Моонзунд. Том 2 - Пикуль Валентин - Страница 15

В этот день кто-то стрелял в Артеньева из винтовки. Пуля вжикнула под локтем, едва не задев руки, он обернулся к кустам:

– Эй, как тебя?.. Это же подлость – стрелять в спину!

Скалкин, ботинок не надев, босой гонялся по землянкам и баракам, кулаками и лозунгами выгонял прислугу на построение:

– Товарищи! Время не такое, чтобы прохлаждаться… Ты никак косой? А ну, дыхни… Два пальца в рот и вытрави, что выпил… Товарищи, говорю я вам, враг не ждет: кровью нашей обмоем дорогу до Моонзунда… Ходи все наверх! Кто там валяется, словно падло худое? Встать! Встать по приказу революции… Сейчас, в этот исторический момент, ты плетешься, будто вошь в баню…

Артеньев потянул босяка-комиссара за рукав форменки:

– Слушай, мне жалко твоих трудов. Я уже пытался…

– Держись на товсь, – отвечал Скалкин. – Никогда не теряй хладнокровия… Большевики обнаружились. А тебя, коли ты за порядок и дисциплину, я отныне буду считать сочувствующим. Ты сейчас встань сбоку и наблюдай, как я печатать всех стану. Не бойсь: я на «Самсоне» не такие номера прокручивал!

Толпа, сброд, шантрапа (иначе не назовешь) построилась. Мимо комиссара здоровущий матрос протащил на своем сытом загривке пулемет «шоша». На вопрос, куда он его тащит, ответил честно:

– На пропой братишкам. На мызе с бароном договорились…

– Стой! Именем революции – не ползи, гнида!

– Иди ты…

Блеснул огонь из маузера. Пулемет, рушась сверху на убитого, раздробил ему череп возле уха. Все было так неожиданно, что Артеньев даже растерялся… Гарнизон притих, строй выровнялся.

Скалкин дунул в черный глазок маузера.

– Сам не понимаю – отчего, но вот эта железная штучка, – он показал маузер, – когда нажмешь на эту пипочку, она стреляет… Товарищ Артеньев, подойдите сюда и отдайте команду.

Сергей Николаевич тихонько спросил его:

– Какую команду?

И так же тихонько ответил ему комиссар:

– Кричи громчей любую, пока они по шею обкакавшись…

– Смиррр-на! – с удовольствием рявкнул Артеньев.

– А команды «вольно» теперича не будет… вольная житуха кончилась! – объявил Скалкин, запихивая маузер в кобуру. – Вот перед вами командир, приказы которого буду проверять я, ваш комиссар. Если командир сплохует – я его шлепну в патоку. Если кто приказа командира не исполнит – его тоже шлепну в повидло. Революция ждет от нас жертв, товарищи. Сейчас весь мир смотрит на нас… Или мы только за царя умели сражаться?

Он шагнул к строю, прошелся вдоль шеренг:

– Кому что на данном политическом этапе неясно, прошу заявить открыто. Есть у вас насущные вопросы или мировые проблемы?

Ни вопросов, ни тем более проблем уже не возникло.

– Ваше молчание есть верный указатель того, что вы люди с башкой и сами до всего допираете…

Артеньев потом подошел к Скалкину и пожал ему руку.

– Спасибо, друг, – сказал он с чувством. – Если бы не ты, они бы меня тут, как солому, сжевали.

– Мы хладнокровия не теряем. У тебя вопросы есть?

– Пока нету.

– Вот видишь, как хорошо. Душа радуется!

Вечером к отмелям Цереля прибой выбросил матроса. Словно умирающий краб, раскинув руки и ноги, вцеплялся он в рыхлый песок. Полз и полз к зеленеющим далям Эзеля, уже тронутым осеннею желтизной, чтобы – прочь от воды, которая еще пыталась оттащить его обратно в Ирбены… Артеньев перевернул матроса на спину, Скалкин глянул на карман его робы, где нашит боевой номер.

– Из минеров он… боевой пост – два, спал на восьмой койке в четвертой палубе… Эй, приятель, ты с какого?

Выброшенный морем разлепил глаза, уже изъеденные солью:

– С миноносца «Охотник»… наскочили на мину…

– Ты, браток, один спасся?!

– Там… другие… умираю…

Взрыв настиг эсминец под южным берегом Эзеля. В разрушенный корпус «Охотника» море сразу вошло тоннами воды. Командир эсминца старлейт Фоков приказал с мостика:

– Внимание! Осталось минут десять, не больше… Раненых – в шлюпки. Команду я благодарю за службу, и сейчас, прощаясь с нею, я скажу, что всегда гордился такой командой… Повторять не стану: все по шлюпкам, а я остаюсь на корабле… с кораблем!

Фоков отбросил мегафон и, пожимая наспех руки встречных, сбежал с мостика в кают-компанию. Он слышал, как шлюпки отошли, гремя уключинами и веслами. С палубы спустились в кают-компанию старший артиллерист и минер «Охотника», оба молодые.

– Господа, почему вы не покинули корабля?

– Мы с вами. Сейчас придут и другие. Переодеваются…

Во всем чистом, при кортиках, с чистыми лиселями воротничков, в кают-компании сошлись все офицеры. По низам «Охотника» с ревом наступала вода, и взгляды невольно обращались к стрелке кренометра. Командир распечатал бутылку вина, и каждый, выпив, разбивал свою рюмку вдребезги. Механик открыл портсигар и оставил на столе раскрытым – уже навсегда. Он сказал, закуривая:

– Еще минуты четыре, после чего, я думаю, поедем…

Командир встал:

– Отдраим иллюминаторы, чтобы меньше мучиться…

Да. Пусть они лягут на грунт с кораблем уже мертвецами. Чтобы не страдать на глубине моря, вбирая губами последние глотки воздуха из спрессованных воздушных «подушек» под потолком… Что-то лязгнуло наверху, и все побледнели.

– Открыли люк! Кто-то еще ходит по кораблю… Кто?

Дверь в кают-компанию распахнулась – матросы.

– Решением ревкома боевая вахта «Охотника», которую взрыв мины застал на постах, решила эсминца не покидать…

Офицеры встали. Они заплакали. Командир сказал:

– Ну, что же вы там? Идите сюда, товарищи…

Матросы вошли в кают-компанию и сели среди офицеров.

Теперь их было 52 человека. Все молчали, прощаясь друг с другом взглядами. Вода, глухо ворча, вышибала под ними крышки горловин. Вода выпучивала своим напором стальные переборки. Она разрывала металл перекрытий, словно бумагу… Вода приближалась к ним, и кренометр показывал уже близкий предел.

Командир встал:

– Ну… готовьтесь. Так умирали и наши деды!

Эсминец, словно в изнеможении, стал прилегать на борт. Одна из его труб еще поливала волны клубами черного дыма. Изнутри котельных отсеков доносилось яростное шипение, словно клубок змей поместили в машинах, – это под ледяным гнетом воды отдавали свой нестерпимый жар котлы системы Бельвиля…

– Начнем прощаться, – сказал командир и крепко, очень старательно загасил папиросу в старинной бронзовой пепельнице.

Плача и целуясь, люди обнимали друг друга. Никогда еще в жизни не были они так нежны и искренни в своих чувствах.

– Ты прости меня, – слышалось. – Я не хотел…

– А тогда? Помнишь? Я был не прав…

– Прости и ты меня…

Над столом, как разбитое стекло, прозвенел голос:

– Поторопитесь!

Вода раскрыла двери – легко, без усилия, и вот оно, море…

Брызжущее, грохочущее, ликующее, море ворвалось внутрь, оно перевертывало столы и стулья, бросало людские тела к переборке.

Смерть всегда не нужна. И всегда сладки мгновения жизни.

Кое-кто встал на диваны – головами к потолку. Через раздраенные иллюминаторы толстыми бивнями, как из широких брандспойтов, врезались морские воды. Холодна вода, до чего она холодна!

Очень холодна вода Балтики 1917 года…

Свет померк. Больше они никогда не пройдут Моонзундом.

Гибель эсминца «Охотник» не просто исторический факт.

Команда эсминца – в своем презрении к смерти – показала высокий воинский дух. Балтийский флот был готов… Да. Балтийский флот был готов к самопожертвованию.

Лучшие традиции русских моряков оказались живы.

Кают-компания и боевая вахта матросов легли на грунт.

Рядом. В обнимку.

– Начинайте, товарищи… без нас!