Фамильное привидение - Арбенина Ирина - Страница 41

— Нет, не помню… — с сожалением призналась Светлова, плохо знавшая историю.

— Так вот… В Спасово Алексей Дмитриевич Глинищев, увы, больше не вернулся.

— Неужели нет?

— Он умер в Севастополе, в госпитале, незадолго до того, как белые покинули полуостров Крым навсегда. Перед смертью он вспоминал с великой нежностью свою юную жену Татьяну Аркадьевну.

— Ты-то это откуда знаешь? — Нынешний Алексей Глинищев, хлебавший в это время рядом за столом кашу с молоком, оторвался от этого увлекательного занятия и удивленно взглянул жену.

— Представь, знаю. Ты просто совсем не интересуешься историей своего рода. А я интересуюсь.

— Фу-ты ну-ты! — усмехнулся Глинищев.

— Да! И не иронизируй! Ты, Алексис, апатичен и непростительно равнодушен. Доедай лучше кашу и не мешай нам с Генриеттой разговаривать.

Аня каждый раз чуть не вздрагивала, когда Алена называла ее этим именем. Ох, нет, не профессиональный она все-таки сыскарь — слишком расслабляется. Когда что-нибудь интересное, она слишком увлекается разговором — и забывает свою собственную легенду.

— Ой-ой-ой… — Алексей Глинищев снова усмехнулся. — Какие нежности при нашей бедности…

— Да, представь!

— Видите ли, Генриетта, — Алена демонстративно повернулась к своей собеседнице и как бы отвернулась от мужа, — Алеша у нас некоторых важных вещей до конца не понимает. Он, видите ли, у нас несколько рыхловат и апатичен — все-таки кровь Глинищевых подпортили в последние десятилетия браки с советскими кухарками.

— Ой-ой-ой! — откровенно возмутилась хлебавшая кашу «белая кость и голубая кровь».

Кажется, «Алексиса» всерьез обидели слова «рыхловат и апатичен».

— Уже забыла, аристократка Глинищева, как вскакивала в пять утра по будильнику? И каждый день в свое Самыкино на электричке трюхала, когда мы с тобой только познакомились? Ради надбавки в пару сотен «за вредность на производстве»? — усмехнулся язвительно явно задетый за живое Аленин муж.

— Так вот… — продолжила Алена свой рассказ, не обращая внимания на наскоки мужа. — Юный морской офицер Глинищев умер в севастопольском госпитале. Но его супруга Татьяна Аркадьевна уже ждала ребенка. — Алена покосилась на Анин животик. — Вы меня понимаете?

— Понимаю, — вздохнула Светлова.

— А я не понимаю! — заканючил ребенок. — Где она его ждала, этого ребенка?

— Тебе еще рано это знать! — сделала строгое замечание Алена. — И не разговаривай со взрослыми таким тоном. Это некрасиво.

— Заладила… — саркастически усмехнулся папа Глинищев. — Знаток хорошего тона.

— Ну и ладно, ну и я обиделась, — надулся ребенок.

«Кажется, они сейчас все переругаются!» — подумала про себя Светлова.

— Так вот, у Татьяны Аркадьевны родился сын, — продолжала тем временем, не обращая внимания на «бунт» и сохраняя царственное спокойствие, Алена. — Это и есть дедушка моего мужа Алексея. И тоже Алексей. Этот Алексей погиб во время Отечественной войны, как и почти все его ровесники двадцатого года рождения.

— Понятно… — Светлова тайком вздохнула: ох уж эти семейные саги и запутанные, как в мексиканских сериалах, родственные линии…

— Но у него тоже остался сын. Сын Аркадий. Его отец, видите ли, успел жениться перед самой войной. Ранние браки вообще характерны для Глинищевых.

Теперь Алена покосилась на хлебавшего кашу мужа.

— Правда, Аркадий Алексеевич, папа моего мужа, нарушил эту традицию Глинищевых и женился довольно поздно, — саркастически усмехнулась она. — Мой муж поздний ребенок. Возможно, этим и объясняется его инфантильность и…

При этих словах Алексей Глинищев отвел глаза от тарелки с кашей и снова взглянул на жену, да так, что Алена запнулась на полуслове и не стала отчего-то заканчивать начатую фразу.

— А умер мой свекор совсем недавно — в прошлом году, — снова вернулась она к основной нити своего повествования.

— Сочувствую… — заметила Аня.

— Ну вот… Такова вкратце история нашего рода, так сказать, в советский период. Некоторые краткие фрагменты наших семейных хроник. А уж если повествовать начиная «от Гедиминаса» — так и вечера для рассказа не хватит! Ведь наша генеалогия внесена в «Бархатную книгу».

— Да что вы! — восхитилась Светлова. — А что это такое?

— О, это предмет особой гордости для дворянских родов! Видите ли, еще в семнадцатом веке по приказу царя Федора Алексеевича генеалогии нашей аристократии описывались, проверялись и регистрировались в Разрядном приказе. И на основании всего этого было составлено описание. Позже, столетие спустя, Новиков издал все под названием «Бархатная книга».

— Как интересно…

— Ах, милая моя Генриетта, — вздохнула немного манерно Глинищева, явно польщенная восхищением собеседницы. — Знаете ли вы, что такое потерянный рай? Это Спасово, имение Глинищевых! Такое, каким его запомнила наша Татьяна Аркадьевна и каким оно представало в ее рассказах, больше похожих на сказку… Сказку, которую она бесконечно рассказывала сначала сыну, потом внуку. А впрочем, я, кажется, уже об этом вам говорила.

Алена стала бережно складывать в шкатулку свои «экспонаты», задержав восхищенно на ладони кружевной лоскут:

— Какая работа! Правда чудо? Помните романс «Калитка»? «Кружева на головку надень…» Вот она, божественная музыка правильного чистого русского языка! Именно «надень», а не это плебейское малограмотное «одень», как пропели бы сейчас…

— Да?

— Ну конечно! — Алена снисходительно усмехнулась. — Поглядите на Алешину «прапрапра», владелицу Спасоглинищева. Это дагерротип знаете какого года. Ого-го! Здесь у нее как раз на головке — кружева. Может быть, как раз эти самые? Как вы думаете? — Алена опять залюбовалась своим лоскутком. — А сколько достоинства в позе этой женщины, самоуважения, сколько ясности во взоре! Не правда ли?

— Да-да, разумеется! — согласно кивнула Светлова и подумала про себя, что надо, конечно, быть «истинной Глинищевой», чтобы находить в этой пожухшей, залежавшейся тряпочке какое-то невыразимое словами очарование.

— Ты доел гречневую кашу? — с пристрастием поинтересовалась Алена у мужа и, взяв из его рук газету, проинструктировала: — А теперь пей чай!

В общем, Ане показалось, что ее отношение к мужу было даже более чем материнским… Она обходилась с этим «никчемным существом» — именно это слово она ведь, кажется, хотела произнести, характеризуя своего «позднего ребенка»? — бережно и трепетно. Так, как обращаются с фамильной реликвией, достоянием рода. Кружевным лоскутом с головки владелицы Спасова, например… Она мужа явно ценила, гордилась, сметала с него пылинки и поддерживала в надлежащем состоянии. Так обращаются с фамильным достоянием.

Меньше всего это напоминало любовь.

А он? Вот вопрос… Светлова задумалась, наблюдая за Алексеем Глинищевым.

«Тюфяк», «инфантильный», «апатичен», «ты доел кашу?..».

Но, однако… Как он сверкнул глазами, когда бросил ей это презрительное «аристократка Глинищева»! Сколько скрытого высокомерия обнаружила эта вдруг прорвавшаяся язвительность!

Собственно, ведь что получается? Если кто из них двоих и аристократ, так это как раз он…

Может, его «ватность» и мягкость — напускные? А в душе бушуют страсти?

Во всяком случае, гордиться голубой кровью и белой костью должен-то как раз он.

Однако… Укорять жену плебейским происхождением? Фи! Как сказала бы Алена Глинищева, «это некрасиво».

«Право же, как это некрасиво, Алексис! — усмехнулась про себя Светлова. — Ведь все люди — братья. Правда, верится в это с большим трудом. И, чем дальше живешь, тем меньше верится».

— Ну что ж, мне пора! — стала прощаться Светлова. — Пора, увы, возвращаться к свои заботам. Как у вас славно, уютно, по-домашнему…

— Что же вы теперь будете делать? — Алексей и Алена Глинищевы вышли ее провожать в тесный коридорчик.

— Прямо не знаю. Что делать — не знаю! Милиция ну совершенно ничего не хочет делать, чтобы реабилитировать моего Гошу… Совсем товарищи мышей не ловят. Им его лишь бы засадить. Так что приходится самой крутиться. Вот если только… — Анна, запнувшись, замолчала.