Борт 556 (СИ) - Киселев Андрей Александрович - Страница 62

   Джейн его достала видимо, когда потеряла нас. И не дождалась совсем уже нас с Дэниелом к ночи. От собственного страха и переживания. Она должна была защитить себя, если, что. И саму яхту. И вот, в руке ее был пистолет.

   Я стоял в дверном проеме у сломанной, напрочь, мною в отчаянии от всего пережитого. И от проклятий моей любимой Джейн каютной двери. Ее девичьей каюты. И любимая девочка моя Джейн, с перепуганными и в горьких слезах черными убийственной красоты глазами. Целилась в меня из Беретты. Пистолета из оружейки нашей яхты Арабеллы.

   Я подумал, не знаю, почему сейчас, как-то, произвольно - "Сейчас маленьким своим пальчиком нажмет на курок и все... И нет вас матрос Советско-Российского флота, Владимир Ивашов. Моя красавица Джейн. Моя голубка, любимая" - подумал я с дурру. И, даже, напугался - "Неужели, так все, вот и закончится".

  - Любовь моя! - я в отчаянии смотрел на нее. И замолил ее о прощении - Прости меня, Джейн!

   Я упал на колени. И пополз на них к ее постели. И к ней стоящей в углу каюты.

   Выглядело это, конечно дико и жалко. Но, я любил ее. Любил безумно как дурак. И судите сами, но сделал так вот. И никак иначе. Я готов был умереть от руки любимой. Так же как, и готов был, принять ее прощение.

  - Не подходи! - она, кричала мне в отчаянии, тоже вся заплаканная, целилась в меня. И ее руки тряслись. Она могла выстрелить, но, не стреляла.

  - "Почему?!" - думал тогда я. Все очень просто, Джейн любила меня как никого другого. И как бы, не винила за гибель брата, даже не зная, что там внизу под водой произошло. Она не могла нажать на курок пистолета.

  - Я - произнес тихо, помню я ей, сам обливаясь слезами - Я не смог его уберечь. Милая моя. Не смог. Как бы, не старался, не смог. Прости, любимая. Если, сможешь.

   Я встал. И повернулся к двери, ожидая выстрела в спину, потому как Джейн не могла выстрелить, смотря мне в мои в слезах, такие же убитые сожалением и горем синие с зеленью чарующие любовью и преданностью глаза. Глаза своего любимого. Влюбленного в нее до безумия тридцатилетнего русского моряка. Моряка полюбившего молодую лет двадцати девяти безумной красоты американку.

   Я пошел медленно до выхода из каюты. И встал в проходе у сломанной двери каюты Джейн. Я ждал выстрела.

   Выстрела так и не последовало. И не последовало, вообще ничего. Я просто, вышел в коридор между нашими каютами. И пошел наверх на палубу Арабеллы, проклиная все на свете. И себя, в том числе за все, что случилось. И в первую очередь за то, что тогда не сказал ничего Джейн про наше последнее роковое с Дэниелом погружение.

   Стояла темная ветреная ночь. Лишь, Луна смотрела на бурлящую гладь Тихого океана. Там, вдали за этими всеми островами.

   Я оперся о поручни лееров ограждения борта Арабеллы. И смотрел вдаль, туда за горизонт, где виднелась полоска еще солнечного света.

   Ночная полоска света, на горизонте. И второй час ночи.

   Я провел взглядом заплаканных глаз от носа до кормы нашей большой одномачтовой посреди, теперь ночной черной за большим скалистым островом внешней океанской бухты.

   Стояла гробовая тишина. И только волны бились о борт Арабеллы. И ветер качал ее из металлизированного нейлона на стальных крепежах канаты и свернутую в упакованный брезент парусную оснастку. И весь такелаж нашего стоящего в этой ночи парусного круизного быстроходного судна.

   На носу так и лежала оставленная Дэниелом наша резиновая без мотора лодка. Этот надувной моторный скутер, теперь мешался и мозолил глаза.

  - Надо ее убрать" - как-то сработало невзначай у меня в убитой горем растрепанной после гидрокостюма акваланга русой голове - "Убрать назад в трюм. Ни к чему уже она там".

   Я посмотрел на спущенные с сетью с лебедки нейлоновые веревки, прямо в воду. Туда на то второе каменистое с песком дно второго плато. И на якорную цепь с этого левого борта. Развернутого теперь борта к самому океану. Цепь была натянута и вторая была по всему, видно, тоже от врезавшихся в песок, там, на дне у самого узкого каменного пролома на втором ярусе под стеной ступенью первого плато якоря.

   Я навалился руками на эти бортовые леера. И стал смотреть, теперь в спящую ночную воду. Почти, как тогда, в той песчаной лагуне того атолла. Первой проведенной в одиночестве, вот так, почти ночи. На этой яхте. После своего чудесного спасения.

   Я вспомнил мою Джейн, плескающуюся в волнах той лагуны. Прямо, вот так как бы, даже и сейчас возле борта нашей яхты. И Дэниела рядом с ней. Я вспомнил их, чуть ли не детский, радостный крик. И плеск воды, и их друг с другом игру. И как моя Джейн, поднялась специально назад на борт яхты, соблазняя меня своим девичьим безупречным не высоким, но очень красивым как уголь, почти черным в темноте ночи от загара в ручейках текучей по нему воды в лучах желтой Луны, и ярких звезд полуголым телом. Вспомнил лужицу той воды. У ее красивых голых стройных девичьих ножек. Которая сбегала от узких ее шелковых с высокими вырезами на загорелых до черноты ляжек. Подтянувших туго девичий Джейн волосатый с промежностью лобок плавок. И стянувших тугим тонким пояском ее те шикарные девичьи круглые бедра ног. Мокрых от воды. И ее слипшиеся мокрые разбросанные по плечам длинные черные как смоль вьющиеся мокрые как змеи волосы. Прилипшие к девичьей спине. И трепыхающейся в мою сторону, неровно дышащей ее девичьей полной груди. С торчащими сквозь белый мокрый треугольными лепестками белый из шелка лифчик купальника черными сосками. Прямо в мою сторону. И того ее купальника, те тоненькие лямочки перетягивающие ее узкую девичью туго спину. Узкую и гибкую как у восточной танцовщицы спину.

   Выгнувшуюся, как у заигрывающей со мной дикой черной кошки. Выставив вперед овалом голый живот с круглым пупком в мою сторону, над тугим пояском тех белых узких донельзя купальника плавок. Она, запрокинув за голову одну черную, как и тело от загара девичью руку, держалась маленькими красивыми пальчиками другой за поручни ограждения борта. И именно, вот здесь, у висячего на нем своего длинного махрового белого халата. Почти, совершенно нагая, как морская русалка, или морская нимфа. Вышедшая ко мне из океанской глубины. И стоящая передо мной. Тогда не знавшем еще, такой вот женской любви и ласки, какой она одарила меня потом. Она любила меня безумно. Вот и потому и не выстрелила мне, даже в спину.

  - Моя Джейн! Моя крошка, Джейн! - твердил про себя вслух, стоя сейчас у леерных перил ограждения борта - Как я виноват перед тобой! Как мне теперь перед тобой, оправдаться. За свою вину. Девочка моя! Почему ты не выстрелила?! Почему?! - я шептал, глотая боль и досаду. И видел ее перед собой, как тогда, здесь же рядом.

   Как она, тогда смотрела на меня своими черными, как та темная перед штормом ночь глазами. Буквально, съедала меня заживо и безжалостно. Не отводя влюбленных глаз. Не стыдясь своего поднявшегося на борт яхты родного брата. Дэниел видел это все и все понимал. И не препятствовал нашим отношениям Дэни.

  - Прости меня, Дэни! Прости! - произносил я тихо, почти шепотом. И про себя. Глядя в ночную темную, бьющуюся о борт Арабеллы воду - Прости меня ради любви к твоей сестре! Дэни, братишка!

   Я, снова заплакал, как ребенок навзрыд. И, опустил голову на руки, повиснув на леерных бортовых перилах ограждения нашей яхты.

   Я чудом уцелел и спасся в той бездне и от преследования, а Дэниел погиб. Погиб в самолете своего отца. Погиб жуткой смертью. И надо было доделать, то, что мы с ним вместе не доделали.

   Эти черные бортовые самолетные самописцы борта 556, остались там внизу у хвоста разбившегося самолета. Мы успели их извлечь до самой трагедии с Дэниелом. И я обязан был их доставить на борт нашей яхты Арабеллы. Это, теперь было моим долгом во имя его памяти. И святой, теперь обязанностью сделать это, не смотря ни на что. И чего бы мне это ни стоило.

   Сзади на мои плечи опустились девичьи моей Джейн руки. И обхватили меня за шею. Джейн прислонилась всем телом к моей мужской спине тридцатилетнего мужчины, плачущего как ребенок по своему погибшему под водой лучшему другу. Она положила на мою спину свою растрепанную. И не прибранную ни в пучок, ни в хвостик черноволосую девичью миленькую в горючих слезах голову. Моя ненаглядная любовница Джейн прижалась крепко к моему дрожащему в рыданиях телу. И мы плакали оба, закрыв свои глаза. И не могли успокоиться. Позабыв про все на свете. И, даже про ожидаемую впереди нас двоих опасность.