Черная книжка - Паттерсон Джеймс - Страница 21
- Предыдущая
- 21/83
- Следующая
— Мы не знаем, что произошло, — разводит руками Пэтти.
Я подвел Кейт. Я должен был прикрывать ее сзади. Именно это обязан делать напарник. А я не сделал.
Эх, Кейт. Эх, Кейт…
— Кто… Кто…
Пэтти смотрит на меня, и ее пугает вопрос, который я хочу задать. Поврежден мой мозг или нет, но я могу читать Пэтти, как книгу. Она понимает, о чем я пытаюсь спросить: «Кто убил Кейт?»
— Мы не знаем, что произошло, — повторяет она, но на этот раз менее уверенно — просто машинально пытаясь защититься от следующих вопросов. — Мы не знаем.
Чем больше она повторяет, тем отчетливее я понимаю: она врет. Но зачем бы ей скрывать правду? Зачем ей нужно, чтобы я не знал, кто убил Кейт?
Нет. Нет. Этого не может быть.
Кажется, по моим венам потек яд, а грудь придавило что-то тяжелое, мешающее дышать. Некоторые из приборов начинают издавать какой-то шум, звенеть и свистеть. Пэтти нажимает кнопку вызова медсестры.
Дверь распахивается, и в палату стремительно заходят врачи и медсестры.
Пэтти, прежде чем отойти в сторону, наклоняется надо мной и шепчет:
— Что бы тебе ни говорили о произошедшем, не верь никому.
25
— Плохая идея, — морщится Пэтти. — Ужасная идея.
Это лучшая из идей, появившихся у меня за четырнадцать недель, которые я нахожусь здесь.
Я засовываю руку в рукав рубашки:
— Мне наплевать. Я больше не останусь здесь даже на одну ночь.
Я ничего не имею против больницы, где со мной обращались наилучшим образом. Окно палаты, в которую меня поместили, выходит на озеро, и это замечательно, хотя и напоминает вид из окна квартиры Кейт в районе Лейквью. Сотрудники клиники, которые со мной работают, очень добрые люди и проявляют по отношению ко мне больше терпения, чем к ребенку: уговаривают сделать «еще один шаг» или еще одно упражнение на тренировку бицепса при помощи десятифунтовой[33] гантели, или произнести ту ли иную тренировочную скороговорку, или в очередной раз посчитать от двадцати до одного.
Поначалу было довольно мучительно, но благодаря этому они подняли меня на ноги. Теперь я умею самостоятельно одеваться, принимать пищу и даже ходить (хотя и с тростью). Могу изъясняться законченными предложениями, читать и писать. Зрение почти пришло в норму. А чувство юмора — хорошо это или плохо — никуда не делось.
Да и череп полностью восстановлен — спасибо вам большое! Волосы перестали виться, и сейчас они такой длины, как будто меня подстригли под машинку. Я похудел примерно на двадцать фунтов. У меня имеется шрам в том месте, где в мозг вошла пуля, но все остальные следы ремонта, который врачи произвели на моей башке, скрыты волосами. Конечно, если присмотреться, то по всей верхней и задней части головы можно заметить шрамы, похожие на нарисованные на карте автомобильные дороги, но с этим вполне можно жить. Я осознаю: тот факт, что я вообще выжил, — это своего рода маленькое чудо.
В общем, я собираюсь покинуть больницу! Через девяносто восемь дней после того, как мне в мозг угодила пуля.
— Необходимо продлить реабилитацию еще по меньшей мере на месяц, — приводит доводы Пэтти.
— Я буду это делать в качестве амбулаторного больного. Или вообще дома. На работу возвращаться пока не собираюсь.
Нужно пройти соответствующий медосмотр, прежде чем мне разрешат снова заняться работой — даже за письменным столом. Многие из знакомых мне полицейских охотно взяли бы отпуск по болезни — в качестве своего рода обычного оплачиваемого отпуска. Многие, но не я. Для меня невыносима мысль, что я не буду делать ничего, кроме как сидеть на диване и смотреть телевизионные игры, ток-шоу и сериалы. Я что-нибудь придумаю. Займусь главным образом тем, что стану готовить себя к возвращению на службу.
Но вовсе не поэтому я хочу уехать отсюда домой.
Да, я схожу с ума от тоски в четырех стенах. Да, я хочу снова быть полицейским.
Однако истинная причина заключается в том, что я не хочу ни от кого зависеть. Ближайшие родственники — особенно Пэтти — контролируют мой доступ к информации и новостям. Все, что мне известно о той перестрелке через четырнадцать недель, — так это то, что были обнаружены застреленными три человека и двое из них — Эми Лентини и Кейт — оказались мертвы. А я все еще цеплялся за жизнь. Еще мне известно, что перестрелка произошла в квартире Эми Лентини.
И хотя ни Пэтти, ни кто-либо другой этого еще не подтвердили, но создается впечатление, будто все думают, что Кейт застрелил я.
Я не пытался развивать эту тему. Как только натолкнулся на сопротивление, как только все начали давать уклончивые ответы, я решил занять выжидательную позицию. Ведь можно добиться наибольших результатов, если уйти на задний план, строить из себя потешного и безобидного парня, балагура, младшего братишку, четвертого комика. Можно добиться лучших результатов, если тебя не воспринимают всерьез и недооценивают.
Значит, именно так я и поступлю. Буду изображать из себя парня, выздоравливающего после черепно-мозговой травмы, — пока еще неполноценного. Парня, который двигается, действует и даже думает медленно. Человека, который, вполне возможно, уже никогда не будет таким, как раньше, а потому не представляет никакой опасности.
Пусть все они так думают.
Я не знаю, каким образом попал в квартиру Эми в тот день, когда случилась перестрелка. Не помню ни одного обстоятельства, которое привело к этому. Не помню, что происходило в предшествующие дни и даже недели. И я не могу себе даже представить, зачем, черт побери, стал бы стрелять в свою напарницу.
Но я это обязательно выясню.
26
— Детектив.
В комнату заходит женщина — высокая, худая, с зачесанными назад пепельными волосами. Она в очках в черной оправе, красном платье без рукавов и туфлях на высоких каблуках. Стараюсь не таращиться на нее, потому что я — джентльмен.
— Я — доктор Яго́да, — представляется она.
Я поднимаюсь со стула и жму ей руку:
— Билли Харни.
Она садится напротив. Шикарные стулья с высокой спинкой, обитые кожей. Мне кажется, что я нахожусь в читальном зале. Чего нам сейчас не хватает — так это камина и бокалов с бренди.
У нее не только приятный вид — от нее исходит замечательный запах. Ее духи — освежающие, не приторные, не навязчивые.
На темных стенах — дипломы Гарвардского и Йельского университетов и сертификаты, выданные различными ассоциациями психологов.
— Как это будет происходить? — спрашиваю я. — Я сообщу, что моя мамочка не заботилась обо мне должным образом? А затем я осозна́ю… — Я трясу кулаками и кусаю губу — будто и в самом деле вдруг что-то осознал относительно самого себя. — Я осозна́ю, что… я отнюдь не плохой человек! Затем мы оба зальемся слезами, и я обрету душевный покой.
Она слушает тираду с невозмутимым выражением лица, по которому трудно что-либо определить.
— А как, с вашей точки зрения, это должно происходить?
— Сказать правду?
— Желательно.
— Я совсем не хочу здесь находиться.
— Никогда бы не подумала.
— Но у меня нет выбора. В управлении говорят, что я обязательно должен пообщаться с психиатром. Ну вы знаете — по причине моей травмы и всего такого прочего.
Она прищуривает глаза. Смотрит на меня оценивающим взглядом психиатра.
— Вы уже делали это раньше, — говорит она. — Три года назад.
— И три года назад мне совсем не хотелось.
— Но вам помогло?
— Практически нет.
— Ага. — Она хлопает в ладоши и наклоняется вперед. Нас с ней разделяет стол — маленький круглый деревянный стол, похожий на те, что широко используются на Ближнем Востоке. — Что вы надеетесь получить на этот раз?
— Я надеюсь выбраться отсюда — и точка, — признаюсь я. — Не обижайтесь, но психиатр мне не нужен.
— Почему вы полагаете, что не нуждаетесь в психиатре?
Я смотрю на нее.
- Предыдущая
- 21/83
- Следующая