Код Омега (СИ) - Витич Райдо - Страница 31

А если?…

Глупо.

И все же?…

Женщина смотрела то вниз, под ноги, где мерцал мрамор террасы и вился плющ по колонам арочных перекрытий, то вдаль перед собой, где сизой мягкой дымкой стелился розовый туман и словно живое существо манил ее, играя бликами, раскрашивая и без того живописные места причудливыми красками, которым не было сравнений и определений. И вопреки рассудку хотелось откликнуться и вместе с ним плыть над лесом, речкой, замком, улететь к горе, что словно сфинкс выступала из тумана. Или прыгнуть, как Карина, и проверить, что будет. Чудилось, что ничего. Но здравый смысл карал картинами плачевных последствий. Они, как тень, мелькнули и погасли, потерянные в остром желании полета и ощущении его, свободы и красоте полета над красотами природы.

Стася засмеялась и… сама не поняла, как полетела. Показалась себе легкой, как перо, и ринулась не вниз, как камень, а как листик, гонимый ветром, робко скользящий вниз не по прямой, а покачиваясь, несмело скользя то вправо, то влево. То ли минута, то ли вечность прошли, а она не приземлилась. Нежилась в воздухе, как на перине, и с замираньем сердца пыталась справиться с собой, с тем сонмом чувств, что ее обуяли. Страх и покой, восторг и удивление, неверие и счастье, все вместе и по отдельности — такого с ней не приключалось. В какой-то момент ей подумалось, что это невозможно, не с ней и не она. Ненормально.

И рухнула на плиты, пребольно ушиблась.

Поморщилась, с трудом поднимаясь, и замерла, обдумывая произошедшее.

Что было? Она парила — хоть как, хоть с какой стороны заходи, иного нет определенья. Но как такое может быть? Кир был прав: в составе здешнего воздуха что-то не то? Если он насыщен гелием — парение возможно, но он не влияет на мгновенное испарение мертвой плоти, что Стася видела не раз. Слабое земное притяжение? Тогда б парили все, и дышать было бы трудно. Нет, это вовсе фантастика.

Что же тогда произошло?… И как вновь повторить восхитительное чувство легкости, полета без ограничений? Свободы, что вскружила голову ей вмиг?

— Не рано? — рука Арлана скользнула на талию, обнимая женщину. Взгляд в сторону бора, но будто на нее.

"Откуда он взялся?"

— Я не уходил, — заверил, заглянув ей в глаза.

"И видел Карину?"

— Надеюсь, ты не собираешься пойти стопами своей не лучшей половины? — шепнул, качнувшись к уху.

— Нехорошо подсматривать, подслушивать, — попеняла, ощетинившись. — Подло. Или для тебя норма?

Мужчина серьезно и даже строго смотрел на нее и молчал, но между тем она слышала все его чувства и точно знала, что они означают, что бы он ни думал, ни говорил, но что ощущал, что выдавал глазами, теплой кожей, поворотом головы, взмахом ресниц.

"Глупышка. Дитя несмышленое, ты не понимаешь, что говоришь. Как можно не услышать, не увидеть как поет ветер, как в кустах. За много миль отсюда запутался скворец, как стонет скошенная косой крестьян трава, как смеется облако над головой? Подглядывать? Я зряч и вижу. Подслушивать? К чему мне слуха лишаться?"

Стася качнулась и рухнула бы, не поддержи ее Арлан:

— Невозможно, — прошептала. Догадка, простая и горькая, мелькнула и одарила ее ознобом. Неверие пришло на смену и одарило сомнениями, страхами, непониманьем.

Николас молчал. Смотрел, сочувствуя и успокаивая, но не подтверждал, не опровергал ее догадку.

— Я?… Нет, — качнула головой, а в душе крик — молчи, не может быть, не верю!

Ее затрясло так, что Арлан еле успокоил. Прижал к себе и зашептал, гоня озноб своим жаром:

— Какая разница? Ведь я с тобой, а ты со мной. И что нужно людям, если разобраться? Тебе, мне, той же Карине? Чего ты испугалась, любовь моя? Страшнее нет одной быть, остальное ерунда. Ты здесь не одинока, его здесь вовсе нет. Тоска с ним, здесь же покой и нега. Пройдет все, минет, как года, как вспышка молнии мелькнет, погаснет, а мы останемся, как многие, кто вместе, любим и любит. Не мучайся, пройдет все, минет, ты забудешь, что такое страх, а без него познаешь ты свободу, себя, что спрятано внутри, томилось в пути от истока к истоку, от себя к себе. Исток не вспышка сверхновой, не черная дыра, не планета и не вакуум, это мы. Души, люди, чувствующие существа. Мы то поле, которое манит и не дается, мы создаем его, питаем. Здесь, там — одно.

Исток того мира, из которого ты пришла — наш, не вы свой мир создали — мы. Это не желание возвеличиться — необходимость и закономерность. Факт, как факт, что и мы были созданы, и тоже, как и вы, не только являемся началом, но продолжением. Нельзя точно определить что первое, а что второе. Возможно только лишь в одном отрезке, одной плоскости, и то с трудом. Слишком велико многообразие создаваемых истоком — полем миров и жизней. Процесс неповторим и вечен. Ни на минуту, ни на миг не прекращается работа. И тот познает вечный двигатель, кто познает исток.

Ты часть его, я, Йохан, Карина, миллионы, миллиарды других.

Чего же ты боишься? Ты, как и я, и множество других, рисуешь этот мир, питая массу других миров, а те, в свою очередь, привносят новое, еще неведомое нам в краски на палитре. Все связано, но разве это худо, разве страшно? Прекрасно, согласись, что день по воле твоей продлится может вечность, летать возможно без крыльев за спиной, без лингватора слышать речь ветра, птиц, неба. Что же в том плохого, скажи мне, любовь моя?

— Это невозможно, — прошептала, и веря, и не веря. Голова кружилась, плыло все перед глазами и чудилось, что нет земли под ногами, они вдвоем с Николасом парят под облаками.

— Кто сказал, что есть невозможное? Оно настолько лишь присутствует, насколько ты ему позволишь. Не сомнения, преграды хозяева твои — ты их хозяйка. Отринь их, посмотри вокруг. Прозри, отринув оковы разума, и цепи догмы скинь.

Стася вздрогнула и обернулась: они стояли на вершине и одновременно над ней. На всем просторе никого, лишь лес, река и облака.

Сон!

— Свобода. Посмотри, как прекрасен мир, твой мир.

— Где замок, люди?

— Здесь, — махнул рукой в сторону, и Стася увидела знакомую террасу, шпили башен. Но их же не было лишь миг назад!

Иллюзия?

— Это мир иллюзий, — прошептала, понимая, что только это может что-то объяснить.

— Не правда. Что есть иллюзия? В какой момент она превращается в реальность, а реальность превращается в иллюзию? Где разница и где граница, та четкая черта, что разделяет их. Здесь? — прикоснулся пальцем ко лбу женщины и улыбнулся. — Нет, здесь, — коснулся своей груди у сердца. — Творишь душой сперва, она дает те краски, что оживят мечты. Разум не способен помочь, способен лишь убить любой росток свободы. Хозяйничает он с воли человека, но без души его, разум пуст, ничто он, пшик, пустое определение. Душа начало мысли и идеи, душа плодит, а воплощает плоть. Она итог, а не начало, но, проявляясь, мнит себя всегда превыше всех и первенство свое над миром оглашает, что строила и рисовала душа. А та молчит. К чему ей спорить? Глупо претить пустяку. Пусть его, он миг, она же вечность. Рука, рисующая на листе картину, всего лишь исполнитель, и что худого в том, что думает она иначе и мнит себя царем листа, творцом рисунка? Смешно же, право, вступать с ней в спор. Сейчас рисует, восхищается собой, но ты подумай, порвет свое гениальное творенье и так же будет уверена — ее желание, она рвала. И вся суть плоти. Душа же не зависит от нее.

Стася отпрянула — все верно, все ясно, но…

— Отпусти меня, отпусти, пока я не сошла с ума!

Николас внимательно посмотрел на нее и нехотя согласился:

— Хорошо. Надеюсь, что, побыв одна, ты поймешь, что я не держал тебя. Однако перед тем, как ты, сломя голову, помчишься по кругу, позволь настоять на твоем сопровождении.

— Зачем?

— Чтоб ты не увлеклась бегством от себя и не зашла на опасную для тебя территорию. Ты многого не ведаешь, отталкивая то, что уже ясно, а срок, после которого я был бы спокоен за тебя, еще не минул. Поэтому возьми сопровождение и помни — я жду тебя.