Нортланд (СИ) - Беляева Дарья Андреевна - Страница 69

И хотя комната уже принадлежала мне, я пребывала здесь достаточно долго для того, чтобы оставить дыхание жизни, чувствовалась в ней и интуитивно во всем доме нечто запустелое. Он был словно прекрасный сад, первый год покинутый хозяевами. Состояние этого дома еще не было определено — его нельзя было в полной мере назвать заброшенным, однако некоторая сухая, лавандовая пыльность и тоска уже оседали на каждой поверхности. Этому дому не хватало обитателей.

Встать оказалось тяжелее, чем я думала. Как быстро мое тело забыло о том, для чего было заботливо выпестовано эволюцией. Прямохождение оказалось непростой задачей, меня шатало, как пьяную. Поддерживая меня на очередном, не слишком удачном, повороте, Рейнхард сказал:

— Тебе нужно поесть.

— Вели слугам подать жаркое.

Я махнула рукой, и это непредсказуемо подействовало на мою маневренность. Рейнхард снова поддержал меня, затем взял на руки.

— Это дом Ханса. Ханс утверждает, что таков был его подарок на восемнадцатилетие.

— А мне подарили колечко с лунным камнем.

— А мне дали вторую порцию яблочного пирога. Впрочем, мы не об этом.

Я обняла Рейнхарда за шею, принялась рассматривать подарок Ханса.

— Так я никогда не научусь ходить заново, — сказала я. — Поставь меня.

Я не удержалась и поцеловала его в лоб.

— Меня раздражает мельтешение.

Рейнхард не говорил мне, что от меня, собственно, нужно. Но я не спешила переспрашивать. Теперь, снова перебравшись из глубин своего подсознания в область реального и значимого, я хотела насладиться этим сполна.

Роскошь здесь отличалась от той, что я видела в гостинице. В ней не было натянутости, что одновременно лишало ее драматичности и особого рода безвкусицы, строящейся на подражании стилю. Здесь все было предельно настоящим. Богатство, как образ жизни многих поколений, представляло собой почти отталкивающее зрелище. Его место было в музее.

Безупречная столовая с длинными окнами, длинным столом, длинными пейзажами на стенах и стульями с высокими, обитыми тканью спинками, даже вышивка на которых стоила так дорого, что прикасаться к ней было кощунством — все это выглядело осиротевшим без сновавших вокруг слуг.

На задрапированном столе обосновались красивые тарелки с разогретыми полуфабрикатами. Я засмеялась.

— Что с тобой? — спросил Рейнхард. — Твой разум безвозвратно поврежден?

— Это абсурд есть сосиски из бумаги и надежд в таком месте.

— Пижама Ханса сделала тебя привередливой.

Я скептически осмотрела себя. Шелковая пижама на мне ощущалась, как перспектива бессмертия или облегчение после долгой болезни (второе, впрочем, было общей характеристикой моего нынешнего состояния). Цвет ее был белый, но шелк поблескивал в электрическом свете, и я казалась самой себе каким-то сказочным существом. Пижама была мне велика, оттого почти потеряла подобие силуэта и казалась просто тканью, в которую меня хитрым образом завернули.

— Спасибо, Ханс, — сказала я.

Они сидели за длинным столом. Ханс, Маркус, Ивонн и Лили с одной стороны, а Лиза — с другой. Она ела конфету за конфетой из хрустальной миски и аккуратно складывала фантики.

— Вам не за что меня благодарить, — сказал Ханс.

— Она тебе даже не подходит, — добавил Маркус. Он то и дело щелкал зажигалкой, но когда Маркус потянулся за салфеткой, Ханс стукнул его по руке.

— Прости, но нет.

А я подумала, что они могут быть почти забавными. Маркус снова щелкнул зажигалкой, посмотрел на меня, сквозь язычок огня и широко улыбнулся.

Рейнхард усадил меня за стол и пододвинул ко мне тарелку.

— Надеюсь, ты потерпишь мещанскую еду.

— Я думала, скорее ты не сможешь с ней смириться.

Рейнхард и вправду не ел. Казалось, сосиски с сыром вызывают у него личную, глубоко прочувствованную неприязнь. Я же накинулась на еду с неожиданным для себя аппетитом. Жирное, жареное, пересоленное на пару минут заняло в моей душе все место. Я ела, забыв о том, где я и с кем, и не было ничего, кроме животного счастья утоления голода.

Быть может, так же чувствовали себя солдаты в Доме Жестокости.

Странное дело, мне не хотелось рассказывать Рейнхарду о том, как я испугалась, о том, как благодарна ему за то, что он был рядом. Все это стало слишком личным, почти постыдным, эти чувства хотелось спрятать. В то же время я хотела быть рядом с ним, физически ощущать его тепло.

Рейнхард тоже не говорил ничего об инциденте с Себби, словно бы все было забыто, и то, что ощущаю теперь я, его совершенно не интересовало.

Лили и Ивонн держались куда менее испуганно, чем раньше. Ивонн пила вино, то и дело подливая в бокал еще рубиновой жидкости из пыльной бутылки.

— Этому вину, — сказал Ханс. — Тридцать четыре года. Думаю, вы пьете его несколько поспешно, фройляйн Лихте.

Ивонн послала ему воздушный поцелуй и снова сделала глоток. Лили возила вилкой по тарелке. Все это напоминало семейную сцену из какой-то черной комедии. Не хватало трупа в ванной.

Все были по-особенному напряжены. Словно бы ждали чего-то. За окном щебетала птичка, был день в самом разгаре, золотой и зеленый, и еще в пятнах цветов. Сада не было, однако дом окружали кусты ирисов и гортензий. Все казалось мне невероятно ярким, словно кто-то щедрой рукой добавил красок в происходящее. Я долгое время не замечала, что Лиза болтает.

Ее голос звенел, струился, был похож на ручей, извивающийся между камней.

— Я так мечтала об этом, — говорила она. — Так мечтала! Однажды, мне даже снилось, как я нахожу вас. Обычно мне снится еда, но тут мне снились вы.

Сказав слово "еда", Лиза облизала пальцы. Некоторая перемена в ее интонации, грудной, чуточку слишком интимный голос давали понять, о какой именно еде она говорит. И хотя Лиза слизывала с пальцев сахар, слишком легко представлялась на ее языке кровь.

— Снилось, — говорила она. — Что я больше никогда не буду одинока. Это такое тепло. Я никогда не испытывала такого тепла. Ну, может быть, в детстве. Очень давно. Но я плохо помню.

Рейнхард, Маркус и Ханс слушали ее с одинаковыми выражениями лиц — чуть удивленными, несколько скептическими. Казалось, она говорит на чужом для них языке.

— Ну, знаете, — повторила Лиза, подавшись вперед. — Тепло.

Я посмотрела в окно, на нежный кружок солнца, питающий все вокруг, и подумала, что примерно понимаю, о чем говорит Лиза. Ивонн закатила глаза. Лили сказала:

— Лиза, ты, наверное, не уверена.

Лиза тут же обратилась к Лили. Ей было свойственно какое-то особенное, хищное внимание к собеседнику. Лиза снова подалась вперед, протянула руки к Лили, погладив пальцами стол совсем рядом с ней, как игриво перебирающая лапками кошка.

— Почему ты так решила?

— О чем вы вообще? — спросила я.

— Ты все пропустила! Хорошо, что ты выздоровела, теперь я все тебе расскажу. Значит, слушай…

Казалось, Лиза с еще большим рвением играет дурочку. Я понимала, зачем ей это нужно. Ей не хотелось показывать солдатам, что она — достойная соперница. Так было, пожалуй, безопаснее для Отто. Лучший выход для Лизы — не иметь веса в интригах, считаться приложением к Отто, его милой куколкой.

— Мои новые друзья сказали, что могут присоединить меня к себе. Что им тоже кого-то не хватает. Как мне.

Я посмотрела на Рейнхарда, Ханса и Маркуса. Если им и вправду кого-то не хватало, это было незаметно. Маркус снова щелкнул зажигалкой.

Огонь, подумала я, много огня. Он был с радостью поджег весь мир. Ведь, если подумать, этого Маркус и хотел. Раньше, будучи цельным, человеческим, он маскировал эти желания за идеями о тотальной переорганизации общества. Теперь Маркус мог быть честным с самим собой — он хотел посмотреть, как горит все на свете. Рейнхард вырвал у него из рук зажигалку и закурил.

— Но действительно, Лиза, — сказал он как можно более мягко. — Мы ни к чем тебя не принуждаем. Это предложение, от которого вполне можно отказаться.

Она вдруг вскочила, прошлась вдоль стола, каблучки ее застучали по паркету. Я почувствовала себя бесконечно чужой в этой столовой. Хотя "бесконечно" все же слишком сильное слово — Лили и Ивонн, наверняка, ощущали себя так же. Мы даже пододвинулись друг к другу, испытывая невольную солидарность видов.