.

«Расскажите нам что-нибудь». — «У меня не получается; нужно, чтобы кто-нибудь сказал: что вы знаете о том-то и том-то?» Когда, здороваясь, его спрашивают: «Что нового?", он отвечает на вопрос вопросом: «Что, например?": когда же его спрашивают: «Что происходило в последний раз?", он отвечает: «Когда, где… о. происходило так много всякого, я уже не знаю». — «Можете ли вы вспомнить, что мы здесь делали?» — «Так много всякого. Например?» Это «например» служит его излюбленным стереотипным ответом. Попытки направить его внимание на неопределенные материи ни к чему не приводят: он способен осознавать только конкретное и не может отвечать на вопросы общего характера.

Реплика в разговоре о воровстве: «А у меня никто никогда ничего не крал». Исследователь рассказал о том. как у кого-то на вокзале украли часы. При слове «вокзал» больной вздрогнул и перебил говорящего: «Да. да. вокзал, украли на вокзале, точно! Это у меня украли. Мой самый большой чемодан». Он не контролирует содержание собственной памяти: он постоянно нуждается в стимулирующих словах. Если слово не попадает точно в цель, прошлый опыт остается недоступным. Вольной сам не знает, что он знает, и не может распоряжаться тем. чем располагает.

Больной всецело зависит от того. что спонтанно «всплывает» в нем. Он способен справиться только с тем. что является ему помимо его воли. Он не может ничего вызвать в своем сознании по собственной воле: он также не умеет спонтанно направлять свое внимание на содержание собственной психической сферы. Вместо этого он нуждается в помощи со стороны выговариваемого словам того, что его сопровождает. Импульс, исходящий от «Я», замещается словом вызывающим импульс извне: таким же образом замешается акт припоминания

Вследствие всего этого речь больного напоминает автоматически запущенную пластинку. В ней нет ничего, кроме слов; вместо сохраненных памятью представлений выступают элементы чисто словесной памяти.

Вопросы побуждают его действовать только тогда, когда он выговаривает их сам. Тогда слова либо развязывают процесс автоматического движения к цели, либо вводят больного в живую, конкретную ситуацию, благодаря которой в нем возникает нечто новое. Он способен действовать только при условии что ему в этом помогают слова, возникновение которых не зависит от его воли.

Больного, однако, стимулируют не только слова, но и конкретно воспринимаемые вещи — например, магнит, который кладут перед ним. Он не способен говорить спонтанно: вся его речь состоит только из ответов на определенные вопросы. прямо связанные с теми или иными предметами, а также из реакций на предметы, которые кладутся непосредственно перед ним.

Больной знает о своем расстройстве и противится тому, чтобы стать его невольником: вместо этого он находит пути для замещения дефектных способностей. Он декламирует «Колокола» Шиллера; его спрашивают о смысле стихов о том. представляет ли он себе их содержание. Он отвечает: «Но это как раз… я не думаю сам: когда я хочу что-то сказать, это просто само входит в мой мозг… это случается непроизвольно… слова приходят сами по себе… но когда спрашивают о смысле… это-то как раз и трудно». Смысл? «Нет. он улетучивается; сначала он понятен, а потом исчезает». Он рассказывает нам о своей зависимости от разнообразных «точек опоры»: «Удерживается слово или несколько слов, которые мне помогают…"

Несмотря на это исключительное в своем роде элементарное расстройство, он замечательно умен. Он формулирует весьма умело; точность и отчетливость его фраз вызывают удивление.

Мы привели здесь только часть данных. Суммируя их, мы можем прийти к общему фактору. Основа расстройства все еще неясна, но у исследователей складывается устойчивое впечатление, что это нечто единое. Они попытались определить фундаментальное расстройство, пользуясь понятиями, смысл которых неизбежно сужен по сравнению с их нынешним употреблением.

1. Больной не умеет «визуализировать». У него отсутствует нечто такое, что в равной степени необходимо как для распознавания нового, так и для восстановления в воображении предшествующих восприятий — нечто, имеющее отношение как к структуре восприятия, так и к регенерации воспоминаний. Правда, по всем внешним признакам больной страдает зрительной агнозией, то есть расстройство касается сферы только одного чувства; в основе расстройства, однако, лежит какой-то фактор общего порядка. Больного спросили о том, может ли он представить себе какую-либо музыку; он ответил: «Нет. не могу. Например, опера: я снова в ней только тогда, когда музыка уже началась». Ситуация должна быть конкретной; только в этом случае больной в ней живет.

2. Больной не умеет осуществлять действия, предполагающие одновременный мысленный охват нескольких вещей; ему доступен только такой способ реализации способностей, при котором нужны последовательные действия — в частности, произнесение ряда слов или фраз. Характерно, что он терпит неудачу всякий раз, когда ему нужно взглянуть на ситуацию как на симультанное структурированное целое; с другой стороны, он достигает успешных, даже хороших результатов, когда единственное, что от него требуется — это работать с материалом в определенной последовательности. Из этого мы можем заключить, что существует фундаментальная функция, которая обнаруживает себя только при наличии «симультанных гештальтов», то есть функция «симультанного (одновременного) мысленного охвата процессов в их целостности».

Поскольку способность к охвату целостной ситуации особенно важна для зрения, любое расстройство этой способности приобретает поистине драматическую очевидность. Объединяющий момент структурной организации зрения, однако, служит лишь одним из частных случаев единства симультанно структурированного пространства или даже «внепространственного» (то есть отвлеченного от пространственных категорий) аспекта нашей психической жизни. Такая унификация, независимо от того, в сфере какой из частных функций нашей психической жизни она проявляется, всегда характеризуется единым набором общих признаков; это побуждает нас считать ее фундаментальной функцией, реализующей себя в сферах восприятия, воображения и мышления. Имея в виду контекст в целом, мы не должны особо акцентировать роль того. что относится только к зрительной сфере.