Нортланд (СИ) - Беляева Дарья Андреевна - Страница 71

— Значит, шампанское отменяется.

Ивонн откупорила его и наполнила прозрачной жидкостью бокал. Она залпом выпила все, поморщилась и отбросила бокал в ванную. Он звякнул, возвещая о последнем моменте своего цельного бытия.

— Прошу прощения, Ханс, — сказала Ивонн. — Не справилась с чувствами.

— Все в порядке, не стоит извинений.

И если Ивонн издевалась, в тех пределах, в которых могла позволить себе это, то Ханс был вполне серьезен. Маркус поставил пузырьки на столик у раковины, и мы разобрали их. Я долго вертела свой, пытаясь найти хоть какой-то опознавательный знак. Ничего. Лекарство-призрак.

— Что это? — спросила Лили.

— Если ты думаешь, — сказал Маркус. — Что нам так сразу и известно решительно все, ты ошибаешься.

А я подумала, что наконец-то почувствую вкус этого препарата и узнаю о нем хоть что-то. У него появятся объективные характеристики. Я аккуратно вскрыла пузырек и сделала глоток. На вкус его прозрачное содержимое оказалось соленым, как физраствор.

Я с удовольствием приняла этот ясный признак, отличающий источник моей силы. Пить его было самую малость противно, как морскую воду, но вполне переносимо. Когда я отставила пузырек, Лили только начинала пить. Она предприняла несколько попыток, ей явно было противнее.

Когда закончила и она, Рейнхард, Ханс и Маркус одновременно сняли фуражки. Движения их были настолько синхронными, что стало даже страшновато. В Нортланде никогда не заканчивается военный парад.

Лиза бродила от одного к другому с театральным восторгом куколки, которой играет маленькая девочка. Куколка и солдатики. Мы способны создавать только игрушки.

Мы не знали, что делать. Мы чувствовали себя чужими. Между Лизой и фратрией Рейнхарда что-то происходило. Оно не было видимым и не ощущалось правильно, потому что мы не существовали в той же форме, что и они.

— Так, — сказала Лили. — Я понятия не имею, что нужно делать!

Я кивнула. Никто не обратил на нас никакого внимания. Лиза продолжала ходить от одного к другому, и это уже напоминало какой-то танец. У всего было значение, ускользавшее от меня. А мне было неловко в этой красивой ванной для съемок дорогого порнофильма, среди этих существ, нуждающихся в том, что я не могу дать.

Наблюдать за ними было интересно. Словно я стояла перед клеткой в зоосаду, где жили те, кто имел со мной нечто общее, но совершенно не был мне понятен. Я с наслаждением наблюдала за движением Лизы и странной неподвижностью солдат. А потом Рейнхард поцеловал ее, и я вдруг почувствовала ревность, которая мгновенно стерла все границы между нами.

И я подумала, какой обман, представлять себя зоофилкой в зоосаду, а потом вдруг осознать, как злишься. И хотя поцелуй был целомудренный, адресованный скорее сестре, чем любовнице, я сцепила зубы, ощущая под языком горечь от злости.

Лиза коснулась пальцами его виска, затем лба, и оставила Рейнхарда, подошла к Маркусу. Его поцелуй был куда более страстным. И я подумала, а есть ли в этом всем кровосмесительный оттенок.

Кровь, которая еще не смешалась.

Ханс прежде, чем поцеловать Лизу в губы, прикоснулся к ее руке, выглядело очень трогательно, но Рейнхард, начавший это нежное, полуэротическое взаимодействие не шел у меня из головы. Никто из нас не знал, как правильно, было это все продиктовано желанием или интуицией?

Ивонн склонилась ко мне и прошептала:

— Заводит, неправда ли?

Ивонн обладала прекрасным свойством, которое куда чаще направляется людям добрым и заботливым, она легко считывала эмоции, но пользовалась этим самым отвратительным образом. Я толкнула ее в бок, но выругалась почему-то Лили. И я поняла, что странное ощущение отрешенности, вызванное препаратом, накрывает меня. Заболела голова. Я зашаталась, как пьяная, а затем осела на пол. Рядом легла Ивонн. Лили стояла, оперевшись на раковину, всем своим видом выказывая стойкость.

Рейнхард, Маркус, Ханс и Лиза продолжали свое странное, становившееся все более нежным действо. Меня поразил оглушительный контраст с Домом Жестокости, слишком невероятный, чтобы в полной мере осознать его. Более того, Рейнхард никогда не был настолько ласков даже со мной.

Препарат, однако, не давал мне злиться в полную силу. Я чувствовала себя очень, очень пьяной, просто мертвецки. Так что даже сосредоточиться на одной точке казалось героическим предприятием.

И я подумала, а если ничего не получится, то все, чем мы обогатим наш жизненный опыт — сомнительная полуэротическая сцена?

Так что могу сделать я? Какова моя роль?

Контуры окончательно расплылись, и теперь мне казалось, что все происходит между гранями огромного бриллианта. Вдруг я неожиданно ясно увидела зеркало, в нем отражались Рейнхард и Лиза. Она целовала его в шею, а он любовался на свое отражение, взгляд у него был по-особенному темный.

Ответ пришел ко мне, как на школьном экзамене, быстро и беспощадно, но очень вовремя. Идентичность.

У них общая идентичность. Мы познаем себя впервые, смотря в зеркало, и чтобы смешать их, нужно смешать их отражения.

Я с трудом поднялась на ноги. Рейнхард тут же посмотрел на меня. Я увидела, что он расстегивает на Лизе платье, и широко улыбнулась. Я знала, что делать, и это наполнило меня превосходством, которое сильнее ревности. Я подошла к зеркалу, отделив Рейнхарда от его отражения. Посмотрела на себя, поправила волосы, а потом врезала кулаком в собственный зеркальный нос. Это было приятно перед тем, как стало больно.

Кровь и отражения. Коктейль. Смешение. Я действовала верно, я чувствовала это, и слабость словно ушла. Я снова занесла руку над зеркалом, но Рейнхард остановил ее. Прикосновение было бережное, но я отметила это с совершенным безразличием. Мне нужно было, чтобы здесь больше не было целых зеркал. Чтобы никто не остался целым.

Рейнхард разбил зеркало вместо меня. Осколки, гораздо более мелкие, посыпались на пол. Следом зеркало с визгом разбила Лили. На нее это, кажется, подействовало крайне благотворно. Она истерически, радостно засмеялась. Маленькие старосты тянутся к разрушению, как никто другой.

Затем все стало странным. Я била зеркала снова и снова, не совсем понимая, когда делаю это сама, а когда за меня их уничтожает Рейнхард.

Света становилось все меньше, а осколков все больше. Мне казалось, что они, как пелена дождя, скрывают меня ото всех других, и в то же время мы были близки, как никогда. Я слышала смех Лили, сосредоточенное дыхание Ивонн, слышала, как танцует в осколках Лиза и, кажется, видела ее силуэт.

Столько стекла, столько зеркал. Пусть ничего не останется. Когда кто-то из солдат запустил куском кафеля вверх, в зеркальный потолок, все действительно стало дождем. Лили по-ведьмински страстно засмеялась, а я закружилась на месте, не обращая внимания на боль.

Никаких отражений. Здесь мы все. И здесь никого нет. Лампочки выбывали одна за одной, темнота сгущалась, но клочки света вспышками отражались в осколках зеркал, били в глаза, сменяли внутренние образы. Окровавленный Рейнхард, смеющаяся Лили, танцующая Лиза, спокойная Ивонн, Маркус, выпускающий из зажигалки пламя, отражающееся всюду, Ханс с его тоской по дому, который должен быть разрушен.

Все они, все мы. Когда Рейнхард поцеловал меня, я попыталась его оттолкнуть, потому что злилась и ревновала. А потом это перестало быть важным, потому что крошка Эрика Байер на некоторое время завязала со вредной привычкой быть.

Мы целовались, и я чувствовала на губах вкус крови. Я протянула руку и схватила кого-то за руку. Кажется, это оказалась Лили. Я не была в этом уверена, более того, у меня не было даже четкого понимания, что Лили существует. Близость наша тем не менее была реальной, как никогда. Рейнхард подхватил меня на руки, и я почувствовала себя выше, сильнее. Я запрокинула голову, не боясь, что осколки попадут мне в глаза.

Вспышки стали сильнее.

Лиза. Рейнхард. Маркус. Ханс.

Маркус целовал Лили. Не Лизу. Лиза танцевала, прыгая по осколкам с обаянием деревенской дурочки. Ханс с ожесточением крушил зеркала, потому что вместе с его тоской уходило и много боли.