Дети августа - Доронин Алексей Алексеевич - Страница 55

— Я на минутку, — Сашка понял, что все это время ему очень хотелось в туалет по-маленькому, но события последнего часа заставляли об этом напрочь забыть.

— Иди. Только не отходи далеко. Мы сворачиваемся, — сказал отец. — Вон какие тучи ходят. И как мы завтра поедем, если лить будет?

Уже удаляясь, Младший оглянулся и увидел слезы на черном измазанном угольной пылью лице великовозрастного ребенка. Тот прожил здесь всю жизнь и других мест не представлял. А теперь мир для него рушился.

— Братишка, братишка, — отец погладил здоровяка по косматой башке. Будто был его отцом, а не братом. — Я бы тоже все отдал, лишь бы не уходить. Но нельзя! Хана нам, если не уйдем.

За углом, где фонари поисковой группы были уже не видны, парень остановился. И забыл, для чего пришел, потому что взгляд его притянул к себе отпечаток правильной формы в мягкой глине. След подошвы. Не Гошиной, не своей, не отцовской. Гладкой, без рисунка. И тут же он обругал себя: «Чепуха. Обычный след. Наверно, от самодельного сапога, подбитого гвоздиками. Без рисунка. У половины деревни такие. Да и сейчас натоптали — будь здоров».

Уже было и не раз, и не два, когда младший Данилов видел во время прогулок предметы, которые казались ему сигналами опасности, близости чужих людей. Один раз это был найденный окурок. Показав находку отцу, он услышал только, что у него, как у деда, богатое воображение, а такие самокрутки курят все кому не лень и эта лежит уже полгода. Другой раз это была старая гильза. На словах отец всегда принимал это к сведению и благодарил за бдительность, но в глазах его были смешинки. Выставлять себя на посмешище еще раз Сашке не хотелось.

Через полчаса они были уже дома. Дождь их намочить не успел.

Когда они вернулись, дед стоял в палисаднике перед домом, одетый в плащ с капюшоном, рядом с облетевшей сиренью. Ее они посадили вместе с бабушкой Алисой, когда только переехали в Прокопу. Теперь это было большое раскидистое дерево, дававшее тень в летний зной, а его отводки приходилось постоянно выпалывать, чтоб они не захватывали новые площади сада и огорода.

— Мне жаль, что мы бросаем его.

— Папа, это дерево, а не котик, — Андрей Данилов попытался его успокоить, но голос прозвучал насмешливо. — Это ж не пальма какая-нибудь. Оно нормально обойдется без нас. Ты же сам сказал, ледник будет здесь через тысячу лет. Это дерево проживет жизнь и спокойно засохнет от старости. Какого черта? Мы бросаем много действительно ценных вещей. А это даже не яблоня. С нее плодов не дождешься, хоть сто лет жди.

Яблони они действительно вынуждены были оставить, хотя самые молодые деревца выкопали с корнем и вместе с комом земли уложили в ящики. Но в основном на новом месте поселенцы собирались пользоваться методом прививки, взяв с собой отводки от самых лучших растений. У них был редкий морозоустойчивый сорт, очень хорошо плодоносящий — говорят, из семян, найденных в Ямантау. А на новом месте найдутся дикие яблони, чтоб было куда прививать.

— Да. Оно проживет, совсем как я…

Младший увидел слезы в глазах деда, и заметил, как отец чуть заметно покачал головой.

«Да, расклеился совсем батя, — говорил его взгляд. — Видать, болезнь мамы подкосила, а тут еще этот переезд».

— Но ты же сам хотел уехать, — произнес отец. — Ты же нас на это подбил.

— Если бы речь шла только обо мне… в этом не было бы нужды, — пробормотал Александр Данилов-старший. — Но это нужно для вас. Не дадут вам эти паразиты житья. Дай бог вырваться сумеем.

И тут Младший был в шаге от того, чтоб рассказать им обоим про след. Но что-то его удержало. А через секунду момент был упущен.

— Да что же это я? — дед хлопнул себя по лбу. — Забудьте. Старый дурак просто расчувствовался. Да, здесь все наше. Все хранит на себе тепло наших рук, впитало в себя наши ошибки и наши удачи, находки и потери. Наши мертвые похоронены здесь. Но жизнь это эскалатор, а не дорога. Даже если ты стоишь на месте, она несет тебя, куда ей надо. Нам остается жечь мосты и идти вперед, не оглядываясь. Как Лот. Лот номер один, номер два и номер три. А оглянешься — станешь столбом у дороги.

Если это была игра слов, Младший ее не понял.

— Внучок, иди к своим друзьям. Лешка, Андрюша пришли… и Кира.

И точно — свет в гостиной горел, через окно доносились знакомые голоса.

— Посидите, отметите немного. А завтра в путь. Жаль, что на такое время выпал твой день рожденья. А с другой стороны… может, и в добрый час. Мы на пороге новой жизни, — заметив, что глава поселения подошел к собачьей будке покормить Жучку, дед добавил, понизив голос:

— И забудь ерунду, которую я говорил тебе про облака. Она тебе нормально подходит. Удачи!

Посидев немного за общим столом, молодежь удалилась в Сашкину комнату в мансарде, чтоб не мешать взрослому разговору о деталях переезда. И чтоб им самим он не мешал — голову не грузил тем, что им пока можно и не знать. Хоть и быстрее сейчас взрослели, чем до Войны. По прежним временам они вообще считались бы детьми.

Они — это он, Сашка, его друзья Павел и Андрей, оба на год его старше. И Кира.

Мало у кого в деревне была такая комната. Большая, светлая, с картиной на стене, изображающей горный ручей, и книжным шкафом, уже пустым, с удобным диваном-кроватью. На полу медвежья шкура, которую, правда, не он добыл. Была. Ее уже скрутили и собрали. За пластиковым окном — толстым, пятикамерным, выдерживавшим даже шестидесятиградусный мороз — открывался вид на Центральный район вдали. Ни из одного окна больше такого вида не было. Над карьерами стелился туман, и где-то там виднелся Провал. Сашка не думал раньше, что и по этому виду будет скучать. В чем-то он понимал деда.

Пашка и Андрюха рассказывали пошлые анекдоты и пили пиво из глиняных кружек. И то и другое — свое: пивоварение и гончарное дело в селе были развиты.

Кира сидела в кресле и пила чай, аккуратно откусывая творожное печенье. На ней был не ее повседневный мальчишеский наряд из джинсового комбинезона и рубашки, а очень красивое платье цвета морской волны, украшенное бисером, которое она сшила сама. Хотя самой морской волны он видеть не мог. Ее волосы были заплетены в две косы, но ему было бы приятнее видеть их распущенными.

Оба пацана были его товарищам по детским проделкам, обоих он знал чуть ли не с рождения, но в последний год Сашка чувствовал нарастающий лед отчуждения между собой и ими. Вызванного не конфликтами, нет. Они по-прежнему неплохо ладили. Но в этот год он все чаще чувствовал, будто общался раньше со всеми на одной радиоволне, а сейчас перешел на другую, пусть и близкую. Голоса слышны через эфир — но вдалеке, и трудно прислушиваться, и чем дальше, тем труднее. Пока эту пропасть еще можно было перешагнуть, но скоро, возможно, нельзя будет и перепрыгнуть.

Все шутили, смеялись его шуткам и поддерживали разговор — об урожае, об охоте, о переезде. Но его не покидало ощущение, что вечеринка — не день рождения, а прощальный вечер. Младший подумал, что с удовольствием провел бы сейчас время, разбирая старые книги. Фолианты, как их называл дед. Или посещая места, где ни разу — с самой Войны — человек не ступал.

Хотя ее он бы с собой взял… Наверно, это было бы романтично, идти с той, кого ты выбрал, в краю древних мрачных тайн.

«Ну, ты и придурок, — сказал он себе в этом месте. — Чтоб идти в поход, нужна не девка, а надежные товарищи. А совсем один ты только до сортира в огороде дойти сможешь. Даже по дороге до хутора Пустырника тебя мог медведь сожрать вместе с лошадью, а что говорить о других городах?»

Обстановка немного оживилась, когда он рассказал о поездке к Пустырнику и о поисках в старой шахте (хотя отец и просил помалкивать). Но прогнать ощущение, что ему с ними не очень интересно, уже не мог. Разве что с Кирой. Но и тут были сложности.