Юг там, где солнце - Каплан Виталий Маркович - Страница 11

И тем не менее грибы были. Несколько хмурых, помятых жизнью тёток стояли в ряд, и на их газетках красовалось разложенное богатство — груды смахивающих на апельсиновые корки лисичек, крепкие на вид, солидные боровики. И скользкие, рыжеватые маслята, поблёскивают плёночкой — и как только она по такой жаре не высохла?

— Места знать надо, — сообщила мне одна из тёток, заметив моё недоумение. — Ну что, молодой человек, берёшь? Недорого совсем…

— Спасибо, — кивнул я. — В другой раз.

И, не оглядываясь, быстро зашагал к выходу.

Вот такие же маслята были в нашей корзине, что пристроилась у меня на коленях. Не столь уж удачным выдалось лето — втроём едва заполнили тару, хотя собирали чуть ли не с самого утра. Солнце уже потихоньку сползло к горизонту, когда, наконец, наш «Гепард» негромко взревел и, набирая скорость, покатился по горячему асфальту.

Папа гнал, конечно, лихо. Наверное, ему просто хотелось быстрее добраться до дома, влезть в пижаму и устремиться к телевизору. Он не мог спокойно уснуть, не выслушав последних известий. Мама в этом отношении была поспокойнее, но всё же отцовский пыл частично затронул и её. Тем более, до выборов оставалось не больше двух недель, официальные прогнозы родителей только смешили, а разговоры с друзьями на нашей чистенькой шестиметровой кухне — пугали.

— Ты видишь, что они умнеют прямо на глазах? — говорил в таких случаях дядя Олег, давнишний папин приятель, ещё с институтских времён.

— Это не ум, это хитрость дурака, — обычно отвечал папа, но как-то невесело кривились у него губы.

— Нам от этого не легче. Сейчас они вошли в блок с Верхушкиным, завтра к этой гоп-компании присоединится Мухинская команда — и готово дело. Державники наберут свои вожделенные две трети. И пожалуйста, законный демократический путь. Как в Дойчланде в своё время.

— Вы только на ночь ужасы не обсуждайте, а, — просила обычно мама. — Мне это сейчас, между прочим, вредно. В конце концов, ну не звери же они. Жили мы при красных, работали, машину вон купили на инженерские зарплаты. И при этих какнибудь перебьёмся. Что красные, что чёрные…

— Вот именно что как-нибудь, — жёлчно хмыкал папа. — Они уж устроят нам всё по полной программе. Сначала железный занавес, потом введут самобытность в двадцать четыре часа, а кто против — тайга большая, леса много… Соскучилась по идеологии? Давно на политзанятиях не высиживала после работы? Книги надоело читать, какие нравятся, а не какие предписаны?

— Да сами себя пугаем, — обычно отмахивалась мама. — Ты бы ещё сказал, что полстраны перестреляют. Не те уже времена. Все эти лозунги ихние — только до выборов, а потом не до демагогии, когда делом придётся заниматься. Не так страшен Державный фронт, как его малюют. Такие же прагматики, что и демократы. Только имидж другой.

— Если бы только имидж, — грустно высказывался дядя Олег, раскупоривая очередную банку пива. — Пойми ты, Аня, я не лозунгов этих боюсь, не программ — я толпы боюсь, которая сначала за них проголосует, а потом им её же и ублажать придётся. Придётся, не сомневайся — иначе толпа их стопчет. Страшно это кончается, когда делают ставку на маргиналов…

Вот и сейчас родители не нашли ничего лучше, как вновь обсуждать возможный исход этих самых выборов. Как будто не было светлого августовского вечера, не было дышащего накопленным за день теплом асфальта, не выглядывали из-под прикрывавших корзину папоротниковых листьев жёлтые головки маслят. А по обеим сторонам дороги словно не кивали кронами огромные рыжие сосны — точно гигантские свечи, на прощанье зажжённые собравшимся за горизонт солнцем.

Мне эти политические занудства были неинтересны. Кого там изберут, какие лозунги понавешают — в нашей семье всё равно ничего не изменится. Как всегда, мама с папой будут утром убегать на работу и возвращаться вечером, усталые. Как всегда, я буду таскаться в до чёртиков надоевшую школу, буду гонять на велике по пустынным аллеям Старого парка, а зимой — на лыжах. Уж эти дела надоесть не могут. Как выразился бы дядя Олег — «по определению». И никуда не денутся ни книжки фантастики, ни кассеты с записями «Погорельцев», попрежнему мы будем с Максом просиживать вечера за его видавшим виды компьютером, играть в классные игры, и компакты, как и раньше, будут стоить всего-ничего — пять порций мороженного. Жаль, родители этого не понимают и портят себе день пустыми страхами. Как будто у них других дел нет. Как будто зимой не появится у меня братик или сестрёнка. Лучше бы они уже сейчас готовились. Пелёнки там всякие покупали, коляски. Я бы с Максом договорился, его сестрица Ленка уже выросла из этого барахла, ей третий год уже, носится по квартире как безумная, и спички они всей семьёй от неё прячут. А та всё равно, между прочим, находит. Вот её младенческие шмотки нам бы и пригодились.

Волновали меня, конечно, и иные проблемы. Вот, например, кружок по информатике в Санькиной школе. Возьмут ли меня туда? Там и от своих-то отбою нет, ещё бы — такой компьютерный класс им отгрохали, мощные «четвёрки» стоят, и у каждой — струйный принтер, и программ всяких полно. Санька обещал поговорить с их учителем — Сергеем Львовичем, насчёт меня. Но неизвестно, что из этого выйдет. Вдруг скажут — нам посторонние не нужны, пускай в своей школе занимается. А в нашей-то стоит пара раздолбанных «двушек» — и только. Да и к ним лишь старшеклассников пускают, Антонина Михайловна трясётся за эту рухлядь точно за самые ультрасовременные машины. И само собой, никакого кружка у нас нет, а по информатике мы только дурацкие блок-схемы с доски перечерчиваем. Не то что у Саньки, где они пишут классные такие программы, с мощной графикой, которые…

От удара зубы мои стукнулись друг о друга, и корзина слетела на пол, посыпались из неё маслята, страшно, потеряно закричала мама, и всё опрокинулось. Краем глаза я успел ухватить извилистые корни сосны, тянущиеся к нам когтистыми пальцами, и сам её огромный, завалившийся поперёк шоссе ствол, а потом почему-то я оказался на обочине, а там, на месте нашего «Гепарда», бесновался лохматый, рыже-чёрный столб огня, и виски ломило так, словно вгрызались в них электродрелью, перед глазами плясали бледно-розовые вспышки, и кто-то, ругаясь, тащил меня за шиворот прочь от шоссе, к нависающему тёмному лесу, трещала рубашка и сыпались с неё пуговицы, а потом уже ничего не было — только зыбкая, равнодушная пустота…

Я вышел на безлюдную, заросшую лопухами улочку, ну совершенно деревенского вида, не хватало для полноты картины лишь гуляющих кур да визжащего где-нибудь на задворках поросёнка. Вместо этого подобрался ко мне рыжий, ободранный в боях кот, не спеша обнюхал мой ботинок и разочарованно удалился прочь.

Вот она, Малая Аллея. Десятилетней давности картинки — своим чередом, а ориентироваться я не забывал, это получалось автоматически. Если не вспоминать, как долго вбивали в меня сей автоматизм, то впору и возгордиться. Ай да Лёша, ай да сукин сын!

На покосившемся штакетнике, в пяти шагах от меня, красовался изрядно облупившийся номер. Четырнадцать! То, что доктор прописал. Ну ладно, пора поздороваться с бабулей.

Та не замедлила появиться. Скрипнула дверь терасски, и возникла она — вооружённая коромыслом и вёдрами — разумеется, пустыми. Хорошо всё же, что я не страдаю грехом суеверия.

Бабуля оказалась не такой уж и развалиной, как рисовалось моему воображению. Было ей на вид не больше семидесяти, и, конечно, имелись на загорелом, цвета морёного дуба лице морщины, но не в таком уж фантастическом количестве. Седые волосы, выбиваясь из-под серого платка, почему-то наводили мысли об огненных языках, что лижут растопку — свернувшуюся в трубочку берёзовую кору.

— День добрый, хозяйка, — поприветствовал я её, облокотившись о столб, на котором была укреплена видавшая виды калитка.

— Ну, чего тебе? — осведомилась старуха, глядя на меня выцветшими, лишёнными всякого выражения глазами.

— Да вот, интересуюсь насчёт жилья, мне бы на пару дней, до поезда на Заозёрск. Может, договорились бы?