Выбери любимый жанр

Аид, любимец Судьбы (СИ) - Кисель Елена - Страница 14


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта:

14

– Так просто… ты – скалы… я – море… Не останавливайся, только не останавливайся…

Тихое пение вдали, чей-то серебристый смех – очень-очень далеко, на грани слышимости, плавное покачивание на волнах наслаждения, ласка штиля и неистовство прибоя, крики чаек смешиваются с женскими стонами.

– Какой ты… ах, какой ты…

Глаза у нее бирюзовые, и из них тоже смотрит море – в глубине которого отражается солнце. Губы вспухли и стали рубиновыми, венок из белых цветов растрепан и растерзан, и теперь они большей частью остались у нее в волосах, которые обтекают ее плечи, словно вода, прикрывают следы моих поцелуев на них…

– Ты молчишь даже в момент любовного пика, – она неспешно распутывает пряди, хранящие отблески моря. – Ты только смотришь, но в твоем взгляде больше крика.

– В любом взгляде больше крика. Нужно просто знать, как смотреть.

Посейдон водит хороводы на морском берегу с наядами и нереидами. Оттуда наконец долетают смех и беспрерывный визг – брат, видно, не стесняется. Зевс удалился к роще в компании нимф. Те уже успели сложить песню, и теперь воспевают его мечущие пламя взгляды. Гелиос гонит свою колесницу к закату, огромное море неторопливо ворочается и вздыхает: «Хорошо…»

– Как твое имя?

– Левка.

Приятно смотреть на ее улыбку – припухшие кораллы губ открывают мелкий жемчуг.

– Я…

Быть Невидимкой не хотелось. У остальных – имена как имена: Зевс, Посейдон, прозвища вот появляться начали…

А я – сатирам на смех. Назовешься – разъясняй потом, почему Невидимка.

Тихий серебристый смех, ладошка оглаживает лоб и щеки.

– Тебе не нужно называть себя. Я знаю, кто ты, это для меня неважно. Важны твои плечи, глаза – какие у тебя глаза! – твои губы… Хочешь, я буду называть тебя «милый»?

Деметра или Гера сказали бы, что это слово подходит мне меньше, чем Танату. Или с отцом бы сравнили?

Странное дело, здесь, на морском берегу, все остальное помнилось, но отдалялось по времени и умалялось по важности. И гримасы Геры становились забавными – где теперь та Гера? И гневные взвизги Деметры почти не вспоминались, а война – что война?

Война будет. Будет.

Ну и пусть себе будет.

– Называй, как тебе захочется.

Удивительно было смотреть в ее глаза: словно входишь в неглубокую лагуну, насквозь пронизанную светом. Слова привычно отбрасывались, опадали ненужной шелухой, оставались ее глаза, мои глаза – и обнаженные смыслы меж взглядами.

«Тебе нравится, милый? Нравится наше море? Здесь песок, волны – и скалы, и песчаные откосы, и рощи неподалеку, здесь смешалась вся красота, какую только можно отыскать в мире. Взгляни: вон там небо смыкается с водой, и кажется, что они обнимают друг друга. Скоро появятся звезды, и волны начнут жадно ловить свет Селены-луны: она награждает их по ночам своим сиянием. Ночами мы поем, качаясь на высоких волнах. Ты придешь послушать? Ты придешь… придешь сюда еще?»

«Да. Я приду».

«Это хорошо. Я видела, как сестры смотрели на тебя: они с радостью одарят тебя своими поцелуями, ласками… Приходи к ним, они ведь так прекрасны. Приходи просто так, повидать море, – а я буду ждать, чтобы хотя бы увидеть твои следы на песке».

«Я приду. К тебе, если захочешь».

«Я буду ждать одного тебя, если даже ты не попросишь об этом…»

Волны ударяли в берег все тяжелее, бросались на него с размаху, будто ревновали к буйному веселью Посейдона и нереид. Я приподнялся и сел, глядя в небо: там густели, закрывая колесницу Гелиоса, черные тучи, пухли, насыщаясь густой небесной синевой, желая проглотить все вокруг…

«Ты уходишь, милый?»

Она не боялась бури, и глаза ее оставались лагуной, наполненной бирюзовой водой: в них не отражалось хмурое небо, только легкая обида и окончание вопроса.

«…как, уже?»

«Ухожу, но еще не сейчас», – море кидается на скалы все неистовее, и у нас достаточно времени, чтобы приспособиться к этому ритму.

– Я – море, ты – скалы… не останавливайся, только не останавливайся…

Все же пришлось уйти – когда буря разыгралась не на шутку и остальные нереиды поспешили скрыться в морских глубинах. Левка поспешила к сестрам, а я побрел к братьям, с непривычки увязая в песке, выпутывая из волос белые цветы со сладким запахом – остатки ее венка…

Посейдон отыскался первым: в ожерелье из цветов и морских водорослей и разочарованный донельзя.

– Что ты сделаешь с этими бурями, – проворчал. – Могли б всю ночь тут пробыть, а теперь они раньше полуночи не вернутся – это если утихнет. Пошли младшего поищем? Нимфы, небось, тоже подались в свою рощу…

Ветер, холодный, колючий, хлестнул по обнаженным плечам, удивился: «Не больно?» – и разошелся вовсю, вздыбливая громады волн, швыряя их в небо. Соленые брызги летели отовсюду: объятия моря и неба переплавились в борцовскую схватку. Потемнело так, будто Нюкта-ночь уже набросила на небо покрывало, на самом деле она его только встряхивала, ожидая восхода Селены-луны. Но и та не спешила сменять Гелиоса, понимая, что все равно никто не увидит ее из-за черных туч.

Зевс нашелся сам.

Я опасался, что он начнет приставать с вопросами, вроде: «Ну, ты своего-то не упустил с той нереидой? И как оно?» – Посейдон меня уже успел измучить. Но младший замахал руками и выкрикнул звонко:

– Идемте смотреть бурю!

Обрыв был в двух сотнях шагов, подняться легче легкого, а глянешь вниз – как в кипящий котел заглядываешь. Все как на ладони: беснующееся море, жалящее молниями небо, пена безумия волн, взлетающие на них нереиды – самые смелые… ветер – прямо в лицо, рвет волосы…

Младший подставил буре щеки с довольной улыбкой, будто под поцелуи красавицы-нимфы. Он наслаждался штормом, тот был созвучен беспокойству, которое постоянно жило в самом Зевсе; он находил в реве волн – песню, в бесчинстве моря и неба – красоту, в отблеске зарниц – особую прелесть.

Посейдон же сливался с бурей и ее страстями: слишком яркий, чтобы просто наблюдать со стороны и молча. «Давай! – вскрикивал он. – Смотри, какой вал! Охо-хо, вот разошлись-то, шалуны!»

Я встречал налетевшую непогоду, как умел: с закрытым ртом и чуть наклоненной головой, я не желал любоваться ураганом или сливаться с ним; я желал только – быть сам по себе, и чтобы он был сам по себе.

Я не бросал вызова – и не собирался отступать, просто стоял, считая тугие удары ветра, которые вдруг начали напоминать удары собственного сердца.

Будет, будет, будет…

– Смотрите! – вскрикнул Зевс, поднимая руку и показывая на белую птицу, волей ее птичьей судьбы попавшую между гневным морем и яростным небом, взмахивающую крыльями на тонкой грани двух стихий, которые одинаково хотели ее поглотить, не деля добычу.

– Я ставлю на небо, – прошептал младший, и зарница осветила его улыбающееся лицо. – Оно поглотит ее первым, увлечет в вихрь и закружит в нем.

– Я ставлю на море, – волосы Посейдона взвивались в таком же сумасшествии, как и волны, а страсть азарта осветила лицо лучше зарницы. – Гляньте, как оно хлещет – наотмашь. Оно возьмет добычу первой.

Выбившаяся из сил птица забирала то вверх, то вниз, белые перья летели по воздуху, тонули в море, терялись в тучах…

– Я…

Налетел ветер, хлестнул в лицо, пожирая готовые вырваться слова. Сорвал их с губ, взметнул в небо, донес неверными отзвуками бури:

– …ставлю на смерть. Она возьмет свое, через небо ли, через море – неважно.

Можете поверить: я знаком со смертью лично.

Вдруг пришло в голову: почему никто из нас не поставил на птицу, которая так отважно бросилась против двух стихий, не уступая ни одной из них? Сейчас, по прошествии многих веков, я помню отчетливо: мелькнула такая мысль.

Но боги предпочитают выигрывать, а не надеяться, а здесь конец был слишком предсказуемым.

Мы не успели увидеть, которая из двух стихий: подвели даже зоркие глаза Зевса. Просто птица словно споткнулась в воздухе, подломились измученные крылья – и мелькнула за пернатой спиной едва приметная тень какого-то птичьего Таната – а потом море и небо сомкнулись, и не понять было, кому достался заветный трофей.

14
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело